Я не сразу решился размежить веки, прячась в уютной темноте закрытых глаз. Там было хорошо и совсем не страшно. Не было разъяренной коряги, лихоманок, вымершей деревни и скорой гибели. Детское, наивное ощущение спасения почему-то успокаивало. Последний оплот надежды, что все это дурной сон.
Так и стоял я с плотно зажмуренными глазами. Слушал чей-то незнакомый голос.
Кажется, эта моровая деревня гораздо более обитаемая, чем я думал. По крайней мере, шарахаются тут все кто ни попадя. Поняв, что опять пускаюсь в дурные размышления, я все же отважно открыл глаза.
Нет, ни гигантское бревно, ни лихоманки никуда не делись. Но теперь моровые девки, тихо повизгивая, жались к земле, покорно глядя куда-то в темноту. Туда же глазело и полено, поскрипывая рассохшейся корой, недовольно ворочаясь.
Миг, и бревно стало быстро ссыхаться, уменьшаться. И вот передо мной опять топталась давешняя небольшая, по колено мне, деревяшка.
– Явилась! – зло, но негромко буркнуло бревно. Оно зримо было раздосадовано, но, по всему видать, опасалось новой гостьи… или гостя. И уже громко добавило: – Пошто пришла, красавица? Здесь все у нас с девчушками твоими в ладу. Как уговаривались.
– А ведун-заброда тоже в ладу? – В голосе невидимой собеседницы Алчбы плескалась нескрываемая насмешка. – Ты всегда был скор на дело.
В темноте, там, куда продолжали пялиться небыльники, что-то двинулось.
Что-то большое, высокое, бесформенное.
– Ты же сразу почуял, что у ведуна за душой. Как ты говорил? Потому что нужный. – В голосе за насмешкой мне почудилась скрытая угроза, будто далекий раскат грома. Этого хватило, чтобы бревно засуетилось, сжалось еще больше, подалось назад, чуть не спрятавшись за мою ногу. – И теперь ты собираешься его уволочь к себе?
И вновь насмешка плескалась среди мертвой тишины мертвой деревни:
– Уж не супротив ли меня ты вознамерился пойти, Алчба? Удачу попытать решил?
Заливистый искренний смех страшной, невозможной здесь трелью разлетелся между искореженных домов.
Я покосился на бревно. Теперь на него было жалко смотреть. От недавней злобной, смертельно опасной коряги не осталось и следа. Унылый сучок, мелкая ссохшаяся ветка, мечтающая лишь о том, чтобы исчезнуть, оказаться как можно дальше отсюда, вернуться к своей безумной подруге-криксе.
Бревно что-то невнятно блеяло, скрипело, нервно жестикулировало в воздухе дрожащими пальчиками.
– Но… я…
– Сгинь! – В голосе из темноты прозвучали нотки усталого раздражения. Было в этом одном слове что-то настолько властное, что не хватало воли противиться. Лишь покорно принять. Иначе мало ли что.
Полено, как мне показалось, с облегчением выдохнуло, внезапно подмигнуло мне, крутнулось и… исчезло.
Будто и не было.
Даже следов не осталось на сухой земле там, где оно еще миг назад топталось у моей ноги.
– Так-то лучше. – Голос из темноты вновь наполнился звенящей насмешкой. Я замер в недоумении, не решаясь даже предположить, кого же принесла нелегкая в Ночевьи заводи. Такого, что и лихоманки-бедоноски трусят, и злобное полено, явно не самая слабая нечисть, послушным рабом подчиняется.
А между тем незваная гостья (судя по голосу, все же девица) решила покинуть свой темный полог. Шагнула в серый неверный свет у круга истуканов.
И чем больше я мог разглядеть ночную нечисть, тем крепче ледяные пальцы ужаса сжимали мое нутро.
Сначала мне показалось, что из-за дальней избы стал вываливаться большой стог сена, невесть откуда взявшийся здесь, но почти сразу я понял, что это просто копны свалявшегося сена служили чудищу неким подобием сарафана. Громадная женская фигура, выше меня на добрых четыре головы, плавно, чуть пританцовывая, шла ко мне. Ее сухие длинные руки, оканчивающиеся тонкими пальцами, перебирали несколько коровьих колокольцев, развешанных на поясных ремнях. Позвякивали колокольцы, фальшивили нещадно, раздражали тем, что голосили не в такт движениям. Лобастую голову украшали острые, торчащие пиками вверх рога. Плешивые редкие волосы были заплетены в неаккуратные косички. Под мелким носом в хищной улыбке растягивался рот, являя миру ряд мелких кривых зубов. А в темных впалых глазницах светился луной глаз.
Один.
Вторая глазница пустовала.
Приметив, что на руках и ногах нечисти по шесть пальцев, я непроизвольно сплюнул через плечо. Это не укрылось от чудища. Она еще шире улыбнулась, так что уголки губ съехали к самым ушам.
В два широких шага она оказалась рядом со мной.
Согнулась так, будто била поклон. Лицо прямо передо мной застыло, разглядывая глумливо.
– Ну, вот и довелось нам встретиться, ведун!
Я молчал, потрясенный и буквально вдавленный диким ужасом в многострадальный забор за спиной. Не первый год ходил я по землям Руси и хоть и был еще молод, но никак не считал себя юнцом. Всякое довелось повидать, из разных передряг выбираться, но чтобы встретиться с такой нечистью…
Судорожно роясь в памяти, силился я вспомнить, а были ли у Ведающих упоминания о встречах с сим горем-несчастьем.
Нет, не мог припомнить. То ли со страху, то ли и впрямь не было такого.
Между тем, не дождавшись ответа, гостья продолжала:
– Вижу, чую, узнал ты меня. – Улыбалась нечисть вроде дружелюбно, но веяло от всего этого гибельным притворством. – Вас и признавать такое учат, да и описания любите вы. Зарисовки всякие, записочки. Уж про меня там пару строчек накарябано.
Она указала в сторону сумы, где валялись заметки.
Собрав всю волю в кулак, я судорожно кивнул.
Как было не узнать лихо – одну из самых гибельных небыльников, верховодницу всех бед и лихоманок, влекущую горе и несчастье.
Она задумчиво кивнула в ответ.
– Да, да. Что тебя сюда занесло – спрашивать не буду. Даже нам судьбу коверкать не с руки. Да то и неважно. Что Алчба полез со своими клятвами, конечно, досадно, но дурачка осадить надо было давно. Не впервой он к тебе присматривался. – Лихо с удовлетворением изучала мое ничего не понимающее, ошарашенное лицо. Махнула лапищей. – Ой, да не смотри ты так. Интерес у нас к тебе есть. И интерес не меньший, чем у твоих Ведающих. Как вы там говорите? Есть Быль, есть Небыль, а ведуны между ними мостик. Хах, верно сказано как: ты – мостик, родной мой ведун, самый всамделишний. Оба берега следят, что из этого выйдет.
Я слушал лихо как в тумане. С чего это одной из самых могучих небыльников было вступаться за меня перед Алчбой-корягой, с чего болтать, загадками донимать? Я ничего не понимал, кроме того, что чуть ли не все вокруг знают больше меня. Толкают вперед слепым котенком, наблюдают.
– Здравия желать тебе не буду. – Я наконец смог выдавить из себя пару слов. Голос мой был хриплым, ломким. – Не желают добра зло творящим. О чем говоришь ты, я не разумею. Но коль решила лично помешать простому ведуну остановить мор, значит…
Лихо резко распрямилась. Отшагнула назад в притворном испуге.
– Ой, да брось ты! Неужто не знаешь? И ничего тебе старики-наставники не говорили? Ни Баян, ни Стоян? – Чудище с минуту глядело на меня, задумчиво перебирая колокольцы. – Ни про уговор наш, ни про затею хитрую… Вслепую решили играть, хитрецы. Ну что ж, тогда считай, что явилась я просто познакомиться, лично повидать одного из самых могучих ведунов.
Я пропустил мимо ушей издевку, насупился. Сжал крепче кулак, заставляя наговоренный огонь, что уже почти угас, вновь разгореться ярким пламенем.
– Не знаю я, о чем ты баешь. И на твои коварные разговоры не поведусь. Не посеешь ты зерно сомнения к наставникам, не сломишь мою решимость! Не отступлюсь я! Остановлю мор…
Лихо долго, очень долго смотрела на меня одним своим глазом. Теребила колокольцы. Будто размышляла о чем.
– Ладно. До поры пусть так. Придет время – сам все узнаешь. – И глянула с удивлением, будто только заметив полыхающий огонь в моей руке. – А насчет деревни… Ой, да остановим эту твою беду. Делов-то!
Чудище в один момент вновь оказалось возле меня, вновь лицо нависло надо мной.
– Только огонек притушим. А то спалишь еще что!
С этими словами лихо послюнявила пальцы длинным языком, протянула руку и с легкостью притушила наговоренное пламя.
Будто свечку загасила.
Я подавленно, с глупым видом смотрел на ошметки спаленной пакли в своей руке, единственное мое жалкое оружие против лихоманок.
– Оставим мы эти земли, уйдут девчушки мои отсюда. Навсегда уйдут. Что упокоили, то уж не вернем, сам понимаешь, не в нашей то власти. Но дальше не пойдет мор. Да и ты иди себе дальше, добро твори.
– С чего я тебе должен верить, что сдержишь слово?
Казалось, лихо искренне и до глубины души оскорбилась:
– Да как же не верить? Все ж не чужие мы с тобой!
Я совершенно ничего не мог понять. Но выбора у меня не было: не одолеть мне никак было лихоманок, а уж лихо и подавно. Придется сделать вид, что я согласен на уговор. Уговор, в котором мне дали поучаствовать, от какой-то прихоти или же таинственной приязни. Не знаю.
Я лишь кивнул.
Что-то часто я стал заключать разные договоры с нечистью.
Не к добру, ох не к добру.
Лихо довольно ощерилась, распрямилась, коротко свистнула, и лихоманки, что все это время сидели по углам, не смея даже шевельнуться, юркими ужами растворились в темноте.
Чудище же развернулось, двинулось прочь.
Почти уже дойдя до порога тьмы, откуда не так давно появилось, оно чуть обернулось. Кинуло с усмешкой:
– Знаешь, Неждан, мне самой интересно, к чему это все придет. Много веков не было так интересно. Знали Ведающие, на что поймать старое наивное лихо. Ох, хитрецы!
И окончательно пропало во мраке.
Как не бывало.
Только тогда я, совершенно обессиленный, позволил себе рухнуть в беспамятство.
Заря едва занималась над лесом, когда я подходил к Вялкам от несчастных Ночевьих заводей. Тяжело было на душе, не знал я, как смотреть в глаза селянам, чувствовал себя обманщиком. Вроде и мор прогнал, да только не я. Соврать? Так себе не прощу. Правду сказать – не поверят, а коль поверят, то камнями забьют как чернокнижника.