Он быстро смолк. Глядел в стоячий мрак болота.
– Алан! – зашипел вдруг дылда. – Давай им ведуна сдадим. Будут они с ним потешаться пока, мы и уйдем. Вон, смотри, как замер, гадина, выжидает небось, пока мы все по одному сгинем! К кочке ножичком его же приколем, не намертво, а так, чтоб звал-выл, а сами – бего́м.
И поднял взгляд на атамана. В мою сторону он не смотрел, будто не было меня вовсе.
– Дурень ты, Цдрэвко. – Алан только покачал головой, поджав губы и глядя в черноту трясины. – Такой проступок брать на себя. Всякий знает, что ведуна прикончить аль в беде оставить – тебя со свету и Быль, и Небыль сживут. Не отбрехаешься.
– Да кто узнает? – рявкнул мой надсмотрщик. – Да и побасенки, может, все это. Народ сдуру придумывает.
– Может, и придумывает, – тихо проговорил атаман. – Да только много я по миру хаживал. Много лютых людей встречал, что таким хвалились, что даже у тебя, зверюги, кишки бы узлом завязались. Многим страшным. Да только никого, кто бы убийством ведуна бахвалился. Разумеешь?
Цдрэвко не нашелся, что ответить.
Алан глухо вздохнул, повернулся к возглавлявшему цепочку ватажнику и, обнаружив, что того нет, как-то неестественно спокойно и отстраненно пробормотал:
– Гудец тоже сгинул.
Ночь уже полноправно вступила в свои права, расплескав черную беззвездную смолу над болотом.
Мы сидели на небольшом островке мшелой кочки, перемазанные, промокшие, полностью выбившиеся из сил.
Втроем среди гиблой тишины болот.
Последний из ватажников, тот, что помогал тащить Аркуду, сгинул пару часов назад. Тихо, незаметно. А мы, гонимые диким ужасом, блуждали по бескрайним болотам.
Порой, желая успокоить то ли своих спутников, то ли самого себя, я бормотал, что нет здесь моей воли – нет укорота и борения против хозяина мест. А болотник – это не леший-вожь или водяной-батюшка, с ним договора никакого нет.
Я не знаю, почему разбойники меня не убили. Вполне могли, чтобы спустить пар, отвести душеньку. Но отвело беду.
И вот теперь мы молча сидели на громадной вонючей кочке, а вокруг нас, освещая в темноте дальние заводи, плясали, словно издеваясь, белесые огоньки.
Тишина, туман и призрачное сияние десятков манков-светляков.
Мне стало чудиться, что внутри каждого болотного огонька смеется маленький бледный череп. Резвится, радуется скорой поживе хозяев.
Сморгнул: померещилось.
Мы сидели, и казалось, что болото играет с нами, потешается, как изрядно сытый кот балуется с очередной мышкой. Тронет лапкой, дернет за хвост – живи, глупая пискля.
Пока что.
– Алан, – вдруг заговорил Цдрэвко, вновь вернув себе отстраненную бесстрастность, – давай все же оставим ведуна здесь. Пока эти твари будут резвиться с ним, мы рванем напрямки. Авось прорвемся. Все равно плутаем тут с этим дурнем бесполезным. А так хоть на что-то сгодится, харя. Терять нам уже нечего.
Главарь (хотя главарь чего он теперь был-то?) молча кивнул и с трудом поднялся. Он выглядел худо. Видать, растряс рану в блужданиях по топям, да и грязь с влагой были явно не на пользу. Встал на ноги, выпрямился, чуть пошатнулся.
Верный детина подставил руку, придержал хозяина. После тоже поднялся.
– Тут сиди! – разлепил губы Алан. На меня он не смотрел, но глаза его в отсветах болотных огоньков чудно блестели. У него начиналась лихорадка. – За нами пойдешь – Цдрэвко тебе сухожилия подрежет. Так что лучше подобру оставайся. Лишней крови на себя брать не хочу: и так вдоволь ее на мне.
Он слегка оперся о руку помощника, и они неверным шагом побрели прочь, в черный проем между будто бы расступившихся группок огоньков.
Минута-другая – и я остался один.
Честно говоря, я был настолько вымотан и опустошен, что меня одолела абсолютная апатия. Смирившись со своей участью, я желал только того, чтобы гибель моя была быстрая и легкая.
Так и сидел я, бездумно глядя на черную жижу перед собой.
Долго.
Не обратил я внимания, когда эта густая смолянистая смесь начала расступаться, как из нее медленно, будто натужно, стало подниматься грузное, громадное, почти бесформенное тело. Нависло надо мной дурно пахнущей глыбой.
Я безучастно разглядывал владыку топей.
Среди тумана, но в свете огоньков эта мрачная махина была хорошо видна. Темно-зеленая, почти черная, влажная кожа проступала кое-где между корявых зарослей бороды, закрывавшей чуть ли не все тело. Гнилые ветки, сучья и куски тины образовывали всклокоченную прическу, больше напоминавшую рога. В одной руке болотник сжимал массивный гарпун, а в другой болталась, покачиваясь в потревоженной глади, сеть. Кажется, в ней, почти скрытые водой, лежали трупы. И как будто шевелились.
Сегодняшний «улов»?
Он возвышался надо мной, точно ждал, пока с него с шумом стечет вся вода.
Потом подался вперед.
Громадная, мерзко пахнущая гнилью и тиной уродливая башка приблизилась к моему лицу почти вплотную. Загородила весь обзор.
Но краем глаза я видел, как поодаль по обе стороны от хозяина топи неслышно, без единого всплеска, вынырнули из глубины две тощие длинные фигуры.
Повисли в паре локтей над водной гладью.
Угловатые, с искаженными человеческими формами, длиннющие тонкие руки с цепкими черными пальцами. Жабьи рты беззвучно раззевались, будто хватая воздух; то ли волосы, то ли спутанные водоросли парили над головой. Куриные лапы ног взбрыкивали в воздухе. Бездушные бледно-желтые глазищи смотрели в упор.
И свита пришла.
Надо же, впервые вижу, что у хозяина сразу две болотницы.
Надо будет записать.
Эта мысль очень развеселила меня, но воли даже на улыбку не оставалось.
Я из последних сил плотнее прижал к себе короб и перекинутый на колени посох и глянул прямо в глаза болотнику. В глаза своей смерти.
Тот изучал меня, кривил подобие носа, будто принюхивался. Жевал вывернутыми рыбьими губами. И вдруг глухо булькнул-чавкнул:
– В-веду-ун.
Мне показалось или в его голосе прозвучали нотки удивления?
В то, что мое ремесло способно как-то помочь против крайне злобных тварей, я не верил. Еще смолоду наставники втолковывали нам, что с нечистью, которая живет только тем, что губит людей, не может быть ни сладу, ни уговору. И уж тем более очелье ведунское им не указ. Такие чудища не чтят традиций, не чтут уговора между Былью и Небылью, а потому и ведун для них просто такая же жертва.
Но сейчас удивление мое было настолько велико, что на миг я даже перестал ощущать дикую усталость. Болотник говорил, общался?
А между тем хозяин топи повел головой в сторону одной из своих жен и повторил:
– Ве-дун?
Обе болотницы часто закивали и вдруг загомонили невпопад:
– Лихо!
– Не буди!
– Лихо не буди!
Болотник грузно стал распрямляться. Меня вновь обдало вонью прелой влаги и гниющей плоти. Я смотрел на него, ничего не понимая, глупо переводя взгляд с черной громады владыки трясин на продолжавших еле слышно гомонить болотниц.
Смрадная глыба дернулась, колыхнулась, подалась назад. Стала медленно оседать, уходить в черную глубину. Вот уже над колышущейся гладью осталась только уродливая голова, но и она стала уходить под воду.
Может, мне показалось, но, когда болотник почти исчез в глубине своих владений, он еще раз невнятно ухнул:
– Н-на-до же… В-ведун…
Болотницы еще с миг поверещали и вдруг так же неслышно, не всколыхнув воду, будто провалившись сквозь нее, исчезли вслед за хозяином.
Я посидел еще, продолжая ошалело глядеть на черную гладь.
Встал, чувствуя, как начинает пробирать предрассветный холод сквозь мокрую одежду, закинул короб за плечо, собрал последние силы и пошел.
Не буди лихо.
Уже начало изрядно светать, сквозь туман стали робко пробиваться бледные солнечные лучи. Мне показалось, что где-то за спиной послышалось далекое кваканье.
Я брел сквозь болота, все еще боясь поверить в свою удачу. Сердце отчаянно хотело верить, забиться птахой надежды в груди, но я с ледяным страхом прислушивался с каждым шагом к звукам за спиной. Вдруг злобная нечисть решила просто потешиться над несчастным ведуном?
Через полчаса у одной из кочек я увидел, как что-то блеснуло.
«Неужто еще один волчий оберег? – удивленно подумал я. – Засевали ими, что ли, тут?»
Приблизившись, я остановился, покачал головой.
И пошел дальше.
Вся в ряске, из воды торчала рукоять богатой сабли, с навершия в небо скалилась зубастая пасть. Сабля псоглавцев. А на коряге неподалеку висели обрывки грязной тряпицы с уже давно засохшей кровью.
Я, мокрый, замерзший и опустошенный, выбирался к границе болот. И мне было жаль только, что пропал мой кривой нож.
Хороший был ножик.
Крикса
Путник шел дорогою
Старой, не прямою,
Через лес тот путь лежал
Тонкою тропою…
И застала его ночь
На тропинке этой —
Сколько оченьки ни три,
Не видать просвета…
Конного я приметил издали.
Маленькая, едва различимая фигурка всадника появилась на самом краю холма. Он медленно, словно нехотя, приближался, нарастал, поднимая за собой клубы пыли. Уже можно было разглядеть, что он ехал споро, торопился, подхлестывая коня. Следом за всадником поспешала сменная кобыла.
По всему видать, гонец, прикинул я без особого интереса. Мало ли с какими вестями послали конного. Не зашиб бы второпях – и ладно.
Я продолжал идти по дороге, что текла через бескрайние поля, изредка поглядывая на одинокого всадника впереди. Места здесь были не глухие, конный шел резво, а значит, лошади были еще свежи, да и у наездника сил доставало. Скорее всего, из ближайшего острога путь держит.
Я сдвинулся от беды подальше к краю дороги.
Давно я не бывал в здешних местах. Красна наша земля, всем лепа, да везде по-своему. Бескрайни дороги Руси Сказочной. Столь обильны места: горные неприступные хребты Ур-горы и тайны Дивьих племен; болотистые топи Дали, где прячутся легенды о чуди белоглазой; необъятные, выжженные солнцем, разметанные ветром степи Крайни, где наши граничники стойко держат набеги псоглавцев; холодные и неприветливые снежные пороги северных Олов, где еще можно встретить (по слухам) следы волотов-гигантов. Много, много верст лежит по землям родным. Говорят, на восток аж до самого Бескрайнего моря, где заморская нечисть, чужие племена, другие обряды да обычаи.