Ещё большее значение имело то, что, как утверждали в рассказах о Ненавистной Битве памятливцы, именно он оказался единственным вождём, осмелившимся возразить Ксуннуриту Проклятому. И теперь, он вернулся, неся на своей коже и в своих венах хрипы сотен смертей и заявляя при этом, что Люди Войны – один Народ. Найюр урс Скиота…
Жесточайший из людей.
Некоторые говорили, что он захватил Степь в один день, и хотя всё было не совсем так – это утверждение близко к истине, ибо никто из противостоявших ему не обладал даже толикой его воли, не говоря уж о хитрости или авторитете. В разгар одного, напоённого свирепой яростью лета он раздавил всех, кто находил для себя преимущества в братоубийственных войнах, истребив при этом лишь тех, чья смерть была совершенно необходимой. Кровь Народа чересчур священна, чтобы бездумно растрачивать её – сказал он. Он распределил вдов среди могущественнейших воинов и отдал в рабство бесплодных женщин. Буря грядёт, говорил он, и Народу понадобятся все его сыновья.
Как же будут ликовать старые матери. Они будут рыдать от счастья, что им была уготована честь прожить достаточно долго и узреть его Пришествие. Они будут кланяться ему и, обнажая землю, рвать травы у его ног - дабы показать, что Степь и сей человек суть одно. Человек, которого они стали звать Вренкусом …
Искупителем.
Варварским отражением его заклятого врага.
Душа, подобно телу, знает, как съёживаться и сжиматься, как укрываться внутри самой себя, оберегая самое уязвимое и драгоценное. И, как и тело, надёжнее всего она стремится спрятать лицо. И посему, когда тащившая свою дочь Анасуримбор Эсменет, внезапно поскользнувшись, споткнулась, свободной рукой она в этот миг прикрывала собственное лицо. Её неспособность свидетельствовать происходящее превратилась в неспособность раскрыться – столь кошмарным ныне стал её мир.
Трупы…выпотрошенные и сожжённые, искромсанные и изувеченные, болезненно-бледные и прекрасные лица, глаза – тёмные и бездонные омуты размером с медные монетки – уставившиеся в грязь или на рассечённую плоть или просто взирающие вникуда сквозь безразличный ко всему лик Сущего.
Трупы…подёргивающиеся будто рыба, вываленная в доках на доски.
А там, по ту сторону истерзанных Оберегов – вздымающиеся, накатывающие со всех сторон бесконечные тысячи, беззвучно завывающие, размахивающие оружием, а затем погибающие в смещении раскалённых плоскостей, становящиеся лишь сверкающими и плавящимися силуэтами, резко оседающими или же отлетающими прочь.
И она делала шаг, находила опору, а затем волочила свою ношу, находила опору и волочила. Она была матерью и её дочь была единственным, что имело значение.
Её дочь - та ноша, что она волочила по трупам. Ту же дочь, что сейчас парила над ними, она не узнала.
Она делала шаг и искала опору, её обутая в сандалию нога при этом иногда погружалась в груду тел по колено. А затем она подтаскивала свою измученную дочь, волоча её вперёд, всегда вперёд.
До тех пор пока какая-то предательская её Часть не прошептала: Я знаю этих зверей…
Ибо она отталкивала их прочь всей целостностью своей жизни, их голод был звериным, как и их суждение… Они были вещами – голыми и подёргивающимися.
Позволив мимариной руке соскользнуть, она прижала обе своих ладони к лицу, для того лишь, чтобы, потеряв опору, рухнуть прямо в чудовищную мешанину мёртвых тел. Если она и кричала – никто не слышал. Она провалилась в гнездовище скользкой наготы, безуспешно пытаясь ухватится за влажную кожу, и, в конце концов, начала брыкаться от ужаса и замешательства.
Ты помнишь это…
Её визг был оглушительным.
Голготтерат превратился в остров, окружённый бушующим внутренним морем.
Орда обрушилась на его западные подступы, однако же, большая часть потопа хлынула на юг, где, уткнувшись в руины Склонённого Рога, иссякла до тонкой струйки из-за необходимости либо перебраться через усыпанные гигантскими золотыми обломками пустоши, либо вовсе обойти их. В результате всё больше и больше кланов устремлялось на север, огибая Голготтерат до тех пор, пока нечестивая крепость – и находящаяся внутри неё Великая Ордалия – не оказались полностью окружёнными.
Измученные воины Кругораспятия, продолжавшие осаждать укрепления врага, сами оказались в осаде. Все оставшиеся в живых сыны Верхнего Айнона были либо привлечены к обороне охваченных бурлящим морем внешних стен, либо выведены в резерв, чтобы кто-нибудь из них не дрогнул. Оставшиеся башни были очищены от уршранков и обеспечены гарнизоном. В брешах были воздвигнуты стены щитов, причём во многих случаях фаланги в глубину достигали десятков рядов.
Рыцари Бивня защищали самый южный пролом – глотку рухнувшего Склонённого Рога. Громадная, удивительным образом уцелевшая, хотя и треснувшая цилиндрическая секция лежала на скалах. Сквозь её внутренний проём открывался вид на горный хребет, состоящий из кусков расколовшегося золотого исполина – или, во всяком случае, на ту его часть, что позволяла разглядеть Пелена. Облачённые в железные кольчуги рыцари стояли в одном шаге от края секции и, сомкнув свои украшенные Бивнем и Кругораспятием щиты, кололи копьями и пронзали мечами нескончаемый вал нечеловеческих лиц, перехлёстывающийся через кромку цилиндра. Внутренние переборки секции грудой развалин лежали позади них. При этом, как оказалось, под ударом низвергшегося Рога склоны зазмеились множеством трещин, образовав проходы под сегментом, лежащим противоположной своей стороной на руинах внешних стен Голготтерата. Если бы не предусмотрительность великого магистра, на всякий случай разместившего внутри этих полостей сторожевые пикеты, шрайские рыцари были бы обречены. Как бы то ни было, эти пикеты быстро оказались уничтоженными, однако, с десяток оставшихся в живых воинов сумели взобраться на внутреннюю поверхность цилиндра более чем в ста пятидесяти локтях позади и выше того места, где были развёрнуты силы лорда Уссилиара. Они вопили, размахивали руками, швыряли в сторону строя шрайских рыцарей разного рода обломки и мусор, но, тем не менее, в этом титаническом шуме и грохоте оказались неспособными привлечь внимание никого из своих братьев. И лишь когда они начали бросаться навстречу смерти, лорд Уссилиар, наконец, заметил их и осознал нависшую над всеми ними угрозу. Повинуясь сигналам-касаниям, задние ряды развернулись, образовав строй в форме черепахи, состоящей из тысяч могучих воинов. На этот панцирь тут же обрушилась лавина обломков и метательных снарядов. Из кавернозных пустот, сливаясь в бурлящие потоки, вырвались толпы шранков. Опустившись на колени, Рыцари Бивня, подпёрли щиты плечами и заклинили их мечами, образовав тем самым нечто вроде импровизированного бастиона, и начали колоть вопящих и беснующихся врагов своими длинными кепалорскими ножами. Но и щиты раскалывались, а руки ломались и всё больше и больше беснующихся тварей врывались внутрь строя, создавая тут и там островки яростных рукопашных схваток. Люди, горбясь во мраке и тесноте, издавали крики, которых они и сами не слышали. Многие уже бормотали то, что им представлялось последними их проклятиями и молитвами, когда меж стыков щитов они увидели многоцветье рассыпающихся огней. Рыцарей Бивня спасли адепты Имперского Сайка – некогда ненавистнейшие из их врагов. Оставив кромку цилиндра, воины начали пробивать себе путь сквозь руины вглубь гигантской секции, взирая на то, как колдуны превращают поверхность огромного обруча за их спинами в огненный котёл.
Око Судии встаёт на колени меж влажной кожей и обугленными телами и смотрит вверх…
Видя как изящный сифранг, заливающий землю дождём из смерти, парит высоко, как само будущее – ведьма, насквозь пропитанная огнями своего проклятия и несущая на теле ожоги поверх ожогов.
Оно оборачивается…и зрит старую женщину, источающую ангельскую благодать, и старика, чья сущность – хрипящее пламя и трижды проклятый пепел.
Оно оглядывается вокруг…и видит шранков - хотя они суть нечто, лишь немногим большее, нежели очертания, какие-то сделанные углём наброски - летящих наземь под высверками ведьмовского ремесла, точно состриженные чёрные волосы.
Затем оно очень долго взирает на её живот…
И слепнет.
Укрепиться в юго-восточных брешах, как, собственно, и защищать их, оказалось легче всего – во всяком случае, поначалу. Тидонский король Хога-Хогрим и его вооружённые секирами и каплевидными щитами Долгобородые удерживали руины Дорматуз. Ревущие, краснолицые таны Нангаэлса, Нумайнерии, Плайдеола и других тидонских областей занимали позиции примерно в тридцати шагах позади чёрных стен, выстроившись на грудах щебня. К Северу от них король Коифус Нарнол и его галеоты защищали развалины Коррунц. В отличие от своей товарки Дорматуз, Коррунц рухнула целиком, образовав внутри кольца златозубых стен продолговатый выступ, представлявший собой практически полноценный бастион, обеспечивший воинственным северянам основу, необходимую для формирования их традиционной фаланги и надлежащей стены щитов. И посему они выдерживали бешеный, завывающий натиск своих врагов с дисциплинированным хладнокровием.
Королю Хринге Вулкьелту и его варварам-туньерам выпала задача оборонять наиболее хаотично разбросанные, а потому и наиболее коварные руины – пролом, оставшийся на месте Гвергирух, чудовищной надвратной башни, ранее защищавшей Внешние Врата Голготтерата. Здесь не существовало очевидной позиции для организации обороны. Тыльная часть башни осталась нетронутой, в то время как передовые бастионы превратились в развалины - хотя и в различной степени. Внутренние помещения и этажи, лишённые внешних стен, были открыты на всеобщее обозрение. Каменные блоки, размером с хижины, осыпались и лежали расколотыми. Неповреждённые стены вздымались отдельными участками, представлявшимися малопригодными к обороне. Вместо того, чтобы развернуть войска по периметру руин туньерский Уверовавший король принял решение защищать остатки громадного укрепления, разместив своих облачённых в чёрные доспехи воинов в тех самых залах и помещениях, откуда они несколькими стражами ранее выковыривали уршранков. Такое своеобразное развёртывание означало неизбежные потери, но туньеры и сами рассчитывали пустить тощим кровь. Благодаря своему воспитанию и природной кровожадности, они гораздо больше полагались на секиру, нежели на щит.