Они знали, как сокрушить шранков и обратить их в бегство, как сбить их натиск, заставить тварей дрогнуть и отступить, дав себе возможность восстановить силы. И посему выпотрошенные галереи Внешних врат превратились в ужасную бойню.
Но даже их труды и потери меркли перед усилиями адептов Мисунсай. Паря над самими проломами и рядом с ними, тройки колдунов давным-давно обрушивали на истерзанное предполье Угорриора ужасающие Нибелинские Молнии. Они первыми заметили экзальт-магоса, шествующую к ним сквозь хлопья Пелены - яростно жестикулирующую и на самом пределе сил выпевающую хитросплетения убийственного сияния, низвергающиеся на кишащие шранчьи массы. Невзирая на обстоятельства, она двигалась с осторожной медлительностью, словно бы ступая по поверхности, сплошь покрытой какими-то ползающими существами. Внезапно где-то под неюразгорелось сияние гностических Оберегов – светящаяся чаша, с которой столкнулась её всесокрушающая и всесжигающая песнь.
И люди, столпившиеся на кручах Гвергирух, все до единого, увидели как эта чаша разбилась, а сияние Оберегов погасло….
Анасуримбор Серва парила в небесах, словно живой свет, изливающийся на живую круговерть – кишащую и бурлящую массу, бесконечно и неумолимо вливающуюся вовнутрь некого участка поверхности, вне зависимости от того насколько яростно и отчаянно она его выскабливала. Экзальт-магос крушила саму землю, испуская бритвенно-острые параболы разящего света. Целые шранчьи банды просто падали на собственные отрубленные конечности, корчась и извиваясь на грудах своих же трепыхающихся сородичей.
Люди ревели голосами, которые невозможно было услышать, некоторые, торжествующе, но большинство – предостерегающе, ибо любому глупцу было ясно, что она лишь роет яму в песке, скрытом водой.
И, словно бы услышав их, девушка внезапно повернулась к ним лицом, прогрохотав через всю забитую кишащими толпами равнину своим чародейским голосом:
- Ваша императрица нуждается в вас!
И вновь именно лорд Раухурль сумел ухватить благосклонность Шлюхи. Ни с кем не советуясь, он повел своих людей по осыпающемуся, неустойчивому гребню разрушенной внутренней стены Гвергирух до участка, откуда они могли сигануть прямо в шранчьи толпы. Один за другим холька приземлялись среди врагов – двести тринадцать могучих, широкоплечих воинов. Их кожа от охватившего их боевого безумия стала такой же алой, как и волосы, их клинки кружились размытым вихрем, дышащим свирепой, неистовой яростью. С мрачной, неторопливой решимостью верховный тан холька повёл своих людей вглубь беснующихся пустошей. Девять троек адептов Мисунсай сопровождали их, бичуя бурлящее буйство ослепительно-белыми высверками Нибелинских Молний.
Продвигаясь таким строем, они прорубали и прожигали себе путь сквозь кишащие толпами шранков просторы – плотный круг из кромсающих вражью плоть варваров, дрейфующий в окружении колдовских теней и осиянный снопами сверкающих вспышек. Могучие холька раз за разом вздымали, а затем обрушивали на врага свои топоры, с лезвий которых слетали брызги крови, отливающей в разрядах молний ярко-фиолетовыми отблесками. Те, кому, стоя на руинах Гвергирух или на прилегающих к ним стенах, представилась возможность как следует рассмотреть происходящее, всё это казалось кошмаром в той же мере, в какой и чудом – клочком божественной благодати, сделавшей характер и масштаб творящихся на их глазах событий чем-то абсолютным. Некоторым казалось, что судьба всего Мира зависит от исхода этого безумного предприятия, ибо невзирая на всю сверхъестественную мощь и свирепость холька, в их успехе не было и не могло быть ни малейшей уверенности. Людям чудилось, будто они не сделали ни единого вздоха, во время которого они бы не видели, как кто-то из краснокожих воинов падает, забитый дубинами или изрубленный шранчьими тесаками. Окровавленные лица. Глотки, заходящиеся напоённым омерзительным безумием воем. Казалось, боевой круг в любой миг может разорваться под натиском этой вспахивающей землю ярости.
Но холька всё же добрались до светоча экзальт-магоса, и, помедлив не более дюжины преисполненных колоссального напряжения сердцебиений, начали всё также неустанно пробивать себе путь обратно к скорлупе Гвергирух, теперь продвигаясь гораздо быстрее из-за помощи Сервы и поразительной мощи её Метагнозиса.
Слёзы навернулись на глаза людей, узревших, что Благословенная императрица спасена.
Сосеринг Раухурль лично нёс её в своих огромных руках, уже проходя по руинам Нечестивой Юбиль и увлекая Эсменет к безопасности Тракта.
Лишь сто одиннадцать уцелевших холька проследовали за ним.
Инку-Холойнас.
Чем дальше Анасуримбор углублялся во чрево Ковчега, тем больше Маловеби пронизывало ощущение какого-то погружения - словно они, опустившись на дно непроглядно-чёрного моря, проникли внутрь разбитого корпуса какого-то раззолоченного корабля – таков был его ужас.
Всё вокруг, некогда сопротивляясь движению вниз, было опрокинуто и перекручено. При этом, он, учитывая царящий повсюду мрак и собственное жалкое положение, был не в состоянии даже различить пределы помещения, в котором находился, не говоря уж о том, чтобы постичь его предназначение. Он знал лишь то, что они оказались в огромном золотом зале, освещаемом чем-то вроде чудовищной перевёрнутой жаровни размером с Водолечебницы Фембари, закреплённой на громадных, натянутых цепях таким образом, что она формировала нечто вроде потолка, простёршегося над полированным, обсидианово-чёрным полом. Извивающиеся языки бледного пламени сплетались и плясали на её поверхности – блекло-синие, зловеще-жёлтые и искрящиеся белые – только тянулись они, при этом, сверху вниз.
Удивление поначалу заставило его изо всех сил вглядываться в край своего поля зрения, стремясь разобраться, что это всё же за пламя, ибо, несмотря на неестественный характер его горения, Маловеби не ощущал в нём никакого колдовства.
Отврати очи прочь… - велело ему присутствие.
Он не знал - был ли этот голос его собственным, или же он принадлежал Аспект-Императору, но, вне всяких сомнений, он изогнул стрелу его внимания таким образом, будто принадлежал именно ему самому…
Вдали от сверхъестественного пламени, посреди зеркально-чёрного пола воздвигалось жуткое видение – нечто вроде трона, угадывающегося во множестве торчащих, словно шипы, массивных цилиндров, змеящихся наростов и извилистых решёток. Престол Крючьев, понял он, нечестивый трон короля Силя. Он кривился и выпирал мириадами углов, выпячивая в пещерный мрак зала какие-то абсурдные измерения и плоскости. Пол, внезапно осознал Маловеби, кончался сразу за этим громоздким сиденьем, обрываясь в пропасть, казавшуюся слишком необъятной, чтобы быть сокрытой от взора Небес. Бездну населяли отблески, отбрасывающие на противоположную сторону зала тени, указывающие на какую-то ошеломляющую конструкцию. Старый Забвири как-то показывал ему внутреннее устройство водяных часов, и сейчас, всматриваясь в этот непостижимый механизм, Маловеби испытывал точно такое же чувство. Он видел то, что являлось стыками и каналами, по которым циркулировала некие, вполне мирские силы, не имея, при этом, ни малейшего представления о характере и природе этих сил…
Не считая того, что вместилища их были невообразимо огромными.
И пленённый зеумский эмиссар внезапно подумал о ишроях древней Вири, размышляя о том, пронзали ли упыриное нутро Нин’джанджина чувства, подобные его собственным, в тот миг, когда тот впервые узрел чудеса Ковчега Ужасов? Испытывал ли он тот же страх? То же цепенящее неверие? Ибо сё было Текне, та самая мирская механика, к которой Маловеби и весь его чародейский род относились с таким презрением, только вознесённая превосходящим интеллектом до высот, превращающих всё их колдовство не более чем в дикарское гавканье. Ужасный ковчег, понял он, это водяные часы невероятно изящной работы, колоссальное устройство, ведомое каким-то внутренним, своим собственным одушевляющим принципом, порождающим всеподавляющие эффекты, энергии, распространяющиеся через эти лабиринты, устроенные…просто…как…
Какими же дураками они были! Маловеби едва ли не вживую видел, как они выплясывают и крутятся во Дворце Плюмажей – сатахан перебирает орешки у себя на ладони, стоящий рядом Ликаро источает яд, называя это мудростью, а оставшаяся часть разодетого и разукрашенного окружения кузена упивается до беспамятства, обмениваясь сплетнями, выискивая поводы для зависти и мелких обид – люди, всё больше и больше жиреющие и глупеющие, но пребывающие, при этом, в совершеннейшей убеждённости, что решают судьбы Мира. Какое идиотское высокомерие! Какое тщеславие! Праздные, льстивые души, опутанные похотью и леностью, растленные вином и гашишем, почитающие благом поливать грязью Анасуримбора Келлхуса – проклинать своего Спасителя!
Что за позор! Что за бесчестье навлекли они на Высокий и Священный Зеум! Вот почему он болтается у бедра Анасуримбора – и почему обречён! Вот почему умер Цоронга…
Он рассмотрел изнутри ужасающие взаимосвязи. И откровение, явившееся ему на площадке Инку-Холойнаса, теперь показалось Маловеби половинчатым – лишь скорлупой чего-то гораздо более фундаментального. Его «мир» оказался вдруг умерщвлённым, и на месте том воздвигся новый Мир -коренящийся в вере более основательной и глубинной. Неизведанный. Ужасающий. Ясно видимый, там, где ранее всё было смутным, и непроглядный там, где ранее всё было переполнено льстивыми фантомами. Наконец Маловеби постиг откровение, некогда явившееся казнённым его кузеном проповедникам – когда нечто, ранее бывшее Священным Писанием, внезапно превращается в выдумку, а выдумка становится чем-то вроде загадки.
Кем были инхорои? Нелюди утверждали, что они спустились на землю из Пустоты и лепили свою плоть, как гончары, придающие форму глине. Но что это означало? Что это могло означать? Неужели они воистину старше человечества?
И чем же был Ковчег? Кораблём для путешествий…меж звёзд?
Всех этих вопросов и откровений было для него чересчур много… И появились они чересчур быстро…