«Если оставить на ночь непокрытый сосуд с водою, то черти непременно войдут в него, а если оставить в бане воду, после того как вымоются люди, и не заменить ее, то черти будут мыться этою водой»; «Хлеб, начиная резать, трижды крестят ножом, чтобы черти не воровали хлеб из ковриги»; «В квасу, молоке и т. п. купаются черти, коим нельзя купаться в освященной Спасителем воде, так что ежели сосуд не закрещен со словами “Господи благослови!” – в него войдет злой дух».
Подменыши и детские духи
О подменыше писал Константин Бальмонт в одноименном стихотворении 1906 года.
Вон там, в сияньи месячного света,
В той люльке, где качала я детей…
Лежит подменыш злой, уродливый, нескладный,
Которого я нежитью зову,
Свирепый, колченогий, жадный,
Глазастый, с страшною распухшей головой,
Ненасытимо-плотоядный,
Подменыш злой.
Чуть взглянет он в окно – и лист березы вянет.
Шуршит недобрый вихрь желтеющей травой, —
Вдруг схватит дудку он, играть безумно станет,
И молния в овины грянет,
И пляшет все кругом, как в пляске хоровой,
Несутся камни и поленья,
Подменыш в дудку им дудит,
А люди падают, в их сердце онеменье,
Молчат, бледнеют – страшный вид.
А он глядит, глядит стеклянными глазами,
И ничего не говорит.
Я не пойму, старик ли он,
Ребенок ли. Он тешится над нами.
Молчит и ест…
Упыри, еретики и другие покойники
О «мертвой силе» писал Федор Сологуб:
В великом холоде могилы
Я безнадежно схоронил
И отживающие силы,
И всходы нераскрытых сил.
И погребенные истлели
В утробе матери-земли,
И без надежды и без цели
Могильным соком потекли.
И соком корни напоили, —
И где был путь уныл и гол,
Там травы тихо восходили,
И цвет медлительный расцвел.
Покорна гласу темной воли,
И бездыханна и светла,
Без торжества, без слез, без боли
Вся сила мертвая цвела.
Аника-воин похвалялся, что
…прежде про Смерть слыхом не слыхал
И видом не видал,
А теперь пред собою вижу.
Сказали мне про Смерть —
Страшна, грозна и непомерна:
Я этой Смерти не боюсь,
На главу палицу боевую воздыму
И тебя, Смерть, ушибу,
И на мать на сырую землю поражу.
Но его ожидало поражение:
У Аники в стременах резвые ноги подогнулись,
У Аники белые руки опустились,
У Аники белое лицо омрачилось,
У Аники очи ясные помутились.
Аники буйна глава долой с плеч покатилась.
Осознав свою неправоту, Аника «называл Смерть родной матерью» и молил о пощаде, однако Смерть отказалась слушать, и его душу ввергли «в муку вечную, в пляшущий огонь».
Стенька Разин якобы говорил о себе: «Аки богоотступника, душегубца, изменника, еретика, душу свою и тело отдавши Сатане, меня ни в рай не впустили, ни в ад не приняли; от меня и земля, и вода, и огонь, и воздух с ветрами буйными отказались. Тогда сила невидимая мой прах собрала и оживила, и вот в сии места уединенные поселила. Здесь я буду ждать до второго пришествия, до Страшного Суда; тогда судьба моя окончательно решится, тогда и муку мне положут настоящую, по делам моим, какую заслужил. <…> И вот таким-то родом мучусь я целых полтораста лет, не умираю и не умру: земля меня, душегубца и еретика, не принимает…» (из книги бытописателя И. И. Железнова).
Бедный Ваня еле дышит,
Спотыкаясь, чуть бредет
По могилам; вдруг он слышит, —
Кто-то кость, ворча, грызет.
Ваня стал, – шагнуть не может.
Боже! думает бедняк,
Это, верно, кости гложет
Красногубый вурдалак.
Горе! малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем,
Если сам земли могильной
Я с молитвою не съем.
Из всего обилия современных текстов о мертвецах и вампирах остановимся кратко всего на двух циклах романов – на «Оборотном городе» Андрея Белянина и на цикле о ведьмаке Смолине Андрея Васильева.
В «Оборотном городе» автор выбрал в качестве «декораций» для своего сюжета сравнительно позднюю эпоху, первую половину XIX века, а главным героем сделал казачьего хорунжего войска Донского. Этот хорунжий волей обстоятельств оказывается в подземном мире, где стоит Оборотный город, населенный нечистью – ведьмами, упырями, людоедами и пр. Эта нечисть весьма патриотична – так, упыри оскорбляются, когда герой называет их вампирами: «Вампиры – энто худобень иноземная… В манишках ходют, руки перед едой полощут, губы салфеткой утирают, им с нашим братом и в один сортир сходить зазорно… А мы тут упыри местные, у нас все по-простому, без выпендрежности – кого пристукнем, да где поймали, там и сожрем!» Славянская нечисть, по воле автора, верует в Христа и не боится божественного имени («Такая ж жизнь, как и наверху, тока без свету божьего», – без малейшего страха произносят упыри).
В цикле о ведьмаке Смолине одним из главных советчиков героя выступает Костяной царь, или умрун, – незримый для обычных людей хозяин и повелитель одного московского кладбища. Отталкиваясь от этнографических описаний, автор выстраивает собственную версию истории «оживающей» нечисти: «При каждом кладбище есть свой Хозяин. Как правило, им становился тот, с кого оно началось, покойник, который был на нем похоронен первым. Но тут был нюанс – для этого кладбище уже должно было являться именно что кладбищем, то есть иметь некую ограду, которая отделяла бы мир живых от мира мертвых… Причем если первой хоронили женщину, то она в счет не шла, Хозяином мог стать только покойник мужского пола. И даже когда место его упокоения съедало время, руша надгробие и все, что к нему прилагалось, то он все равно оставался тем, кем являлся, и просто находил себе другую могилу… Именно он, Хозяин кладбища, Костяной царь… решал все на своей земле. Нет, была еще дирекция, охранники и прочие служители, но то все дела людские, его не касающиеся до поры до времени. Но не дай бог людские дела вставали поперек его воли. Тут живым, кормящимся при мертвых, завидовать не приходилось, гнев Хозяина всегда был страшен. Особенно же лихо приходилось тем, кто пытался посягнуть на добро покоящихся в земле. И если забулдыг, которые допивали водку, оставленную на погосте родственниками, он еще терпел, то кладбищенских воров, особенно тех, кто не ограничивался венками и цветами, а вскрывал могилы, карал безжалостно, причем дважды. Сначала в живом виде, когда, прежде чем убить, гонял их по дорожкам до посинения, а после и в посмертии. Тела ворюг увозили в морг, а душа – она оставалась там, где грабитель принял смерть. И назвать ее судьбу легкой никто бы не рискнул».
Дивьи люди и иные «нечистые» народы
На Макарийских островах,
Куда не смотрят наши страны,
Куда не входят Смерть и Страх
И не доходят великаны, —
На Макарийских островах
Живут без горя человеки,
Там в изумрудных берегах
Текут пурпуровые реки.
Там камни ценные цветут,
Там все в цветеньи вечно юном…
«Чертовки – барыни в немецких (т. е. чужеземных. – К.К.) платьях, в шляпках, с зонтиками, [а черти – ] офицеры с гитарами»; «у них, проклятых, вместо ног торчат – у кого лошадиные копыта, у кого звериные лапы, а у одной барыни из-под платья и хвост виден, закорючился, словно у собаки» (И. И. Железнов).
«Человекообразная фигурка черного, темного или грязно-зеленого цвета, мохнатая, с длинными всклокоченными как бы женскими волосами, с длинным высунутым языком, как у запыхавшейся собаки, с длинными когтями на руках и ногах… с зубчатыми крыльями за плечами, как у летучей мыши, и маленьким хвостиком, как у поросенка. Позднее… на голове появились рожки. В руках иногда сжат железный крюк или какое-нибудь другое подобное орудие, а на животе изображается другое лицо» (Ф. А. Рязановский).
Степнякам, как и положено нечисти, приписывались чрезвычайная прожорливость и чудовищная – нечеловеческая – сила:
Как наши татарские богатыри
По кулю да хлеба к выти кушают,
Не раз же по ведру вина да выпьют ли…
Правда, богатырей эти обстоятельства нисколько, как правило, не смущали: