Собрав аккуратно примощенные на лавке пожитки, я выкарабкался через низкий проход во двор.
К моему удивлению, снаружи полыхал день, а не заревное утро. Привыкши просыпаться еще до зари, я теперь находился в растерянности, смутившись. Так и стоял глупо посреди подворья, хлопая глазами и щурясь от яркого света.
Я не сразу приметил ведунку, которая сидела возле плетня и игралась с парой местной детворы, заговорщически с ними перешептываясь и хихикая. Увидав, что я изволил пробудиться, она махнула рукой, легко вскочила и двинулась ко мне, мимоходом отправив мальцов играть.
Пока она пересекала двор, я глупо таращился, так как только теперь смог разглядеть свою нежданную знакомицу со свежей головой. Шла она прытко, мягко ступая с пятки на носок. Было в ее движениях что-то текучее, но быстрое. Хорошо шла ведунка, умело. Невысокая девушка. Ее нельзя было назвать хрупкой, но и до купеческих дочек-пышек она сильно не дотягивала ни статью, ни формами. Обычная девчушка, хорошая, ладная. Тому, что волосы ее были резаны на мужской манер, причем явно ей же самой, я не удивился: ведунам мирские обычаи не указ, не найдется того смельчака, что вослед ведунке осуждающе языком цокнет. А коль найдется, тому старосты да цеховики быстро крепким кулаком объяснят, кого чтить надо.
Я невольно залюбовался Ладой, одернул себя, осадил. Экий прыткий ты, Неждан. Смутившись, я потупился в землю.
Девушка была уже рядом, широко и искренне улыбнулась.
– Хорошо поспал, Неждан. Это правильно, после трудного дела сон – оно самое важное!
– Ты прости, – пробурчал я невнятно. – Я, видать, сильно притомился. Вот и разомлел.
Она засмеялась.
– Тю! Чего извиняешься, будто на сеновале от волнения оконфузился? Право, ведун, не тебе мне втолковывать, как после дела нужного бывает.
Лада прихватила меня под руку, как вчера у княжьего подворья, и потащила прочь со двора. У ворот заговорщически обернулась, прищурилась лисой:
– Пора нам. Дядька-хозяин, у кого вышло столковаться о ночлеге, гнусный тип. Плату стребовать хотел, представляешь? Кое-как сторговались, что я ему злыдней повыведу. – Она хихикнула. – Ну, ты тех злыдней видел, я с ними только что болтала. Дала им наказ проказы не чинить… почти. Но на прощание сапоги хозяйские в свинарнике схоронили.
Я, сам себя не узнавая, наставительно загундел:
– Вред учинять людям ведьмакам никак нельзя…
Лада только еще больше развеселилась.
– Ой, да какой вред! Дурака не учить – лишь портить. Ты прямо как наш наставник Пеша. Тот тоже возденет очи к небу и занудит монотонно. То нельзя, это нельзя. С кикиморой не дружи, с попутником грибников не пугай…
Она больно толкнула меня локотком прямо под ребра, подмигнула.
– Веселее будь, духота!
Я невольно улыбнулся, кивнул.
Мы покинули Гавран-град ближе к вечеру.
Выяснилось, что какое-то время нам по пути.
Честно говоря, я радовался этому. Нечасто доводится поболтать с кем-то в скитаниях, а уж чтобы разговориться с соратником по ремеслу. Нет, я встречал, конечно, других ведунов, но то были сплошь хмурые зрелые дядьки, молчаливые и повидавшие жизнь. Очевидно, что тяготы уже изрядно поломали их, а потому трепать языком с молодым им было без охоты.
Лада же обладала той редкой чертой натуры, когда человек мог расположить к себе кого угодно, легко и непринужденно. Умела она хорошо слушать и хорошо рассказывать, а потому весь наш путь проходил в обсуждениях да беседах. Баяли друг другу про странствия, про приключения. Время пролетало незаметно, оставаясь за нашими спинами.
Так за беседами мы добрались до заветной развилки, где нам суждено было разойтись.
– Мне направо, – сказал я, глядя мимо редкого леска на алый сочный закат. – Путь мой лежит к Ночевьим заводям. Говорят, тамошние деревни то ли лихоманки одолевают, то ли еще какая гиблая напасть. Надо бы разведать. Собственно, я туда и шел, да вот в Гавран к князю заглянуть пришлось…
Лада кивнула. Она тоже смотрела куда-то вдаль.
Почему-то в груди стала нарастать тягучая, давящая грусть. Тоска расставания? Так не с чего бы. Часто доводилось расходиться разными дорогами со знакомцами, порой навсегда, да и знакомы с девчушкой мы чуть, а все равно давит.
Мне хотелось думать, что не у меня одного так.
– А мне налево. Когда меня гонец нагнал, я к Росписням южным шла, давно хотела погостить у местных берегинь. Душевно они поют по осени, заслушаешься. – Лада говорила тихо, спокойно, прикрыв глаза. Будто вспоминая те самые песни.
Вдруг она резко повернулась, чуть не крикнула:
– Так я ж тебе про тех-то берегинь и не рассказала. Был случай в речных краях, ты не поверишь, я тогда маупуна повстречала!
Я вскинул брови в притворном удивлении.
– Маупуна?
– Да!
И мы оба поняли, что искали повод еще чуть-чуть не расставаться.
Костерок решили разбить на опушке, поодаль от развилки. Негоже по ночам у перекрестка ошиваться. А наутро и разойтись. На том и порешили.
– Ты зря смеешься. – Лада с притворством скорчила обиженное лицо. – Это тебе, мужичине, с русалками встречаться дело обычное, а нашу бабскую породу они ой как не любят. Ревнуют.
Она подкинула веточку в костерок. Быстро зыркнула на меня огнем хитрых зеленых глаз.
– Ладно уж, расскажу тебе про маупуна. – Она с подковыркой хихикнула. – Все же как родной ты мне стал!
Теплая ночь, тишина леса, две темные фигуры около костра.
Женский голос тихо звучал, нараспев. Будто сказку баял:
– Было это пару лет назад. Занесли меня любопытство и дурость в леса под Росписями. Места странные, дикие. Мало кто даже рядом из людей селится. Я поначалу у тамошних поспрашивала в деревнях окольных, мол, что за земли такие диковинные. Да никто толком ничего и не знал, слыхи, байки да страшилки. Вот я и пошла сама посмотреть. Думала, что леса там непролазные, чащи, но так-то не впервой, не напугать таким ведуна – с лесными всегда можно уговор найти. Думать-то думала, да только на третий день плутаний поняла, что нет там нечисти чащобной – весь лес, вся эта громада – паутина рек, речушек, ручейков, меж которых торчат островки зеленые. Да такие мелкие, дробленые, что ни один завалящий лешачок там не поселится. Так, разве что мелочь совсем, коль моховика встретишь – уже радость. Зато воды там хоть отбавляй. Как понимаешь, со всеми вытекающими.
Почему я не развернулась тогда, не пошла в оборот, не знаю. Точнее, знаю – я упрямая, любопытная дуреха. И все мое чутье ведунское, все знания Ведающих разбиваются об это. Но ничего не могу с собой поделать. Вела меня моя дурость все глубже в путы Росписные. Вымокла вся, понятно, каждые сто саженей через какую речуху перебираться. Добро б по пояс, а то порой и по шею. Конечно же, приметили меня местные дурехи водяные. Уже на второй день началось: шипят в спину, сквернословят из каждой заводи или с веток шишками да грязью кидаются. Я, конечно, внимания не обращаю – что с них взять. Да и вреда они мне не причинят особо, и потому как ведунка, и потому как девица. Не в их я цикле, не сманить меня в женихи.
Вот так с невидимыми провожатыми я и выбрела третьего дня к островку одному. Ничем не приметен вроде. Да только округ него жухлое все да место тихое.
Недоброе.
Даже дурехи-русалки притаились, попрятались, видать.
Если бы не была я уверена, что посреди проточных рек и лесов, то даю слово, подумала б, что забрела прямиком в Глушь Болот. Помню, еще совсем малехой была, Ведающие про такие места баяли. Редко какому ведуну даже доводилось видеть то обиталище Болотника, там его силы, там он хранит весь свой Улов.
Тут только меня чуйка уже силком потащила – обойти, унести ноги.
Да куда там, поздно спохватилась.
Пошла рябь по речкам, буквально закипела водица. Почернело небо посреди белого дня, завыл ветер в кронах деревьев чахлых. Я уже рванула было прочь, да куда там – оказалась в кольце буйства стихий.
Попалась.
Зажала я уши ладонями, такой посвист ветра бил, да повалилась на мох. Думаю, ну вот и пришла твоя погибель, любопытная ты ведунка. Глаза то ли от страха, то ли от ветра слезятся, смотрю – а в середине острова на огромную корягу, что прям посередке торчит, выбирается громадина жуткая.
Старуха.
Омерзительная, страшная.
Жирное тело незнамо как на тонких ножках держится, ручищи до земли, гнездо нечесаных седых волос вокруг мерзкой хари и титьки до колен. В глазках алых огонь злобный горит.
Вскарабкалась на корягу, уселась кое-как враскоряку. На меня смотрит с трона своего, улыбается.
Дернула она рукой, подхватил меня ветер, поволок как лист жухлый прямо к корням коряги, протащил над водой.
Я, честно говоря, с такого перепугу даже бояться забыла. Все во мне обмерло. Только и могла, что ртом воздух глотать да во все глаза смотреть на лобасту.
Я сразу поняла, что попала во владения древней русалки, как только грозы да ветра пошли: лишь таким страшным тварям погода подвластна. А как сама она показалась, так и сомнения пропали все.
А еще поняла я, что точно конец. Нет договора никакого с лобастой, не щадит она людей. Схватит меня ручищей своей, прижмет к титьке старческой, напоит ядовитым молоком, да и белеть моим косточкам среди корней коряги дряхлой.
Шумит ветер вокруг, бьет меня наотмашь по лицу, по плечам. Мелкие, острые капли с реки секут щеки. А сквозь этот грай, этот вихрь в меня впиваются все пристальнее красные глазки. В тот момент я чувствовала, как близится мой конец.
Но вдруг стихло все.
Разом.
Как не бывало.
Пробивается сквозь листву солнышко робкое, журчит водица, бежит вдаль по руслам рек. Даже где-то дудочка-долбленка заиграла. Или мне показалось уже со страху.
Оторвала взгляд от меня лобаста, смотрит куда-то вдаль, туда, где я когда-то повалилась на землю. Внимательно смотрит, зло. А я уж и повернуться боюсь, что там за чудище, что древнюю русалку осекло да внимание отвлекло.
Разве что богатырь какой – правда, перевелись они давно.