от локтя и выходит вперед. На его лоснящихся красных сапогах были посеребренные шпоры, и они звенели при каждом шаге, словно бубенчики на шутовском колпаке. Брайс остановился напротив брата, окинул с головы до ног льдистым, неприязненным взглядом, в котором было куда больше Империи, чем Митрила. Что бы они с ним ни сотворили, это не отняло у них много времени. «А чего ты хотел? — мелькнуло у Яннема. — Думал, поможешь ему сбежать, приказав никогда не возвращаться, и он сразу же тебе все простит? Он имеет полное право ненавидеть тебя. Ты дурак, что только теперь это понял».
Брайс медленно, картинно развернулся на каблуках, встав к Яннему спиной. И проговорил — сквозь зубы, но достаточно отчетливо, чтобы его голос разнесся на весь зал:
— Гляди, братец, как должно приветствовать великого Императора людей его смиренным вассалам.
И, отвесив глубокий церемонный поклон, преклонил колено, прижимая ладонь к полу.
Яннем смотрел на его черные волосы, стянутые атласной лентой, на голову, склоненную перед человеком, против кого он еще недавно боролся, не щадя никаких сил. Что они с ним сделали? Пытали? Уговорили? Или ни пытать, ни уговаривать не пришлось? Яннем внезапно заметил то, что от него укрылось во время их последней встречи. Там, в подземелье, было темно, и тогда Яннем не увидел длинных седых прядей, серебрившихся в волосах его брата. Его двадцатилетнего брата. Этой сединой он расплатился за пять дней, проведенных в карцере для магов.
«Это не они с ним сделали, — подумал Яннем, и ни одна мысль еще не причиняла ему такой боли. — Это с ним сделал я».
Однако он не шелохнулся. Не смог. Он приехал сюда, чтобы спасти своего брата, честь династии и, если повезет, спасти Митрил. Но нечего было спасать — не осталось Брайса, не осталось чести, да и Митрил скоро станет грудой камней.
Карлит протянул руку и милостиво махнул ею, позволяя коленопреклоненному принцу подняться. Брайс выпрямился. Слегка повернул голову к Яннему и сказал, все так же цедя сквозь зубы:
— Может, прекратишь уже маяться дурью? Не пора ли плюнуть на твою непомерную гордыню, Яннем? А то как бы она тебя не расплющила.
— Это не ты говоришь, — выдавил Яннем еле слышно, и тут Брайс обернулся к нему наконец, так что они оказались лицом к лицу.
И улыбнулся.
— Ты считал себя умнее всех. Уничтожал любого, кто был тебе ровней. Не говоря уж о тех, кто лучше тебя. И вот наконец остался в одиночестве. И как тебе там, на вершине мира, а, братец? Только недолго тебе на ней удалось продержаться. Согласен, это обидно.
В глазах Брайса теперь полыхало не просто презрение, а ненависть — столько ненависти, сколько Яннем в нем и не подозревал. Он едва удержался от желания отступить на шаг, в то время как другой его части хотелось попросту сгрести Брайса за это дурацкое жабо, встряхнуть со всей мочи и заорать ему в лицо. Яннем достаточно наворотил, но и то, что делал теперь Брайс, то, как легко он сдался, — это было неправильно. Это было… Яннем не мог даже сформулировать для себя, что именно здесь не так, он просто знал, что такое не должно, не может происходить. Только не с ними.
Будь проклята эта корона и все королевство Митрил за то, что сотворили с ними такое.
— Только не надо драться сейчас, молодые люди, — насмешливый голос императора Карлита заставил Яннема вздрогнуть, а Брайса — неохотно отвернуться от брата. — Возможно, вы у себя в горах решаете разногласия в кулачной потасовке, но Империя — оплот цивилизованного мира, и здесь мы иначе улаживаем конфликты. Король Яннем, приглашаю вас и вашего брата отужинать сегодня вечером со мной в приватной обстановке. Верю, что совместными усилиями мы уладим все недоразумения как между нашими государствами, так и между вами двумя.
…Император людей Карлит II действительно был весьма пресыщенным человеком. Он многое повидал, многое натворил, и слишком часто в его всемилостивейшей воле оказывались судьбы как отдельных людей, так и целых народов. Он считал себя недурственным политиком, и небезосновательно — за время его правления к Империи присоединилось немало новых доменов, орочьи набеги отражались с неизменным успехом, торговля и ремесла процветали, казна не оскудевала, а отношения с соседними государствами складывались лучше, чем когда-либо прежде. Карлиту удалось уладить давнее разногласие с Подгорным царством по поводу спорных земель у Ящерного хребта, и он стал первым человеком за многие тысячелетия, допущенным до аудиенции со Светлой владычицей в Гондолфине. Более того — умудрился закрутить там интрижку с принцессой одного из сильнейших эльфийских домов. Женщины, равно как вино и дурман, оставались неизменной слабостью императора, которую, однако, он никогда и никому не позволял использовать против себя. В несколько меньшей степени его интересовали войны — война всегда означает грязь, суету и лишние расходы, а Карлит любил предаваться пороку неспешно, в роскоши и довольстве. Он был великим ценителем плотских утех, чего никогда не скрывал и уж тем более не стыдился, и это делало его ближе к народу. «Слыхали, чего наш кобель опять учудил? Завалил в койку эльфийскую бабу из дома Алоэрен!» — «Из какого-какого дома?» — «Да хрен их разберет! Важен сам факт!» Примерно в таком вот духе обсуждались постельные подвиги императора, и в нем было достаточно самоиронии, мудрости и дальновидности, чтобы не пресекать болтовню, а, напротив, подпитывать аккуратно и своевременно распускаемыми слухами. Светлоликий, почти богоподобный император все же оставался человеком, оставался, в конце концов, обычным мужчиной — и за это в народе его любили. Находились, разумеется, и ханжи, которым претил его образ жизни — те составляли враждебную фракцию, которую, как Карлиту было хорошо известно, уже несколько лет тайно возглавлял его племянник Доркаст. Он мечтал устроить переворот, но вряд ли решился бы реализовать свои намерения — в первую очередь, разумеется, благодаря защитным магическим барьерам, не позволявшим причинить императору вред. Доркаст, однако, воображал, будто ему удается водить своего венценосного дядю за нос, и Карлита это забавляло: ему нравилось, когда люди выставляли себя дураками. С Доркастом, однако, пришлось бы разобраться рано или поздно, и Карлит заранее по этому поводу грустил. Все же проливать родную кровь среди людей считается и дурным тоном, и дурным знаком — так уж они, люди, устроены. У орков, к примеру, в этом отношении все гораздо проще.
Как бы там ни было, Карлит совершенно внезапно получил разрешение давно назревавшей проблемы — просто-таки на блюде с золотой каймой. Юный митрильский принц, столь же пылкий, сколь и удачливый, умудрился убить Доркаста в битве, которая сама по себе не должна был создать для Империи никаких затруднений. Получилось двойное оскорбление: поражение могучей имперской кавалерии от горстки пеших дикарей с пиками и вдобавок — башка тупицы Доркаста на одной из этих пик. Следовало отреагировать, и Карлит отреагировал. Дальнейшее развитие событий показало, что он все-таки нигде не просчитался и не допустил ошибки, с чем император себя и поздравил. Он избавился от амбициозного племянничка, свернул на корню войну, которой на самом деле вовсе не хотел, а теперь королевство Митрил готовилось упасть в его подставленную ладонь, словно спелый плод. И все из-за двух мальчишек, волею богов получивших королевство в свои неопытные руки и заигравшихся, как злые дети, бывает, заигрываются с мухами, отрывая им лапки. Эти двое мальчишек ненавидели друг друга, ненавидели люто — и отнюдь небезосновательно. При этом казалось особенно забавным их внешнее сходство: не зная, что между ними два года разницы, их, пожалуй, можно было принять за близнецов. То же упрямство, та же надменность, та же привычка скрипеть зубами от ярости — но сдерживаться до последнего, не давать гневу выход. Хотя Карлит ясно видел, что только свистни — и они вцепятся друг другу в глотки прямо в тронном зале, на глазах у всего императорского двора. Он даже отчасти сожалел, что не смог насладиться сам и развлечь своих любезных придворных столь пикантным зрелищем, как трактирная драка двух королевских особ. Но Карлит слишком чтил монархическую респектабельность как таковую, чтобы выставлять ее на поруганье при таком скопище свидетелей.
Поэтому собачьи бои начались позже. За приватным ужином на троих.
Император приказал накрыть стол в Гранатовой столовой — уютном кабинете, обитом пурпурным бархатом, затканным серебряными цветами. Здесь император проводил частные аудиенции для наиболее приближенных лиц либо для тех, в ком был особо заинтересован. А на сей раз император действительно заинтересовался. Они с принцем Брайсом несколько раз обсудили план, прежде чем пришли к итоговому замыслу, удовлетворяющему всех. Все просто: во время сегодняшнего ужина король Яннем будет отравлен. Он умрет быстро, но не сразу: сляжет на следующий день, немного помучается в агонии, и к концу недели все будет кончено. Разумеется, это вызовет толки, но бездоказательные — да и никто не посмеет швырнуть обвинения в лицо самому императору. Если же обвинят принца Брайса — что ж… Это нисколько не помешает ему стать королем Митрила, ведь он единственный кровный родственник Яннема. Не успеет тело незадачливого короля Яннема остыть, как его брат заключит с Империей союз, согласно которому Митрил формально сохранит независимость — на какое-то время. А к лету, когда Брайса коронуют и все немного уляжется, союз будет расширен, и Митрил официально войдет в состав Империи людей на положении провинции. Ценой за это станет необходимость Империи воевать с западными орками, осаждающими Митрильские горы, но Карлит считал, что готов заплатить. Главное, что Митрил со своей кичливой независимостью перестанет торчать бельмом на глазу и уродовать собой карту мира, где лишь редкие серые пятна разбавляли безбрежные просторы Империи людей. И когда это пятно наконец исчезнет, вместе с ним, так же незаметно, исчезнет и Брайс. Карлит не собирался оставлять его у власти слишком долго — он слишком инициативен и непредсказуем, хотя сейчас и кажется управляемым. Его давние обиды на брата так велики (Карлит отчетливо ощутил их, когда прощупывал разум Брайса в купальне), что на некоторое время надежно удержат парня в узде. Все, чего Брайс сейчас жаждал — это мести, долгожданного реванша за понесенное унижение.