Логика была проста: те, кто чересчур уставал – погибали. Свирепость шранков, в сочетании с накатывающейся колышущейся стеной массой их тел, требовали от обороняющихся выносливости и упорства, которыми обладали далеко не все люди, какими бы закостенелыми в ратном труде они ни были. Так пал никто иной, как король Хога Хогрим, решивший остаться со своими людьми на переднем крае, не смотря на усталость и натруженные конечности. Какая-то громадная тварь, ни на что не обращая внимания, ринулась к Уверовавшему королю и, отпихнув в сторону его щит, до кости пронзила бедро. Племянник знаменитого короля Готъелка рухнул наземь, корчась от боли и истекая кровью до тех пор, пока силы его, наконец, не иссякли. Какое-то время над ним размытыми пятнами плыли чьи-то тревожные лица, а затем кружащимся вихрем явилась смерть…
Швырнув его визжащую душу в огонь.
Кланам Джималети была совершенно неизвестна стрельба из лука, и лишь у малой их части имелись дротики. Однако, время от времени кишащее чрево Орды выносило к проломам именно эти кланы, и тогда на мужей Ордалии обрушивался невероятный ливень из смертоносных снарядов – пусть грубо сработанных и заострённых одним лишь огнём, но, тем не менее, всякий раз по случайности находивших в строю людей слабые места и сражавших некоторое число воинов. Именно таким снарядом был изувечен и принуждён отойти в тыл король Коифус Нарнол, и именно такой снаряд сбил тана Сосеринга Раухурля с одного из бастионов Гвергирух. Могучий холька как раз ухмылялся, подбадривая своих родичей, когда брошенный кем-то из шранков дротик пробил ему левую щёку, выбил зубы и заставил его стремглав рухнуть в бурлящий внизу хаос. Вихрем явилась смерть…
Швырнув его удивлённую душу прямиком в объятия Гилгаоля.
Парившие в небесах колдуны Кругораспятия по большей части оставались неуязвимыми для шранков, однако и они не избежали потерь. Семеро самых дряхлых адептов различных Школ просто не сумели удержаться в воздухе, погубленные перенапряжением собственных сил. Вдоль обращённых к Угорриору проломов, где большая часть разграбленного сакарпского Клада Хор была потрачена на то, чтобы лишить колдовской защиты зачарованные стены Голготтерата, с небес по прошествии некоторого времени оказались сброшены более двух десятков адептов Мисунсай. Огромное множество мёртвых тел покрывало землю, словно второй слой той же земли – мерзкий и предательский, во всяком случае для тех, кому приходилось стоять на нём. Оказавшиеся зажатыми в этой ловушке шранки в какой-то момент начали разрывать трупы своих сородичей на части и метать эти куски на поразительные расстояния - либо, хотя без какого-либо зримого результата, забрасывая ими адептов, низвергающих на Орду с небес казни и муки, либо швыряя их в выстроившиеся напротив бронированные ряды. На мужей Ордалии дождём обрушился нескончаемый поток оторванных конечностей, голов, внутренних органов и даже кишок. Стиснутые сами собой, шранки начали метать во врагов себя же. Особенно много брошенных шматков растерзанной плоти доставалось тройкам адептов Мисунсай, и, время от времени - то ли случайно, то ли в силу какой-то звериной хитрости шранков - в этом дожде из мертвецов оказывалась сокрыта хора…
Так погиб вспыльчивый, но выдающийся чародей по имени Хагнар Старший – его нога до самой кости превратилась в соль. Такая же участь постигла Парсалатеса, одного из соконсулов Совета Микки и около двадцати других колдунов. Бусины небытия стегали адептов убийственным градом, превращая Обереги в дым и бросая их души в адскую яму…
Пелена сгущалась всё сильнее, всё глубже погружая мир во тьму, невзирая на то, что от полудня минуло едва ли несколько страж. Пыльная хмарь становилась всё непрогляднее, скрывая от взора всё большую часть заваленных мертвецами просторов, до тех пор, пока всякий не обнаруживал, что находится словно бы на постоянно уменьшающемся островке видимости, окружённом каким-то беспросветным мельтешением. И с этой всепоглощающей тьмой их души объяли уныние и ужас – предчувствие гибельного рока, который не дано преодолеть никакому рвению и героизму, и всё больше и больше людей ощущали обжигающее дыхание тщетности – убеждённость в неизбежности поражения.
Погасить взор, значит удушить надежду, ибо всякая стезя – дар зрения. И посему тут и там – на куртинах могучих стен и прямо в проломах начали одна за другой появляться ведьмы Сваяли – Лазоревки, облачённые в развевающиеся одеяния и извергающие и своих уст сверкающие смыслы. Но вместо того, чтобы бросаться в эту свирепую и напоённую безумием битву, они парили позади щетинящихся сталью боевых порядков, а меж их распростёртых ладоней начали один за другим появляться ослепительно-белые колонны, пронзающие удушающий плен Пелены и возносящиеся ввысь…
Стержни Небес воздвиглись по всему периметру внешних укреплений Голготтерата, одновременно и пробивая Пелену и разгоняя своим сиянием сгустившийся мрак - отбрасывая на колышущиеся завесы их собственные тени, прорезая в поглотившей, казалось, весь Мир тьме клинья, наполненные яростным светом и ясностью, разоблачающей все кишащие и вздымающиеся множества, являющей взору всё бескрайнее бурление Орды. Слепяще-яркие силуэты адепток бросались в глаза, притупляя разлагающее воздействие чудовищного зрелища - бесконечно накатывающихся на строй людей волн нечеловеческих тварей.
И люди, узревшие чудо, сжимали друг другу плечи.
Осмеливаясь вновь обрести веру.
- И давно ты знаешь? – поинтересовалась ближайшая и, вероятно, наиболее отвратительная фигура.
Это были люди, понял Маловеби. Изувеченные люди.
Они стояли каждый на своей лестнице в трёх ступенях от пола, облачённые в стёганые робы из серого шёлка. Все они недавно брили головы и все имели бледную из-за нехватки солнца кожу, однако на этом их сходство заканчивалось – и весьма катастрофически.
Говоривший выглядел так, словно кто-то во время путешествия по бурному морю ободрал с него кожу – настолько сморщенной и волокнистой она стала вследствие почти смертельных ожогов. Его глаза взирали из глазниц, лишившихся век в результате какого-то огненного шторма. Будучи неспособным моргнуть, он каждые несколько сердцебиений в судорожно сощуривался -движением настолько быстрым, что оно казалось пугающим.
- С Даглиаш, - сказал Анасуримбор. – Но я всегда догадывался о такой возможности. С тех самых пор, как о моём существовании стало известно миру, я предполагал, что Ишуаль будет обнаружена. Я знал, что Консульт непременно обрушится на неё со всей причитающейся яростью и не сомневался в том, что наш Сад в конце концов не устоит…
Один вопрос за другим безудержно рвались из окружавшего Маловеби тумана неразумения. Кто эти люди? Как они сумели добиться того, что ныне правят – правят! – самим Ковчегом?
И, вопрос ещё кошмарнее – откуда Анасуримбор их знает?
Сколько времени потребовалось Консульту на то, чтобы зачистить Тысячу Тысяч Залов? – спросил Аспект-Император.
- Одна тысяча шестьсот одиннадцать дней, - ответила вторая фигура. Этот человек - единственный из всех - не имел видимых повреждений или шрамов, однако, его манера держаться и говорить была столь неестественно-отрешённой, что представлялась подлинной жестокостью.
- Мы не смогли совладать с эрратиками, - добавил третий, на голове у которого имелось два шрама: первый – вагинообразная щель, зияющая на месте правого глаза, а второй – более тонкий и кривой, напоминающий след от лезвия косы, обрамляющий лицо от макушки до глотки, словно кто-то пытался срезать это самое лицо с его головы.
- То есть, - сказал Аспект-Император, - до тех пор, пока они не захватили вас в плен.
Эти слова поразили Маловеби ударом ошеломляющего ужаса: дуниане.
Эти люди – дуниане.
Танцующие-в-мыслях, описанные Друзом Ахкеймионом в его еретическом трактате.
- Я всегда догадывался, что некоторые из вас окажутся в плену, -пояснил Анасуримбор, - и начнут также, как начинал некогда я – потворствуя чванству своих дряхлых господ…
Означало ли это, что перед ними сейчас стоят пять сил, равновеликих Анасуримбору Келлхусу?
- И я всегда знал, что вы совладаете со своим пленом тем же путём, каким дуниане овладевают любыми обстоятельствами…
Будь проклят Ликаро! Будь проклят он сам и его лживое коварство!
- И очень скоро покорите Нечестивый Консульт изнутри.
- Что ты приняла? – спросил Кайютас. – Какое-то лекарство?
- Нильгиккаса, - не глядя на него ответила Серва. Порошок на её языке на вкус казался чем-то вроде мела, угля или пепла – не более того. И всё-таки он почти немедленно наполнил её каким-то звенящим трепетом…
Серве пришло в голову, что это нечто вроде её личной аудиенции у легендарного нелюдского короля.
- Что ты собираешься делать? – настаивал её брат.
Она бросила мешочек настороженно взиравшему на неё экзальт-генералу.
- Спасти нашего Отца, - сказала она, наконец встречаясь с ним взглядом. – И наш Мир, Поди.
Серва во многих отношениях походила на свою сестру Телиопу, отличаясь от неё пропорционально, нежели качественно. Хотя её интеллект никогда не пылал столь же ярко, как у Телли, но и чувства её до конца не угасли. Она всегда оставалась скорее маминой дочерью. Если Телиопа была способна осознавать тонкости человеческих взаимоотношений лишь как некую абстракцию, Серва в полной мере ощущала нутряное напряжение, свойственное чувствам подобным опасению и сожалению…
Любви и долгу.
- Нет, сестрёнка. Я запрещаю тебе.
Как и Кайютас.
Они всегда относились друг к другу как близнецы, несмотря на значительную разницу в возрасте. Каждый из них всегда знал, что другой обретается в тех же самых болезненно-тусклых сумерках…в месте, где такие вещи как забота или сострадание почти что могут иметь значение и смысл.
- А кто ты такой, чтобы оценивать пределы моей власти? – спросила она.
Его взгляд метнулся к её пузырящейся влажными язвами коже – ко всем стенаниям и мукам её наготы.
- Серва…