Довеском терзали меня речи-загадки лиха. Вопросы роились в голове. Соврал я – поселила гнусная нечисть сомнения. Ох, поселила.
Уже входя в полупустую спящую деревню, глядя на послушно плотно закрытые ставни, я решил.
Промолчу.
Кивну, мол, мор не пойдет дальше, и уйду поскорее.
Прочь, прочь отсюда!
Будто за спиной раздался шепоток-эхо:
– Все ж не чужие мы…
Псоглавцы
В сумерках углями раскален,
Выжег темноту дурным изгоем.
Когда неслась моя телега под уклон,
Я был спокоен.
Даже не могу сказать, что занесло меня в земли Рубежа. Бед накликано не было, никакого подозрительно мора, злодейств. Во всяком случае, ничего необычного для тех суровых мест. А так-то жестокости и печалей на Рубеже было с лихвой. Оно и понятно – самый край наших владений. Там, где сочные луга и густые леса сначала робко, а потом все больше сменяются выжженными степями, стоят наши сторожевые разъезды. Несут непрерывную службу, защищают нас от постоянных набегов степняков. Или от кого похуже.
Много зла хранит в себе палящая рыжая степь.
В пути я прибился к походному обозу, который выдвигался от ближайшего торжища из Емшан-острога к дальним заставам. Что-то дернуло меня, то ли интерес праздный, то ли жажда путешествий, да только напросился я попутчиком. Главный по обозу – Ростих, дядька крайне хмурый, битый солнцем и ветром – нехотя принял нежданную обузу. Не был бы я ведуном – идти бы по степи своим ходом. А так, принял, указал место на одной из повозок и как забыл про меня.
И вот третий день мы тряслись по ухабистым неверным то ли дорогам, то ли тропкам. Солнце, обычно ласковое в привычных мне краях, здесь жгло нещадно, и встретиться бы мне с полудницей, коль не сжалились бы погонщики, не одарили непутевого ведуна широкополой соломенной шляпой.
Жаркое лето палило здесь особенно яро. А ведь мы только выезжали к пограничным верстам: еще попадались небольшие, но сочные перелески, дубравки и чащи. До настоящей степи, бескрайнего ржавого моря, было еще пару дней пути.
Порой, когда обоз становился привалом, словоохотливые после сытного ужина купцы травили байки у костра, вспоминали походные приключения, пугали страшилками. Уютно и весело бывало в те часы у трескотни огня в неверной прохладе среди непроглядной черноты южной ночи.
Как я скоро выяснил по отъезде, Ростих со своими соратниками держали путь к самым дальним заставам, к диким местам, что звались Желявы степняки. Там, среди жухлого половодья трав, стоял твердыней Керста-острог. Как поведал мне один из наиболее разговорчивых попутчиков, острогом то место можно было назвать с натяжкой. Так, крепостца на пять башенок и десять дворов. Однако у местных заставщики пользовались заслуженным уважением, а потому к мрачному названию непременно добавляли «острог». Для почету ратникам.
Путь тот был рисковый, но делать нечего: кто-то должен свезти в дальние земли и товары новые, и свежие вести. За риск тот князь Самовлад, местный владыка, втрое платил.
Шел четвертый день пути. Дело близилось к полудню, солнце вновь распалилось не на шутку, расхлестывая лучи по выгоревшей коже тюков, по мокрым от пота рубахам путников, по лоснящимся крупам лошадей. Я сидел в одной из телег, развалившись между товарами и с тоской поглядывая на видневшийся неподалеку лес, непривычно густой и древний для этих краев. Мне казалось, что даже отсюда я ощущаю влажную прохладу, плещущую под теневой сенью могучих дубов, дуновение ветерка, блуждающего меж стройных осинок, далекий гул ручейка.
Чтобы отогнать одолевавшую дрему, я вновь пристал с расспросами к вознице, щуплому хитрому старичку Храбряте:
– И часто ты до степи ходишь?
Старичок, клевавший носом, только рад был почесать языком, чтобы не свалиться под колеса телеги.
– Так, считай, сколько себя помню, отец. Еще мальцом голозадым брали меня с собой братья. А как пришел их черед под руку с ягой к лесу вертаться, так уж сам ездил. С разными купцами. За разъезд к степям хорошо платят, отец!
Он усмехнулся и причмокнул на понуро шагающую лошадку. Я тоже хмыкнул, то ли подражая Храбряте, то ли от этого «отец», которым постоянно обращался ко мне с первого дня пути старичок, годящийся мне в прадеды.
– Копишь на что аль просто кладину схоронишь? – чуть погодя лениво спросил я. Обычно не лезу в дела других, да и не мог назвать себя никогда разговорчивым, но с полуденной дремой надо было как-то бороться.
Храбрятя повернулся, глянул на меня хитро, с прищуром:
– Поначалу копил, отец. Все думал, вот придет срок, осяду. Да в том же Емшане и осяду. Хозяйство заведу, лавку открою. Буду пряниками торговать. Жену в дом приведу, детишек сделаем. – Он хохотнул, по-молодому, лихо. – Из всего, отец, только детишек сладилось заделать. Понял я, что дорога мне мила, что в пути мне самое место. А потому детишкам и отдаю весь навар. Мне-то самому многого не надо: сапог подлатать да краюху хлеба. Ну и нож острый, без того никак.
– А нож тебе зачем? – брякнул я больше от пустой болтовни, чем ради интереса.
Старичок вновь глянул на меня, повернулся на облучке, оставив лошадь саму мерно вышагивать по дороге.
– А как же в степи без ножика-то, отец? – Он сидел, повернувшись ко мне, но смотрел куда-то вдаль. Блестели маленькие глазки на сморщенном, загорелом дочерна лице. – Старую подпругу править, мясо в котел порезать, от степняков случайных отбиться или…
Он нахмурился и закончил:
– Или в грудь себе воткнуть, коль на разъезд псоглавцев нарвался.
Я ошалело глянул на старика. Дрему как рукой сняло. То, с какой легкостью Храбрятя рассуждал о страшном деянии, о котором подумать зазорно, меня окатило испугом.
– Типун тебе на язык, старый дурень! – раздалось у меня за спиной. Ростих, подъехавший к нашей телеге конным, злобно проворчал: – Не поминай беды!
Он коротко свистнул, подозвав к себе двух всадников, молодых ребят Яря и Клемату. Парни промышляли охранцами обоза, а потому выполняли роль и дозорных, и, если надо, воинов. От лихих людей сгодится. Ростих махнул рукой туда, где впереди дорога, извиваясь, уходила за тот самый лес.
Проведать надо, мол.
Парни кивнули, поддали в бока своим скакунам и устремились в дозор, оставив нас в душном облаке пыли.
Хрустя на зубах мелкими крупинками песка, я все же решился спросить, повернувшись к Ростиху:
– Неужто правду говорят про них, что никого в живых не оставляют?
Про странный древний народ полулюдей-полусобак, что веками промышляют где-то там, в глубинах степей, я много слышал в капище, читал скудные упоминания в записях, но все больше склонялся к тому, что это байки людские. Мало знаний было про то. Дивно. Не оборотни, не колдуны, чрез нож скачущие, а племя. Крохи остались нам от древних народов, былины да сказки.
Ростих только зыркнул на меня, нахмурился еще больше, хотя, казалось, дальше некуда и брови его вот-вот вонзятся друг в друга. Но все же ответил негромко:
– Правду. – Он смотрел вдаль, следя за удаляющимися дозорными. – Пару раз мы видали разоренные псами селения и обозы. Не просто убивают они, а с потехой, долго глумятся над жертвами, прежде чем отпустить несчастных к ягам. Потому и ножик всегда при себе и у Храбряти, и у меня, и даже у младшего из нас, Прози.
Я невольно поглядел на идущую следом телегу, которой правил мальчонка лет семи от роду. На щуплой загорелой шее Прози болталась длинная кожаная тесемка с ножом.
– А одолеть их нельзя? В селениях и мужики есть, и ратники, – пробормотал я, не в силах отвести взгляда от раскачивающегося перед грудью мальчишки ножа. – С обозами, опять же, всегда охранцы едут.
Купец презрительно хмыкнул:
– Экий ты бойкий – «одолеть». Очень бойцы они умелые, бешеные, яростные. Один псоглавец трех опытных ратников стоит. А разъезды их обычно голов в десять – двадцать. Где ж ты на каждое подворье или обоз наберешь пять дюжин бойцов, чтобы отбиться? Да и на заставу ближайшую весть пока пошлешь – они как раз к подсчету покойных и приедут. Унесутся в степь уже псы. Одним словом, скарядие.
Ростих зло сплюнул под копыта коня, вновь пригляделся к дальней кромке леса, туда, где уже скрылись Яря и Клемат.
Я, заинтересовавшись, тоже выпрямился в телеге, стал вглядываться, пытаясь уловить хоть какое движение.
Нет, ничего.
Мерно топают лошадки, тянут по дороге телеги. Трясется на ухабах поклажа, брякает, шуршит. Сонно погоняют попутники, лениво цокают. Небольшой наш обоз, в три телеги, да с десяток людей тянется неспешно меж полей прямиком к диким границам степей.
Жарко.
Поначалу я даже ничего не приметил, но опытные глаза Храбряти и Ростиха уже угадали возле края леса движение. Привстал в стременах купец, подался вперед в козлах старичок, невольно хватаясь за нож.
Теперь разглядел и я.
От крайних кустарников, служивших пограничьем между полями и лесом, отделилась сначала одна фигура. Через мгновенье – другая. Лошади. Без всадников? Нет, только сейчас я увидел, что наездники вжались в шеи своих скакунов, пригнулись почти к самым седлам. Гнали нещадно вперед.
Наши дозорные мчали к обозу спеша. Силясь уйти от неведомой напасти. Передний всадник, кажется, это был Яря, на миг выпрямился, махнул рукой. Жест отчаянный, понятный сразу. Враги!
Махнул и тут же соскользнул с коня, будто толкнули его в спину. Рухнул в сухую траву, покатился, поднимая пыль. Понесла дальше обезумевшая кобыла, не чуя хозяина.
Я не понимал, что происходит, пока загнанная хрипевшая лошадь второго дозорного не домчала до нас. Только тогда я увидел, что наездник, Клемат, уже никуда не спешит. Прижался плотно к гриве коня молодой воин, вцепился мертвой хваткой в черный волос, не разжал поводья, не оплыл. Так и остался в седле.
А из спины охранца торчала толстая черная стрела.
Мы все ошалело замерли, провожая взглядом коня, уносящего страшную поклажу, но через секунду звенящую тишину разорвал многочисленный лай.