Помнит потому что, до поры, но помнит яга, кто ее похитил, кто часть жизни отнял да себе припрятал. Знает, что участь страшная уготовлена несчастной. И по чьей вине появляется в Пограничье новая домовина да заступает на вечную службу новая яга. Дарует ей крупицу своих сил Мара, но забирает красоту, жизнь, радость – и водить-провожать теперь вечность яге умерших в Лес, помогать смерти в ее мрачном деле. И не вырваться никогда былой девице-красавице из поруки той. С Марой-смертью не поспоришь.
Но вот если убить Кощея…
Яга замолчала надолго. Я подавленно молчал, уставившись в пол.
– Со временем все забывает яга. Себя былую, жизнь людскую. И хоть может она обращаться порой в себя прежнюю, но спустя века остается лишь личина. Нет под тем лицом человека, нет памяти. – Старуха сгорбилась так, что ее побрякушки уже вовсю мелко дребезжали по полу. – Но одно помнит твердо каждая яга. Хранит ту крупицу памяти потаенным огоньком внутри. Подлость Кощееву! А потому коль видит яга, что за настоящей любовью едет удалец, то всегда подсобит-подскажет, как бессмертного гада найти да одолеть. И девицу спасти.
Она замялась и добавила тихо:
– Если еще не поздно.
Я сглотнул с трудом. Облизнул пересохшие губы и просипел:
– Ты сама все знаешь, зачем я иду. Правильно ты говоришь: за одним к ягам ходят по доброй воле. Вот и я ищу девицу, мне милую. А там уж гляди сама, коли увидишь в моих помыслах корысть, то вари меня, толоки в ступе. Да только верю я своему сердцу, не отступлюсь!
Она тяжко вздохнула.
– Ой, дурак!
Яга медленно поднялась (я невольно вжался в бревенчатую стенку позади себя), походила по домовине, подошла к непривычно молчаливому черепу. Встав ко мне спиной, принялась гладить изъеденную временем и землей лобную кость своего служки.
– Я, думаешь, каждому встречному богатырю те тайны рассказываю про ненависть нашу к Кощею, про долю яжью?
Она говорила глухо, но в голосе ее мне почудились нотки досады.
– Не мучай парня. Скажи ему, – вдруг очень серьезно и тихо буркнул череп.
Яга помедлила, коротко кивнула, тряхнув белесой длиннющей косой («Старуха с косой», – невольно подумал я невпопад), и повернулась ко мне.
Шагнула вдруг быстро, внезапно оказавшись рядом.
Прямо перед моим лицом перекрывалась мазками черная сажа на лице Яги.
– Не сразу теряет память яга, – сказала старуха. – Не сразу девичий образ лишь личиной становится без памяти.
Я как завороженный смотрел на непрерывные мазки сажи, как угольные разводы сменяются раз за разом.
Раз за разом.
Раз.
Сквозь мешанину мазни с узкого черепа яги стали проступать человеческие черты. Расходилась нехотя черная сажа, впитывалась, пропуская вперед линии лица, загорелую кожу.
Девушка.
Милое лицо, простое, приятное. Искры больших зеленых глаз. Рубленые по плечо волосы.
У меня сперло дыхание.
На меня смотрела Лада.
Грустно глядела, молчала.
Миг, другой, и сначала один черный развод наискосок мазнул по знакомому, родному лицу, потом другой. Пошли угольные штрихи накладываться один на другой, перечеркивая лицо любимой.
И вот вновь передо мной темное месиво в обрамлении белесых старушечьих волос.
Я все же смог вдохнуть. Внутри меня все оборвалось, умерло. Я осознал все сразу и ясно.
Опоздал.
Вот почему яга была так словоохотлива, поделилась тайнами заветными.
Боль выплеснула.
Понимание того, что нечего больше искать, некуда больше идти, бороться, пытаться одолеть, подкосило меня. Я обмяк, глядя куда-то мимо этого мира, мимо домовины, мимо всего Пограничья, Леса, всех далеких земель.
Все кончено.
Старуха присела рядом, прямо на пол, чтобы быть вровень со мной.
Тихо, боязливо положила седую голову мне на плечо.
– Я еще временами помню, Неждан. – Я вздрогнул, услышав тот, родной, голос. Ком подкатил к горлу. – Но уже редко. Не вырваться. Тяжко.
Я неуклюже, деревянной непослушной рукой поглаживал волосы яги, не придавая значения тому, что под ладонью сухими ломкими прядями сминались старухины патлы. Это было неважно. Там, внутри чудища Пограничья, еще теплилась искорка памяти моей Лады.
– А я верила, что ты придешь именно ко мне. Из всех домовин Пограничья наткнешься именно на мою. Я очень хотела этого, чтобы увидеть, чтобы сказать, что не успела. Дать весточку. Пока иногда помню.
Она продолжала говорить.
Внезапно перед глазами возник образ нашедшего меня чернокнижника, вновь услышал слова его, будто ненароком брошенные, где искать надо.
Я кивал и гладил ее волосы.
Не знаю, сколько я провел времени в домовине яги. Не помню, о чем мы говорили. Кажется, много вспоминали из странствий, страшные и веселые моменты. Смеялись, чтобы потом внезапно замолчать и грустно отвести глаза.
Я не просил, но яга на все то время обернулась Ладой, наверное, даже больше не чтобы было радостно мне, а чтобы самой вновь побыть собой. Той живой, веселой и отважной ведункой, беззаветно верящей в добро и приключения.
Мы много говорили. Потом много молчали. И я никогда бы не ушел, если бы не моргнул вдруг призрачный огонь в углу и лицо Лады не подернулось рябью, сквозь которую вновь пошли сажевые пятна. Она тихо сказала, вслушиваясь куда-то в неведомый мне зов:
– Пора.
Я шагнул к ней, взял за хрупкие плечи и крепко прижался, ткнувшись лбом в ее лоб. Так что наши ведунские очелья соприкоснулись. Крепко закрыл глаза.
И почувствовал, как вдруг под руками у меня оказалась пустота.
Яга ушла провожать в Лес очередную смерть.
Постояв с минуту, я стал выгребать свои пожитки из-под лавки.
Медленно, неотвратимо во мне закипала страшная холодная решимость.
Я глянул на череп, до того все время делавший вид, что спит, а теперь с интересом наблюдавший за моими сборами.
– Голова, – бесшабашно, лихо крикнул я. – Со мной пойдешь? Свет белый посмотришь, мне поможешь!
Череп клацнул зубами раз-другой. Хохотнул.
– А пойду! Что мне тут прозябать? А ягушка себе нового нароет, послушного.
Я подошел к коряге, схватился двумя руками за костяную башку и с силой дернул вверх. Череп соскочил на удивление легко.
Стащив один из ремней, я перетянул череп наискосок и примостил его к поясу. Почему-то я был уверен, что яга-Лада не будет ругаться из-за пропажи служки.
– Пошли, что ли, – сказал я, в недоумении озираясь, где бы найти выход.
Череп присвистнул (как это он сделал без губ, я даже не хотел думать), и в стене образовался знакомый уже проем.
– Уходя, гасите свет! – наставительно буркнул череп, клацнул челюстями, и призрачный огонь в углу моментально потух.
Как много часов назад, я с силой выдохнул и шагнул – на этот раз из темноты в вечное сумрачное марево Пограничья.
Мы выбирались из серого лабиринта сухих исковерканных деревьев.
– У тебя имя-то есть? – спросил я, вдруг осознав, что даже не удосужился за все это время узнать.
– Давно не величали меня, как при жизни, – брякнул череп с пояса, весело покачиваясь и явно получая от этого удовольствие. – Много веков прошло. Звали меня Горын!
– Гой еси, Горын! Будем вместе путь держать.
Я выбирался из Пограничья с новым знакомцем.
Невидимым, невозможным здесь ветром мне в спину била решимость. Я твердо знал, что должен найти способ вернуть Ладу.
Даже если для этого придется пройти сквозь Лес и одолеть Кощея.
Глупо? Безумно? Конечно!
Ну и пусть!
Вскоре меж кривых лап ветвей забрезжило робкое солнце. Пограничье выпускало нас.
Предел
– У Мары всегда должен быть Кощей! – Худощавый мужчина в длинной черной хламиде стоял у самой опушки мрачного леса. Он глядел вслед удаляющемуся по наезженной дороге человеку.
Порой мужчина непроизвольно трогал двумя пальцами глубокий шрам, изрезавший лицо. Дергал щекой.
Путник уже давно скрылся за поворотом, а странный человек в черном все стоял, прислонившись к шершавому стволу громадной сосны. Смотрел вдаль, на заваливающийся за частокол леса закат.
– У Мары всегда должен быть Кощей, мой друг, – повторил он. – И если задумка верна, то наш ведун-богатырь убьет нынешнего хранителя иглы, и тогда…
– Тогда следующим Кощеем станете вы! – раздался хриплый тоненький бас откуда-то от корней могучего дерева. Колдун даже не посмотрел вниз. Лишь кивнул.
– Да, мой маленький любитель пряников. Тогда следующим Кощеем стану я! Мой вклад зла в Пагубу уже достаточно велик, и я достоин того, чтобы Мара выбрала меня! Я достоин Бессмертия и Силы!
Человек тихо засмеялся.
Багровый закат медленно резался о частые зубья леса, истекая кровью.
Облик
Выглядят ведьмы обычно как безобразные старухи. Любят наряжаться в богатые убранства. Тело же свое, зачастую обезображенное черной волшбой, прячут плотно под одеждами. Говорят, что сильные босорки имеют навыки оборотничества – могут перекинуться кошкой аль жабой.
Обиталище
Хитры двоедушницы да коварны. В отличие от колдунов-чернокнижников, не всегда сторонятся они людских поселений, не всегда обосновываются в потаенных дубравах. Любит босорка видеть дело рук своих, часто обитает она среди селян, сочувствует горю людскому, охает да причитает. Сама же тихо радуется да наполняется силой от несчастий.
Норов
Бывает так, что простой человек оказывается порой злее, чем самая дикая нечисть. Глубоко проникло зло внутрь ведьмы, так глубоко, что готова она пойти на многое, чтобы чинить горе и страдание людям.
Вняти
В отличие от несчастных двоедушников, кто не по воле своей стал делить тело с нечистью-приживалой, босорка сама идет на роднение с мечущимся духом, сама его в себя впускает. Взамен же обретает она силу дивную, способна повелевать тем духом, посылать того творить черное дело. Но есть в том и слабость ведьмы, ведь пока бродит по поручениям нечистая душа – лежит недвижно беспамятная босорка.