- Скажи ему, Ауракс.
Инхорой, отражение которого застыло в какой-то ямочке на металле, казался одновременно и жалким и нелепым – его туловище изогнулось, точно травинка, а когти казались дорожками расплавленного воска.
- Гдееее? – проскрежетало оно с негодующим поскуливанием. – Где мой брааат?
Оплывшее видение сделало шаг, и безумное искажение превратилось в уже похожий на себя лик Ауракса.
- Я швырнул его в чрево Орды, - сказал Анасуримбор.
Вещь резко развернулась к обожжённой фигуре.
- Тыыыыы! – завизжало оно. – Ты мне поклялся!
Но вызов в позе и голосе инхороя сменился похныкивающей услужливостью, ещё до того, как дунианин повернулся, чтобы взглянуть на него. Оно отползло обратно в ямочку, его отражение разветвилось и одновременно скрутилось в клубок, превратив образ инхороя в нечто ракообразное.
Танцующие-в-Мыслях образовали новый Консульт!
Да такой, перед которым инхорой пресмыкается в ужасе…
- То, что ты видишь, - невнятно пробормотал дунианин с оголёнными зубами, - продукт Текне. Сама конструкция его плоти несёт на себе отпечаток вмешательства интеллекта.
- Они были кастой воинов, - продолжал обожжённый, - созданной так, чтобы испытывать непреодолимую тягу к совершению всех разновидностей греха и, в конце концов, обременить свои души таким проклятием, чтобы малейший проблеск Обратного Огня был способен возродить их рвение и пыл.
Что толку осыпать Ликаро проклятиями?
- Так значит они и сами – нечто вроде шранков? – спросил Анасуримбор.
Но что ему ещё делать?
- Их плоть, - ответил заключённый в проволочную клетку дунианин, - несла и клеймо их миссии.
Лучше ненавидеть, чем отчаиваться.
- В них была заложена нерушимая убеждённость, - добавил его одноглазый собрат, - Извращённая Вера, предполагавшая преумножение собственного проклятия как стрекала, побуждающего их к обретению спасения.
Отражение Аспект-Императора, даже превосходя своими размерами образы Искалеченных, было при этом наименее отчётливым. Казалось, будто его окружают и сжимают капельки смолы, как-то оказавшиеся внутри наплыва инхоройского золота.
- А каким образом, - спросил Анасуримбор, - их древние прародители снискали своё собственное проклятие?
- Отцы инхороев? – переспросил тот, что с оголёнными зубами. – Уверен, ты уже знаешь ответ…
- Боюсь, что нет.
- Чересчур приблизившись к Абсолюту, - ответил обожжённый.
К Абсолюту?
- Ясно, - молвило золотое отражение Аспект-Императора.
Серва бросилась бежать по неровному, ухабистому своду гати, чувствуя, как её сожжённая кожа трескается, превращаясь в острова и целые архипелаги, и хотя она способна была счесть каждый пузырящийся атолл, это не тяготило её, ибо она мчалась как ветер – летела слишком быстро, чтобы ярмо плотской боли способно было сдавить её. Её муки волочились следом за нею, побуждая Серву всё больше ускоряться, устремляясь в разворачивающуюся впереди паутину ощущений и чувств. Она видела, как мириады теней сжимаются, вставая перед нею густыми, трепещущими зарослями…лишь для того, чтобы впитаться прямо в неё - в стройную девушку, сливающуюся с темнотой. Она видела, как растерзанный зев Оскала разверзся и поглотил её – искрошённый чёрный камень, выступающий или свисающий с парящей золотой оболочки. Она вдохнула вонь столь отвратную, что та заставила её кашлянуть – раз, а затем другой.
Она оказалась внутри Ковчега.
Колеблясь от замешательства, она помедлила. Отсюда Серва едва слышала вопли Орды.
Неужели ей удалось проскользнуть незамеченной?
Чудовищная крокодилья морда ухмыльнулась в сиянии собственной огненной отрыжки…
Она воздела руки, припав на одно колено.
Пламя вспыхнуло, поджигая слюну, словно нефть или горючий фосфор…и соскользнуло с её истерзанной кожи, как вода с промасленной ткани, обдав её жаром детских воспоминаний и ужасом древних времён. Она отпрыгнула назад и вправо, сделав кувырок, позволивший ей проскочить над огненным выдохом, и в этот самый миг впитала в себя каждую освещённую поверхность, выстраивая схему своего движения, ибо она ощущала девяносто девять хор, парящих где-то в пространствах вокруг неё, и знала, что протянутые в их сторону нити ведут к нечеловеческим лучникам. К тому моменту, когда точки небытия рванулись в полёт, она уже вновь мчалась, пробегая по полу, покрытому треснувшими и измельчёнными костями…
Поверхность, сплошь покрытая остовами трупов.
Остаточные завитки пламени плясали на лужицах догорающих потрохов. Проём Внутренних Врат оставался единственной серой полосой в абсолютной черноте, пожравшей всё вокруг и оставившей ей только время и память.
Но отпрыскам Анасурмбора Келлхуса большего и не требовалось.
За Оскалом находился обширный атриум нескольких сотен шагов в поперечнике, окружённый целым лесом колонн, несущих на себе этажи за этажами, каждый из которых кренился и заваливался на бок, точно палуба идущего ко дну прогулочного кораблика.
Возможно, некогда это место выглядело величественно, будучи чем-то вроде переливающегося всеми цветами радуги монумента, однако ныне оно было не более чем грудами мусора и скопищем жалких лачуг, ютящихся на отвесных склонах отсутствующей горы. Мусор и груды обломков образовывали пол, на котором находились они со Скутулой, остальная же часть атриума практически целиком была завешана бесконечными рядами полусгнивших тканевых штор и гамаков, свисающих с восходящих ярусов.
Враку, свернувшись кольцом, возлежал вблизи центра атриума. По меньшей мере, десять отрядов инверси - уршранков-гвардейцев затаились на перекошенных ярусах или теснились по краям заваленного мусором пола…
Гораздо больше, чем она надеялась.
Оставалось ещё восемьдесят восемь Безделушек.
Абсолют…
Айенсис использовал этот термин для обозначения коллапса желания и объекта, Мысли и Бытия.
Мемгова считал, что Абсолют ничто иное, как Смерть - редукция разнообразия бытия до, своего рода, совмещения сущностей, некоего принципа существования. Однако, Маловеби не имел ни малейшего представления о том, что понимают под этим термином дуниане, не считая того, что для них Абсолют был чем-то вроде награды – целью, стремление к которой разделяли как Изувеченные, так и Анасуримбор…
- Прародители назвали этот век Озарением, - произнесло миниатюрное золотое отражение невредимого дунианина, -эпоху, во время которой Текне стало их религией – идолом, которого они вознесли над всеми прочими. Они отринули своих старых богов, забросили старые храмы и воздвигли новые – огромные сооружения, посвящённые разгадыванию истоков бытия. Причинность стала их единственным и подлинным Богом.
Из туманных образов обожжённый дунианин проступал в неземном золоте отражением, превосходящим размерами всех присутствующих, кроме Анасуримбора.
- Причинность, Келлхус.
- Ибо они верили, - провозгласил опутанный проволокой, - что двигаясь этим путём, сумеют превозмочь тьму, бывшую прежде, и, тем самым, станут богами.
- Смогут достичь Абсолюта, - заключила фигура с оголёнными зубами. Его отражение в полировке было крохотным – размером с большой палец.
Но что может значить солнечный свет для крота? В своей странной, коллективной манере дуниане поведали о том, как Текне таким образом видоизменило жизнь прародителей, что все старые пути сделались невозможными. Оно оторвало их от древних традиций, сняло с их разума кандалы обычаев – так, что в итоге лишь животная природа стала хоть как-то ограничивать их. Они поклонялись самим себе, как мере значимости всех вещей и предавались бессмысленному и экстравагантному чревоугодию. Никакие запреты не ограничивали их, исключая, разве что, воспрепятствование другим в их желаниях. Справедливость сделалась подсчётом состязающихся потребностей и аппетитов. Логос стал принципом всей их цивилизации.
- Незаметно прирастая, - сказал одноглазый дунианин, лицо которого странно блестело, - Текне освобождало их желания, позволяя им извращения и безумства всё более изощрённые.
Текне. Да. Текне лежало в основе их доводов.
- Они начали лепить и творить самих себя, как гончар лепит глину, - сказал невредимый.
Текне и все преобразования, на которые была способна его безграничная мощь.
- Они практически коснулись Абсолюта, - заявил дунианин с оголёнными зубами, - он колол их пальцы – так близко к нему они оказались.
То, что освободило инхороев от нужды и лишений, в то же время отняло у них всё, что было святым…
- Оставалась лишь одна загадка, которую они не смогли разрешить, - сказал невредимый дунианин, - единственный древний секрет, пока что оказывавшийся не под силу Текне…
- Душа, - выдохнул его лишённый нижней губы собрат.
Три сердцебиения безмолвия – безмолвия, напоённого невероятным откровением.
- Душа стала их Тайной Тайн, фокусом сосредоточения множества изощрённых интеллектов.
Более не имело значения, кто именно из дуниан говорил – Искалеченные не лгали, и посему Истина изрекалась так, словно высказывалась одним человеком.
- И когда душа, наконец, выдала свои тайны, спасовав перед их проницательностью…
И он сам тоже был там – отражение чего-то вроде пчелиного улья, свисающего с пояса Аспект-Императора. Как? Как он мог оказаться в положении настолько жалком?
- Они обнаружили, что вся их раса проклята.
Чёртов Ликаро!
Возле руин Дорматуз сияние Стержней Небес отбрасывало тени людей на бурлящее, бездушное буйство. Тени эти, измождённо вжимающие свои плечи в щиты, тяжко трудились, делая выпады копьями или же устало размахивая мечами и топорами. Вновь и вновь они отбрасывали натиск шранков, будучи уже скорее подобны окровавленным пугалам, нежели людям. Волосы прилипли к щекам, пропитанные кровью бороды обрамляли распахнутые в тяжёлом дыхании рты, а глаза тревожно, даже панически, рыскали из стороны в сторону. Вновь и вновь шранки бездумно прорываясь сквозь грабли Нибелинских молний и перехлёстывая через груды и завалы из обугленных трупов, бросались на осаждённых норсираев – источающие слюну, безумные и неисчислимые узкоплечие фигуры, словно бы вырезанные из палево-бледного воска, с глазами, сияющими подобно плавающим в масле чёрным оливкам. Сумасшедший натиск их был в той же мере буйством вопиющей непристойности, в какой и ревущей ярости. Неслышное бормотание. Неслышные хрипы и завывания. Вновь и вновь существа резко падали или же оседали в расстилающееся под их ороговевшими ногами сплетение мёртвых тел, движениями бёдер отсчитывая свои последние вдохи.