Старый волшебник стоял, разинув глаза.
- Ты говорил с Сакарисом, - произнёс Келлхус на древнекуниюрском. Никаких обращений. Никакого джнана. – И встревожил его.
- Совершенно недостаточно, - ответил Ахкеймион, пребывая в своего рода оцепенении.
Фигура не столько испускала свет, сколько превращала его в нечто неприсущее этому Миру.
- Ты рассказывал ему о своих Снах.
Ахкеймион осторожно кивнул.
- Настолько, насколько он пожелал слушать.
Бледные глаза взирали так же пристально, как он и помнил – так, словно он был висящей над бездной безделушкой, не просто последней, но и вовсе единственной оставшейся на свете вещью.
- Расскажешь мне?
- Нет.
Анасуримбор Келлхус попросил у него это, а значит, необходимо было отказать.
- Твоя ненависть не остыла.
- Найюров урок.
Миг бездонного взгляда.
- Значит, он ещё жив.
Испуг. Кожу на голове старого волшебника свербило и покалывало, ибо он понимал глупость этого словесного противостояния. Не существовало способа сбить с толку стоявшего перед ним человека – невозможно было ни как-то повлиять на него, ни перехитрить. И чем дольше он находился в фокусе его внимания, тем больше тайн и секретов неизбежно ему выдавал – даже тех, о которых и сам не подозревал.
Это было аксиомой.
- Я видел Ишуаль, - сказал он, повинуясь какому-то инстинкту – дурацкому или же, напротив, хитроумному, он не знал.
Стоящее перед ним эпическое существо мгновение помедлило, и само пространство и дыхание ночи показалось Ахкеймиону застеклённым окном, сквозь которое его изучающе рассматривало некое сверхъестественное постижение.
- Тогда тебе известно, что она разрушена.
Сглотнув, Ахкеймион кивнул, поглощённый мыслью о спрятанном в вещах Мимары кирри.
- Я видел, как твой сын прыгнул со скалы и разбился насмерть.
Едва заметный кивок.
- Кто-нибудь ещё выжил?
- Я знаю, что значит быть дунианином!
Произошедшая у него на глазах трансформация была похожа на чудо: лицо, только что бывшее бесстрастным и отстранённым, в мгновение ока стало знакомым и тёплым – доброжелательная ухмылка друга, давно приноровившегося к надоедливым и утомительным уловкам своего товарища.
- Быть беспощадным?
- Нет! – рявкнул Ахкеймион с внезапной яростью. – Быть злом! Быть нечестивой мерзостью перед Оком самого Господа!
Келлхус недоумённо нахмурился….выражение его лица напомнило Ахкеймиону о Ксинеме.
- В смысле, вроде тебя?
Старый волшебник мог лишь отупело взирать на него.
Внезапно Келлхус, словно бы в ответ на какой-то звук, который был способен услышать лишь он один, повернулся ко входу в Умбиликус. Какой-то частью себя старый волшебник упирался, отказываясь следовать за этим взглядом, поскольку убедил себя в том, что это ещё одна проклятая дунианская уловка, ещё один способ отвлечь и сбить с толку, чтобы безраздельно овладеть обстоятельствами. Но он всё равно повернул голову и взглянул туда, ибо его подбородок повиновался инстинкту более могучему, нежели его истощённая душа. Столпы по-прежнему простирались ниц, сгорбившись по обеим сторонам некогда богато украшенного входного клапана, напоминая своими облачёнными в зелёное с золотом спинами жуков-скарабеев. Стоящие вдоль Умбиликуса жаровни равнодушно пылали, разбрасывая искры. Кожаные стены вздымались далеко за пределы освещённого этим скудным светом пространства…
И, подобно какому-то чуду Хроник Бивня, нажатием руки откинув клапан, из тёмного зева шатра явилась Эсменет.
Её раздражённый взгляд тут же вонзился в Ахкеймиона -отлынивающую от своих обязанностей душу, которую она здесь искала, лишь для того, чтобы наткнуться на своего чудовищного мужа…
Её правая рука рефлекторно схватилась за левую, прикрывая размытое синее пятно, оставшееся на месте татуировки с двумя переплетающимися змеями. Ахкеймион едва не разрыдался, увидев, как она застыла, а выражение её лица тут же стало лишь отражением лика её мужа-Императора. И был краткий миг, когда ему словно бы довелось разом узреть всё то, что она потеряла между Шайме и этим самым моментом. Анасуримбор Келлхус был её величайшей пагубой, тяжелейшим ярмом из всех, когда-либо терзавших её, и она ненавидела его так, как более никого на свете…
Ахкеймион увидел это так ясно, будто бы он и сам был дунианином.
- Где Кельмомас? – спросила она на чётком, благородном шейском Андиаминских Высот, и лишь едва заметный выговор выдавал принадлежность её крови к низшим кастам. Она говорит о мальчике, понял старый волшебник, её сыне, о котором он уже и позабыл за всеми волнениями и беспокойствами, вызванными мимариными родами.
- Прикован к столбу, - сказал Келлхус, - в шатре лорда Шоратисеса.
Она пристально глянула в его неумолимое лицо, но намёк на поражение уже сквозил в её повадках. При всей своей материнской стойкости, стоя в тени своего богоподобного Императора, она внезапно показалась ему податливой и хрупкой.
- Что случилось?
- Ты видела. Он убил Сорвила, сына Харвила, Уверовавшего короля Сакарпа.
И тогда он почувствовал это – слабость, присущую тому, кто принуждён был столь долго обитать в тени пустоты столь нечеловеческой. И понял, как сильно это исковеркало её – необходимость служить человеческими вратами, через которые в мир являлись нечеловеческие души, и любить тех, кто в ответ мог лишь манипулировать ею. Быть ещё одной матерью-китихой. Побуждение освободить её охватило его, жажда спасти не столько их настоящее, сколько прошлое, желание вырвать её из тисков катастрофических последствий его собственных решений. В этот миг он был готов на что угодно, лишь бы суметь вернуться назад и, уступив её мольбам, остаться с ней и любить её все эти годы на сырых берегах реки Семпсис…
На всё, лишь бы не покидать её ради сареотской библиотеки.
- Но почему? Разве он вообще знал его?
- Он думает, что Сорвил был убийцей. Он говорит, что увидел это на его лице, и он верит в то, что говорит.
В голосе Келлхуса слышалась нежность и даже ласка, но эти чувства были словно бы приглушёнными, сделавшиеся с годами тусклыми и осторожными, как и всякая ложь, сотворённая в осознании неизбежного неверия.
- И оно было? – спросила она с напряжением в голосе. – Было ли у него на лице…это самое убийство?
- Нет. Он был Уверовавшим королём... Одним из наиболее преданных и благочестивых.
Благословенная императрица просто смотрела на него, оставаясь совершенно непроницаемой, если не считать плещущейся в её глазах муки.
- Так значит Кель просто…просто…
- Его невозможно исправить, Эсми.
Задумавшись, она опустила взгляд, а затем повернулась и направилась обратно во чрево Умбиликуса.
- Оставь его, - бросил Келлхус ей вслед.
Она остановилась, не столько взглянув на него, сколько лишь повернув подбородок к плечу.
- Я не могу, - ответила она вполголоса.
- Тогда остерегайся его, Эсми, и следи за пределом его цепей. Голод его намного сильнее присущего человеку. – Голос Аспект-Императора был исполнен мудрости, неотличимой от сострадания. – Сына, которого ты так любила, никогда не существовало.
Её взгляд скользнул по лику её Господина и Пророка.
- Значит, буду остерегаться, – сказала она, - так, как я остерегалась своего мужа.
И, повернувшись, Благословенная императрица исчезла в огромном шатре.
Келлхус с Ахкеймионом смотрели ей вслед и на какой-то миг показалось, что со времени Первой Священной войны не минуло ни дня и они стоят, как стояли тогда, будучи друг другу желанными спутниками на общем мрачном пути. И старый волшебник вдруг понял, что ему более не нужна храбрость, чтобы говорить с ним.
- Там – в Ишуаль, мы видели место, где вы держали своих женщин…где дуниане держали своих женщин.
Осиянное ореолом лицо кивнуло:
- И ты считаешь, что именно так я использовал Эсми – как ещё одну дунианскую женщину. Для умножения собственной силы через потомство.
Казалось, что это, скорее, какое-то воспоминание, нежели произнесённые здесь и сейчас слова.
Старый волшебник пожал плечами.
- Она считает также.
- А что насчёт тебя самого, старый наставник. Ведь будучи адептом Завета, тебе доводилось видеть в людях орудия, инструменты достижения целей. Сколько невинных душ ты бросил на чашу весов супротив вот этого самого места?
Старый волшебник сглотнул.
- Никого из тех, кого я любил.
Улыбка, и утомлённая и грустная.
- Скажи мне, Акка… А каким во времена икурейской династии было наказание за укрывательство колдуна в пределах Священной Сумны?
- Что ты имеешь в виду?
Теперь настала очередь Аспект-Императора пожимать плечами.
- Если бы шрайские рыцари или коллегиане раскрыли бы тебя в те годы, что бы они сделали с Эсми?
Старый волшебник изо всех сил старался изгнать обиду из своего взора. Это именно то, что всегда и делал Келлхус, вспомнила рассвирепевшая часть его души - всякий раз разрывал неглубокие могилы, всякий раз ниспровергал любую добродетель, которую кто-либо пытался обратить против него.
- Ра-разные времена! – запинаясь, пробормотал он. – Разные дни!
Святой Аспект-Император Трёх Морей воздвигался перед ним воплощением бури, засухи и чумы.
- Я тиран, Акка. Самая кошмарная из душ этого Мира и этой Эпохи. Я истреблял целые народы только для того, чтобы внушить ужас их соседям. Я принёс смерть тысячам тысяч, напитав Ту Сторону плотью и жиром живых… Никогда ещё не было на свете смертного столь устрашающего, столь ненавидимого и настолько обожаемого, как я… Сама Сотня подняла на меня оружие!
Произнося эти слова, он, казалось, воистину разрастался, увеличиваясь сообразно их мрачному смыслу.
- Я именно то, чем я должен быть, дабы этот Мир мог спастись.
Что же произошло? Как случилось, что все его доводы – справедливые доводы! – стали чванством и развеялись в дым?
- Ибо я знаю это, Акка. Знаю, как знает отец. И согласно этому знанию, я заставляю приносить жертвы, я наказываю тех детей, что сбились с пути, я запрещаю вредные игры, и да…я забираю потребное для спасения…