Я сдержался, чтобы не усмехнуться. Вот с чего вдруг такая забота. Как месяц по всему селу бабы вянут, так можно и не спешить, а как дочек-роднулек припекло, так выручайте, люди добрые. И ведуна-заброду не зазорно обхаживать. Ох, хитер ты, плевальщик…
Впрочем, это не отменяло странности дела. Пока Драгорад рассказывал, я попутно прикидывал возможные пути. Колдуны да босорки сразу отметались, те не по дурману больше, а по вредительству. Тут же прямой порчи не было, а значит, Пагубе в зачет злое дело не пойдет – потому нет резону для лиходеев. Водяного тоже сразу можно было отмести – нечисть хоть и сильная, а все больше о своем царстве заботится. Коль кто обидит, то утопит без лишних разбирательств аль покалечит. Не в их привычках мороки наводить. Всякая мелкая водяная погань тоже не годилась. Конечно, зародилось у меня одно неприятное подозрение, но без убежденности судить было рано. А потому решился я на дерзость. Перебив что-то продолжавшего вещать плевальщика, я сказал:
– А кликни, хозяин, дочерей своих!
Драгорад нахмурился. Оно и понятно, чтоб чужому мужику да под родными сводами дочек будто на выданье показывать? Покряхтел, но спорить не стал. Кликнул дядьку дворничьего, чтоб велел лапушкам своим приготовиться да явиться пред очи отцовские.
Ждать пришлось долго. То ли блаженных от дурмана девок отлавливали по всем окрестностям, то ли те решительно противились являться, но все же в конце концов дверь (не та, маленькая, а через которую в светлицу проходил я) отворилась, и пред нами предстали три красавицы.
Кивком испросив у хозяина дозволения приблизиться и заговорить с дочерями, я поднялся и подошел к девицам.
Меня мало интересовали богатые сарафаны, изящные чепцы и румяна. Я смотрел в глаза. Смотрел и прислушивался к своему чутью.
В блестящих темных очах девиц (чай, в мать пошли, не серые, отцовские) блуждал некий затухающий огонек, проходящая пелена. Я видел это ясно. Но не чуял никакой волшбы. Ни злой людской, ни чар Небыли. Но и безумными, как давешний дурачок Тютеха, дочки не были. Что-то иное…
Решив проверить свою догадку, я вдруг резко и громко спросил:
– А что, красавицы, вчера у речки жарко было?
И с удовлетворением стал наблюдать, как все три девки зарделись румянцем пуще заката.
Повернувшись к ничего не понимающему плевальщику, я бросил:
– Я узнал что хотел. – И, подождав, когда девицы выбегут из светлицы, добавил: – Вечером к реке пойду. Убедиться надо.
– Что-то лихое? – только выдохнул Драгорад, весь как-то став еще суше, походя на палку с усами.
– Рано говорить, – уклончиво ответил я.
– Спаси дочек, ведун! Все отдам, дедами клянусь! Спаси! – Он подался вперед, так что перевернул ладью.
Я кивнул.
Поклажу свою я оставил в доме плевальщика. Если мои подозрения были верны, то в подручных средствах я не нуждался, а вероятность носиться по реке с котомкой и посохом не вызывала у меня теплых чувств.
Вызнав у все того же мальчишки провожатого, к каким протокам обычно ходят по воду да стираться местные (а заодно разузнав, где вообще эта река бежит), я двинулся туда с вечерней зарей. Впрочем, очень быстро решил не идти напрямки, а сделать крюк. Причиной было то, что с начала пути меня обгоняло множество женщин и девиц, явно спешивших к берегу. Они шумно и весело перешептывались, что-то бурно обсуждали и меньше всего сейчас походили на оборенных мороком или дурманом несчастных, описанных плевальщиком. Но стоило им завидеть меня, как они умолкали, неприветливо и хмуро косились, стараясь обойти боком. Для селянок, обычно очень благоволивших ведунам, как помощникам во многих вопросах от усмирения кикиморы и до отгона лихоманок, такие повадки были тем более странными. А потому, решив, что, заявившись гоголем к мосткам, лишь спугну бабье и не обнаружу искомое, я направился через небольшую рощицу.
Благо длинны еще дни – не пришлось плутать в сумерках, и скоро я выбрался через жиденький перелесок к обозначенным сорванцом мосткам. Теперь оставалось ждать и внимательно следить. Сейчас я напоминал себе юнца, который украдкой высматривает купающихся девиц, – тоже прятался под схроном листвы и высоких кустов, силясь выглядеть интересное.
Вырвав травинку из ближайшего пучка, я закусил хрусткий стебелек и стал наблюдать за шумной ватагой женщин у реки.
Долгое время не происходило ничего хоть мало-мальски подозрительного. Бабы полоскали и отбивали тряпки, перекрикивались, смеялись, пели песни, жали скрученные платья. В общем, обычное дело. Понемногу я даже стал впадать в дрему, привалившись к стволу молодой березки, но услужливое комарье, налетевшее от вечерней воды, исправно держало меня в бодрости. То и дело шлепая себя ладонями по самым разным местам, я отмахивался от назойливого жужжания.
В какой-то миг мне почудилось, что в воде что-то плеснуло. Щучка мелочь гоняет?
Нет!
Хоть я и был от мостков в добрых ста локтях, но сумел увидеть, как под одной из опор мелькнула мокрая рука с длинными, приплюснутыми, как у жабы, пальцами. Рука чуть подождала и вдруг резко рванула полотнище, которое в тот момент полоскала в реке одна из девушек. От неожиданности девица выпустила тряпку, и та понеслась вниз по течению.
Помчала даже слишком резво, обгоняя ход реки.
Девчушка ойкнула, подобрала подол и, сбежав с мостков, припустила вдоль берега в надежде догнать утерю. Миг, и она скрылась в высоких камышах под оханье и причитание оставшихся баб.
– Попался! – шепнул я, разом вываливаясь из кустов. Я бегом пронесся мимо места стирки, не обращая внимания на поднявшийся крик ужаса и грянувшую истерику. Мне надо было успеть нагнать убежавшую девицу.
Проламываясь через высокую, выше меня, траву, то и дело оскальзываясь и проваливаясь в воду, я старался учуять хоть какую-то волшбу Небыли. Ходящие про нас слухи, что мы любую нечисть можем вмиг почуять да на свет вытащить, сильно преувеличены. Да, ведуны часто умеют «видеть» небыльников, но когда те входят в деятельную пору, если можно так сказать. Или сами хотят, чтобы их увидели. Если бы ведуны чуяли нечисть всегда, то мы бы быстро сошли с ума, став не лучше того же Тютехи. Ведь нечисть – она ж под каждым кустом, почитай, в каждой избе разная, в каждой реке, что та рыба. Так что даже к лучшему, что углядеть мы могли их лишь в пору проявления. И вот как раз сейчас, плутая в частоколе камышей, я всем нутром старался почуять волшбу Небыли. Я знал, что сейчас она должна быть!
Но раз за разом я не мог ухватить хоть малейшего знака.
И уже почти отчаялся, когда вдруг уловил еле заметный след чар.
Вот оно!
Будто бешеный полкан, я рванул вперед с новыми силами. Поймав, уже не упустил чутье.
Не прошло и пяти минут, как я выскочил на небольшую полянку на берегу реки. Удобная заводь излучины создавала здесь укромное местечко, окруженное со всех сторон забором трав. Самое то, чтоб миловаться.
Поиски мои были окончены, а подозрения подтвердились полностью: у берега сидела та самая девушка. Совсем молодая, с русой тугой косой, спадавшей в траву, мокрый от стирки и бега сарафан плотно облегал ее тело. В руках она держала кончик той самой уплывшей тряпицы, другой конец которой уходил к воде, в руки…
Те самые мокрые руки с приплюснутыми пальцами, чей обладатель, наполовину торча из воды, смотрел на девицу. Страшное чудище недвижно взирало на девушку, но та совершенно не пугалась ни громадной башки, покрытой склизкой лягушачьей кожей, ни выпученных страшных буркал, ни раззявленного сомьего рта, в котором, казалось, могла поместиться добрая свинья, ни перепончатых розовых ушей. Нет, ничего не внушало ужаса девице, потому что она была, по всему видать, под чарами баламутня.
Редко доводилось мне даже читать про эту нечисть, не говоря уже о личных встречах. Много приписывали им проказ и озорства, но чаще все это оказывалось байками или же брехней неверных жен. Но одно было доподлинно известно, что любит безмерно баламутень водить шашни с девицами, и хоть видом он страшен, но обладает волшбой такой, что любую вмиг может очаровать, охмурить. Часто проказничают они, утаскивая белье молодок со стирки, дабы заманить в глухое место и чарами своими одурманить. Никакого, впрочем, зла от них нет, а баловство то с девицами безвинно.
Внимание женское нужно баламутню.
Я мысленно поздравил себя. Значит, я был прав.
Смутило меня только одно: волшбу Небыли я чувствовал, но лишь очень легкую, на грани. А морок любовный – чары сильные, тут разить должно было так, что от самых мостков почуять впору.
Впрочем, рассуждать я не владел ни временем, ни желанием. И намеренно громко шагнул вперед, переполошив милующихся.
Девушка резко обернулась, охнула и, вскочив на ноги, пустилась наутек, мигом исчезнув в зарослях травы. Даже тряпку свою не захватила. А я еще раз удивился – не могла девица под мороком так резво встрепенуться. Дурманенная, сидела б дуреха на берегу, улыбаясь, пока мы с баламутнем разговоры разговаривали. А тут, поди ж ты, какая егоза. Ну то ладно, сейчас больше укорот на нечисть искать надо.
Видя, что баламутень норовит погрузиться в воду и исчезнуть, я коротко крикнул:
– Стой, похитник! – Для пущей серьезности я топнул ногой и выставил руку вперед. – Не вздумай даже! Коль сгинешь, мое тебе слово: всех водяных переполошу, а тебя найду, потому как крепко ты тут набедокурил!
Баламутень замер, облизнул вывороченные губищи длинным синюшным языком. «Уходить» он явно передумал, не улыбалась ему доля бегать от разъяренных водяных да держать ответ, почто ведун на него зуб точит.
Я подошел к краю берега, почти на то место, где еще недавно сидела девица. Упер руки в боки, спросил строго:
– Тебе зачем, пройдохе, все бабы селения понадобились? Ну ладно, питаешь ты слабость к этому делу, умеешь расположить к себе волшбой девиц, но все-то тебе зачем? – Я немного сменил тон, добавив теперь участливые нотки: – Ну, побаловался с двумя-тремя, но дурманить голову всему бабью-то негоже. Мужики местные уж