И вот теперь, приехав на границу, Брайс воочию наблюдал почти пол-лиги совершенно пустого пространства между двумя защитными линиями, перекрытого лишь старыми, измельчавшими, заросшими травой траншеями да осевшим от времени насыпным валом столетней давности. Надолго ли остановит такая преграда рыцарское войско имперцев, если они ринутся в эту прореху? На час? Может, на полтора?
Брайс в красках представил себе, что случится, когда рыцари императора Карлита пройдут здесь, точно по плацу на параде, и взберутся на перевал Конрада. Вся степная часть Митрила окажется у них как на ладони: они спустятся с перевала, пройдут по полям и пастбищам, сжигая и вырезая все на своем пути, пока не окажутся у стен городов, целиком зависящих от земледелия и скотоводства в степных регионах. Они возьмут города в осаду, и горожане начнут вымирать с голоду, а уже через месяц император Карлит пришлет к королю Яннему новое посольство, и тот тысячу раз пожалеет, что недостаточно благосклонно принял первое. Брайс не мог удержаться от того, чтобы представить себе эту картину: дымящиеся поля, иссушенные голодом и болезнями города, горные реки, вниз по которым плывут распухшие трупы. И все из-за проклятой бреши, которую не удосужился заделать его отец… и о которой не вспомнил вовремя он сам, слишком занятый войной с западными орками и попытками защитить источник Тьмы, за которым те пришли. Но ведь Брайс отвечал не только за горы. Весь Митрил сейчас зависел от того, справится ли он с бременем, которое так охотно на себя принял.
Разумеется, Брайс подумал о Тьме. Первым же делом именно о ней. Источник остался далеко, но Брайс унес из Эрдамарана крошечный росток Тьмы, дрожащий в глубине его существа. У него оставалось мало времени, но стоит лишь захотеть, и он сумеет раздуть из искры внутри себя костер, который поглотит все вокруг. Все: и имперцев, и орков, и митрильских воинов, и землепашцев, и самого Брайса. Тьма переливалась в нем, стонала и пела, звала, соблазняла, ластилась, словно кошка, запрыгнувшая хозяину на колени. Искушение было так велико. А главное — Брайс не видел иного выхода. С помощью магии Тьмы он сможет остановить имперцев еще до того, как они пройдут сквозь брешь и проникнут на перевал. Но при этом погибнут тысячи, и сама эта земля, возможно, станет непригодной для жизни, как Проклятый лес. Впрочем… может, все будет не так уж и плохо. Брайс ведь один, а всего один темный маг вряд ли способен натворить по-настоящему больших бед с далеко идущими последствиями… Так шептала Тьма у него в голове и ластилась, ластилась к нему, напевая голосом его матери.
Это было неимоверно трудно. Но Брайс отказался. Может быть, потому, что не слышал сейчас зова Источника, оставшегося чересчур далеко. А может, в нем просто снова проснулся тот самый мальчишеский кураж, из-за которой многие считали его крайне неподходящей кандидатурой на роль королевского маршала. Брайс провел три дня, разбив палатку у бреши на границе и разглядывая лежащую за ней заснеженную степь, пока что тихую и пустую. Снег синел на бескрайнем просторе, мирно и безмятежно, потревоженный лишь редкими цепочками звериных следов. Снег, думал Брайс. Имперцы — не орки, им не нужен источник Тьмы в наших горах, и они не станут спешить. Если они и пойдут на нас, то не прямо сейчас. У нас есть время до весны.
Три дня он мерз, слоняясь возле бреши, дыша на сведенные холодом пальцы, напряженно раздумывая, изобретая и отвергая десятки различных планов, в некоторых из которых было место Тьме, а в некоторых — нет. И в конце концов решил, что стоит попробовать. Да, это страшный риск, и если он не оправдается, Митрил падет. Но если все получится, Брайс придет к своему брату, встанет перед ним, не преклоняя колена, и скажет: «Смотри. Ты хотел, чтобы я там умер, а я опять победил. И мне не пришлось использовать для этого даже половины той мощи, которой я на самом деле владею».
Брайс решился.
По приказу королевского маршала все доступные средства и силы немедленно бросили на постройку новой летцины, которой надлежало закрыть брешь в обороне между линиями Гренза и Вейрияна. Следовало за один месяц построить стену длиной в пол-лиги, высотой в двенадцать футов и толщиной в три. Все митрильские зодчие, согнанные на эту грандиозную стройку, хором твердили, что за месяц такую фортификацию возвести невозможно, но маршал не желал ничего слышать. Фундамент стены пришлось заложить в метель, от снега строительный раствор намокал и каменел, не схватываясь как следует, кирпичная кладка расползалась под собственным весом, а потом еще приключился пожар, уничтоживший немалую часть рабочих инструментов. Главный зодчий носился весь в мыле, выпучив глаза, вопя на всех дурным голосом и уже мысленно прощаясь с жизнью. И как обидно было умирать по глупости тщеславного мальчишки, заполучившего слишком много власти и возомнившего себя чуть ли не полубогом! Да, в этот месяц народный восторг по поводу принца Брайса заметно поубавился, что немного подняло настроение королю Яннему, внимательно следившему за ходом оборонительных мероприятий по донесениям в столице.
Но еще больше все это подняло настроение императору Карлиту, который наблюдал за происходящим с ничуть не меньшим интересом.
Тем временем шел активный набор в ополчение. К оружию призывались все мужчины от шестнадцати до шестидесяти лет, кроме самых немощных и больных. Толку от такой армии, конечно, было немного — просто смешно полагать, будто толпа необученных крестьян, пусть даже поддерживаемая регулярной армией, сможет противостоять рыцарской кавалерии имперцев. В первые теплые дни, как только из-под талых снегов пробилась молодая трава, войско Карлита выдвинулось к границе с Митрилом. Оно насчитывало четыре тысячи всадников и восемь тысяч пехоты, состоявшей в основном из панцирных латников, тогда как армия Митрила, не считая ополчения, могла выставить лишь полторы тысячи легких пехотинцев, нескольких сотен лучников и отряд боевых магов. А поскольку даже полудюжина ополченцев, вооруженных короткими мечами, едва ли могла справиться с одним тяжеловооруженным конным рыцарем, то, по сути дела, Империя людей преобладала почти восьмикратным количественным превосходством над жалкой армией горного народа, слишком надменного, дерзкого и недалекого, чтобы вовремя склониться и признать над собой имперскую власть.
Говорили, что в Эл-Северине, столице людей, заключали ставки — не на исход этой войны, а на ее продолжительность. Причем счет шел не на месяцы и даже не на недели, а всего лишь на дни.
Достроить новую летцину на месте бреши, разумеется, не успели: в срок возвели едва ли половину стены, и все еще оставалась четверть лиги ничем не прикрытого старого бруствера, преодолеть который двенадцатитысячной армии имперцев не составило бы никакого труда. Когда имперцам оставалось полтора дня перехода до границы, Брайс приказал сниматься с лагеря, разбитого на возвышенности возле бреши, бросить незаконченную стройку и уходить в горы. Маршал терпел поражение, еще не успев дать бой, и народ роптал, недоумевая, что же случилось с великим героем, так блистательно разбившим орков дважды за прошедшую зиму. Крестьяне бежали из степи, ища укрытия в городах, но там им никто не радовался: все знали, что имперцы вот-вот возьмут города в осаду. Цены на хлеб подскочили в десять раз, все судорожно запасались провиантом, а кто мог уехать — тот уезжал, понимая, что катастрофа близка.
Ясным, солнечным весенним днем армия имперцев, возглавляемая генералом Доркастом, родным племянником императора Карлита, пересекла рубеж между двумя державами и прошла между старой летциной и новенькой, но, увы, слишком короткой и совершенно бесполезной стеной. Имперцы пели боевые марши, хохотали и шутили, перебираясь через смехотворный вал и перескакивая на боевых конях узкие заросшие рвы.
Годы спустя те из них, кто вернулся — а таких было очень немного, — просыпались по ночам с криком, и в ушах у них звенел их собственный беззаботный, надменный смех.
Перевал Конрада углублялся в горы, зажатый между обрывом и бурной рекой, которая, стекая со скал в степь, размывала почву и образовывала в низине небольшое болотце. В сущности, не самая удачная отправная точка для похода в глубь Митрила. Именно по этой причине данный участок границы так долго оставался незащищенным: на всей протяженности степи это было самое неудобное место для атаки с равнины. И если бы не брешь в обороне, то, пожалуй, генерал Доркаст не повел бы своих людей на перевал Конрада. Тактически выгоднее было бы форсировать участок границы, который укреплен лучше, но за которым открывается более просторная и менее пересеченная местность, позволяющая провести рекогносцировку. Если бы не смехотворные метания митрильцев, пытающихся возвести летцину за месяц, Доркаст, возможно, и не пошел бы в эту брешь… Но митрильцы так потешно суетились, так судорожно силились защитить то, что защитить физически невозможно, и Доркаст просто не удержался, чтобы не унизить врага, направив армию именно по этому пути.
Мысль о том, что это могло быть ловушкой, мелькнула в голове имперского генерала, когда он увидел крутой горный склон, ведущий к перевалу Конрада, и услышал яростный шум воды, потоками обрывающейся с каменистых порогов. По правому флангу наступления оказались скалы и обрыв, по левому — река и болото. Нечего было и думать о том, чтобы форсировать реку или обходить обрыв — для такой большой армии здесь не оставалось пространства для маневра. Впрочем, сам перевал оказался достаточно широк, чтобы по нему могла проехать конница построением по двадцать всадников в шеренге. Тяжелая пехота шла в арьергарде, на некотором расстоянии от кавалерии. Генерал Доркаст ехал между кавалерией и пехотой, время от времени беспокойно оглядываясь на недостроенную стену, которая осталась далеко внизу и уныло мокла под редким весенним дождиком.
— Это бессмысленно, — проговорил его советник, едущий рядом.
Генерал бросил на него хмурый взгляд из-под сросшихся бровей. Доркасту исполнилось сорок два года, он считался одним из основных претендентов на трон Империи в случае смерти его дяди, императора Карлита, и внезапно он задался вопросом, за каким демоном его понесло в эту богами забытую варварскую страну. Но советнику своему он доверял всецело, поэтому спросил: