е тревогу бьют, не ровен час пойдут к реке зло искать. Мало ли какой беде быть. Благо я мимо проходил, решил подсобить. Ты это дело заканчивай, отпускай баб!
Баламутень таращился на меня желтыми выпученными глазами, слушал и вдруг заклокотал, надул зоб.
– Ты белены объелся, что ли, ведун? – Говор у него неожиданно оказался внятный и ровный, лишь порой он пробулькивал гласные. – Пошто мне такая толпа девок-то? Да и нет у меня таких сил, чтобы долго держать столько. Ты разве баб не знаешь: две – подружки-сестрички, а три – кубло змеиное. Не взял бы я на себя такую мороку!
Я присел, глянул внимательно в харю нечисти.
– Брешешь! Сам видел девок в селении, будто мороком ведомые! К реке их так и тянет.
– То не моя заслуга, – продолжал упираться баламутень.
– А та девица, что отсюда припустила только что, тоже не твоих рук дело? – колко подметил я, понимая, что такой удар трудно парировать.
Монстр смутился, насколько вообще это было возможно изобразить на его жабьей морде. Забулькал что-то невнятное, но вдруг будто взорвался. Затараторил быстро и гневно:
– Тоже не моя! Точнее, сначала моя, но потом… Белава. Она… мил я ей стал. Не из-за чар, а по душе. И она мне. Я ж больше-то никого и не трогал, как с ней повстречался. Никто не нужен. Никто совсем. А ты сразу в крик, водяными грозиться.
Сказать, что я опешил, было все равно, что ничего не сказать. Если верить баламутню, то даже не знаю, что было чуднее: что он пошел против своей натуры вечного соблазнителя девиц или что маленькая хрупкая Белава разглядела в чудище что-то ей одной милое…
С трудом придя в себя, я опомнился и спросил с каверзой:
– А остальные бабы чьих рук дело?
Нечисть задумалась крепко, но вдруг хохотнула:
– Оп-па. А я и не сообразил-то, ведун! Сдается мне, знаю я тот «морок». С пару месяцев назад, сказывал мне один луговичок, в лесу неподалеку стали лагерем ватажники какие-то. То ли от погони уходили, то ли с чужих земель пришли, да только крепко они здесь осели-затаились. Ну и сначала одна баба в лесу на них наткнулась, пока по ягоды ходила… да, видать, нашли они общий язык. А что одна баба знает, то и все. И стали девки в лагерь ватажников, что за рекой, шастать. Молодые горячие разбойники-то выгодно отличаются от унылых увальней да пахарей деревни. – Бламутень еще раз хохотнул. – Так что понятно, с чего бабы на постирушки спешат: лагерь-то аккурат за рекой у поворота.
Я призадумался. В словах нечисти был смысл. Вспомнились мне глаза дочек плевальщика, не было в них волшбы дурмана, вспомнился и их румянец, как только речь о реке зашла. Да подумал я на то, что мне по делу ближе, на нечисть. А вдруг все гораздо проще?
– Может, ты и прав, – задумчиво проворчал я. – Только оттого совсем не легче. Даже совсем не легче. Коль твои проделки были б, потолковали бы с тобой, и ладно. А тут… Вот скажу местным, что ватажники пришлые их девок портят, так ринутся селяне с дубьем да кольями поруганную честь отстаивать. А в лагере парни тоже, по всему видать, горячие. И быть крови большой. С другой стороны, коль сказать, что нечисть, то так бабы и будут нечистью прикрываться. И пойдут селяне воду мутить. Как итог, доведут водяного, и тоже мало не покажется.
– Да-а, беда, – пробормотал баламутень.
– И не говори, – вторил я. – Выходит, в сказках у нас тайны волшебные с нечистью невиданной, а наяву полная деревня блудных баб.
Чудище кивнуло, как мне показалось, даже с сочувствием.
Распрощавшись с баламутнем и строго пообещав проверить его рассказ про ватажников, я отправился в обратный путь.
Уже почти стемнело, когда я выбрался из прибрежных зарослей. Ругаясь на чем свет стоит, весь перемазанный грязью и порядком промокший, я добрался наконец до двора плевальщика. Дабы избежать лишних расспросов от хозяина, залег на ночлег в хлеву. Стянув онучи, превратившиеся в сплошную земляную корку, распластался на сене и почти тут же уснул. Сказались и вечерние плутания, и долгая дорога.
С утра же самого я был уже на ногах и провел порядком времени, бродя неподалеку от реки и высматривая, куда и как девицы да бабы ходят по воду. Старался я оставаться незамеченным, а потому бродил у окраинных изб, вел пустые разговоры с ребятней и стариками, болтался по округе. Думал я крепко, коль прав был баламутень, как решить эту проблему. Не к ватажникам же идти. Ведуны, конечно, вес слова имеют, но нет управы на лихих людей. Пока следил я за берегом, пришла вдруг мне одна мысль шальная. Как и люд уберечь, и бесчинства бабьи пресечь.
Приметил я, что нет-нет да и шмыгнет то одна, то другая девка бродом через речку под хихиканье остальных, да и скроется в чаще густой на той стороне. А спустя время возвращается раскрасневшаяся. Так и продолжалось, пока не потянулись девки обратно к селу.
К тому времени присмотрел я одну из девок, что последней из леска возвращалась. К удобству моему, чуть отстала она, белье складывая. Быстрым шагом спустившись с пригорка к берегу, я прямо направился к ней. Завидев ведуна, та насторожилась, набычилась и поспешила было пройти мимо, но я преградил ей путь. Посмотрел в глаза, в упор.
– Здрава будь, красна девица. – В голосе моем не было добродушия, поскольку план мой хитрый требовал уверенности и суровости.
– И тебе добра, ведун, – буркнула она и вновь попыталась меня обойти. Но я тронул ее за руку, не сильно, но настойчиво придержав. Девка недобро воззрилась на меня.
– Не ходи больше к ватажникам на тот берег! – рубанул я наотмашь. Сам не будучи уверенным до конца, решил играть на обманку. Важно тут было показать, что знаю я все и даже больше. – Не ходи сама и другим бабам передай!
На мгновение девица залилась краской, и я понял, что попал в цель. Но уже через миг она фыркнула, неумело сделала вид, что не понимает, о чем я баю, да собралась гордо рвануть вверх по тропке, но я был неумолим:
– Смотри, девка! Коль продолжите блудить, то рано или поздно прознают ваши мужики, и тогда быть большой крови. А мне того не надо, я поставлен мир блюсти. Не потерплю я такого! – Я повысил голос, постарался громыхнуть как можно грознее. – Словом образумливать не буду, не болтун-староста какой. Я делом укороты знаю. Потому говорю: запомни сама и другим передай! Нынче провел я обряд ведунский, словом да узлом крепким наложил завет!
Я шагнул к ней вплотную. Заставил посмотреть мне прямо в глаза.
На мгновение мне показалось, что мир посерел. Облетели краски, потрескалось сухой корой небо, душно и тускло стало вокруг. А внутри меня где-то вспыхнула шальная удаль. Но то лишь на миг. Пропало, сгинуло.
– Коль будете и дальше ходить за реку – окривеете все одна за одной! Запомни, девка, я не людям служу, я за покой. И средства у меня могут быть любые, коль вам, дурехам, слова не впрок! Уясни!
Если и испугалась девица, то виду не подала. Да, крепко ей по душе ватажники были. Хмыкнула, отстранилась было и собралась идти себе, как вдруг заметила, что с холма к нам несется мальчишка.
Уже хорошо знакомый мне малец.
Кричит что-то, не разобрать.
Подбежал к нам, запыхался весь, горит, но силится вытолкнуть слова:
– Дядька ведун, дядька ведун! Скорее! Старшая сестрица моя, Верейка, захворала! Падучая случилась, пол-лица перекосило от припадка! За тобой тятя послал, подсоби, а!
Я слушал мальца, а сам смотрел на бледнеющую будто полотно девицу. Все, видать, поняла и теперь таращилась на меня глазами, полными неподдельного ужаса.
Коротко кивнув ей, вот так, мол, я поспешил за мальчонкой.
У той самой Верейки действительно случилась падучая, но, деды миловали, все обошлось, отпоили, отходили девку. Пока я помогал плевальщику, все не мог надивиться, как же так удачно совпало, что этот приступ пришелся ровно впору моему лукавству. Кстати было поверить в большую удачу. Конечно же, никаких тайных обрядов у ведунов не имелось, дабы наложить укорот такой. Нет у нас таких сил, да и права вред чинить. Но припугнуть местных баб – самый простой способ разрешить дело. И действительно, все те дни, что я еще оставался в селении, девки к реке теперь ходили лишь по делу, да и то торопясь и озираясь с испугом на страшный им теперь другой берег. Плевальщику же я сообщил, что проказил то баламутень (притом почти не слукавил), но все разрешилось безвинно и впредь будет спокойно.
Спустя пару дней я уже покидал село. Впереди меня ждала дальняя дорога.
Нет, ну все же как удачно сложилось с Верейкой.
Лихо.
Лихо
Дети, тихо: рядом лихо.
Чет и нечет, нечет-чет.
Бед для вас наперечет —
Лихо горе вам печет.
Ходит лихо, дети – тихо…
В том, что я приближался к Ночевьим заводям, где, как шла молва, обосновались лихоманки, не было никаких сомнений. На это намекали и бредущие мне навстречу путники, и кряхтящие, чуть не разваливающиеся под тяжестью скарба телеги, и целые семейства, шумные и встревоженные, волоком тянущие свои пожитки.
Народ бежал от беды.
И чем ближе я подходил к цели своего пути, тем чаще встречались несчастные, вынужденные оставить свои дома, хозяйства и быт.
Но не эти бедняги давали мне уверенность в том, что молва, похоже, не лжет. Опасения мои подтверждались самой сутью. Вокруг все становилось мрачнее, гулче. Гомона птиц, привычного для этого времени года, почти не было. Зверь же чащобный, обычно стороной обходивший людские тракты, теперь лез из зарослей. Полубезумные волки то и дело буквально вываливались предо мной, но не норовили напасть, шарахались по сторонам, шумно вдыхая воздух, качая сухими, обветренными языками, свисавшими из пастей. Лисы грязно рыжими всполохами сновали меж кустов, без цели, будто заплутав в своей непонятной погоне. А раз как-то ближе к вечеру я наткнулся у распутного столба на медведя. Косолапый был совсем плох: обняв несчастный покосившийся путевой истукан, буквально порвав его могучими лапами в щепу, он протяжно и страшно выл. И был тот вой так жалобен, так тосклив, что я с испугу подумал, уж не оборотень ли Берендей плачет по своей судьбе. Впрочем, выяснять это я не горел желанием, а потому поспешил дальше.