Солдат остановился в нерешительности. Все столы в харчевне были заняты, Ёган заметил это.
– А ну-ка, – он подошел к одному из столов, – господа хорошие, переселяйтесь отсюда.
– Куда ж мы пойдем? – спросили люди.
– Поищите, поищите, – не особо церемонился с ними Ёган, выталкивая их. – И кружки свои заберите.
– Да куда ж нам, на пол, что ли? – возмутился один.
– Иди-иди, не доводи до греха моего господина.
Наконец стол был освобожден, и Волков уселся на лавку.
– И позови мне трактирщика, – сказал он.
– Всё ли вам нравится у нас, господин? – спросил трактирщик, кланяясь и елейно улыбаясь.
– Всё.
– Мы вам так благодарны, не иначе как Господь послал вас, мы молимся о вашем выздоровлении.
– Молитесь? Это хорошо… Вот если б ты еще не брал с меня за постой…
– Так мы можем договориться, – замялся трактирщик, – сколько дней вы хотите у нас пожить? А харчи считать будем? А простыня вам все время будет нужна? А дровишки считаем? Ведь воду вам каждый день греем… Все ж денег стоит.
– Не врал бы ты – никаких денег тебе это не стоит. Хворост тебе работник твой собирает. На простыне я только одну ночь поспал, да и стирать ее ты дочь бесплатно заставишь… Ладно, я не про это.
– А про что? – спросил трактирщик.
– Арбалет где?
– Какой арбалет? – спросил трактирщик немного наигранно.
По этой наигранности солдат заподозрил, что плут знает про арбалет:
– Тот арбалет, из которого мне ногу прострелили.
– Не могу знать… Не могу знать, все, что в трактире было, мы все в вашу комнату сложили. Все вещи этих отродий в вашей комнате, и деньги все, и сапоги со всех сняли.
Теперь солдат был уверен, что он врет.
– Знаешь что, – сказал Волков, – я, пожалуй, дам двадцать крейцеров тому, кто видел арбалет. Я думаю, что кто-нибудь да видел его, и не дай бог, если он окажется у тебя. Я поеду к твоему барону, скажу, что ты вор, и попрошу тебя повесить.
Волков говорил специально громко, и все находившиеся в харчевне внимательно слушали его.
– А если барон не даст согласия, то я поеду к графу. Ну что, объявлять мне награду в двадцать крейцеров?
– Зачем же, господин, деньги тратить? – поморщился трактирщик. – Я сам поищу, у людей поспрашиваю.
– Поспрашивай, поспрашивай, я думаю, что обязательно найдешь.
Ёган помог солдату снять кольчугу, и тот немного подремал, сидя за столом, пока готовилась еда.
Статная Брунхильда принесла сковороду жаренных с салом бобов, большой кусок ливерной колбасы, кувшин пива, свежий хлеб и лук. Налила пиво в кружку. Волков сделал глоток и поморщился.
– Ну и дрянь, – сказал он. – Вы из чего его делаете?
– Все пьют, не жалуются, – нагло заявила девица, с вызовом глядя на солдата, – а вы прям как барыня.
– Я тебя уже предупреждал, чтобы ты не сравнивала меня с бабами.
– А то что? Саблей своей меня рубанете? – еще более нагло поинтересовалась Хильда. – Я прям боюсь.
– Вот видно, что не зря тебе дезертиры фингалов понаставили – язык как помело.
Девка зло, как кошка, фыркнула и гордо ушла.
– Эх, какая… – восхитился Ёган. – Аж жаром от нее пышет.
Волков усмехнулся и стал есть. Ёгана он за стол не пригласил, но половину еды ему оставил.
Удивительно приятно проснуться и осознать, что у тебя ничего не болит. Такое с ним бывало в детстве, а после того как в одном из первых сражений его сбил рейтар на огромном коне, больше не повторялось. Он помнил это до сих пор. Рейтаров было совсем немного, лучников в три раза больше, но кавалеристы разбили их в пух и прах. Это был последний раз, когда он видел лучников в открытом поле. В осадах они были еще нужны, а в чистом поле… уже тогда их век закончился.
В то ясное теплое утро он получил повреждение, когда рейтар в сверкающих латах на огромном рыжем коне врезался в него с хрустом и грохотом и поскакал дальше, разбрасывая других лучников и даже не заметив столкновения. С тех пор плечо и предплечье не давали ему спать на левом боку. Это было давно, позже добавились последствия других ранений – боль от них то затихала, то возобновлялась.
Одной из последних, недавних, зимой, была рана в голень. Почти в стопу. Из-за нее он хромал. Но сегодня утром ни она, ни плечо не беспокоили солдата. Он лежал в теплой кровати, на простыне со следами от клопов, но даже эти насекомые не смогли разбудить его ночью, потому что у него ничего не болело и он прекрасно спал. Вдалеке ударил колокол. Внизу, в харчевне, кто-то ронял посуду со звоном, ругался.
Вставать не хотелось, хотелось лежать, но снова прозвонил колокол. Для утренней службы было поздновато. Волков нехотя сел на постель, и нормальная жизнь вернулась к нему. Плечо заныло. Он дохромал до двери, открыл и крикнул:
– Ёган!
– Да, господин, иду.
Ёган был тут.
– Бродяги разбежались?
– Ага, еще до зори, в село пошли.
– Ты ж говорил, они в монастырь идут работать.
– Ага, в монастырь. Но после похорон. Сегодня в Большой Рютте похороны.
– А кого хоронят? – не понял спросонья Волков.
– Как кого? Коннетабля и его людей, которых дезертиры порубили. Весь народ туда пошел. Думают, раз коннетабля хоронят, то кормить будут.
– Дьявол, совсем из головы вылетело. Надо съездить отдать должное. Мальчишка был храбрый, и один из стражников, можно сказать, мне жизнь спас.
– Умыться? Завтракать и лошадей седлать?
– И еще руку перетянуть, бинты ослабли, и смазать мазью нужно.
– Все сделаю, господин. – Он было уже пошел, но остановился. – Ах, да, чуть не забыл, трактирщик передал вам…
Ёган показал арбалет.
Солдат сразу понял, почему трактирщик пытался его оставить себе. Он как был, в исподнем спустился и взял арбалет в руки. Это было не оружие, а произведение искусства.
– Сам он, конечно, передать мне его не захотел, – заметил солдат, разглядывая арбалет. – Теперь ясно, почему он собирался его припрятать.
– Ага, лежит вон, в хлеву воет.
– Воет из-за того, что арбалет пришлось отдать?
– Да нет, из-за сына. Я ему сказал, что коня-то мы нашли, а его сынка – нет. Сынок его сгинул, вот он и воет.
– Как бы он там не удавился в хлеву.
– Не удавится, у него еще два сына есть и две дочери. И еще трактир. Кто ж от такого богатства удавится?
Ёган ушел распорядиться насчет завтрака и воды.
Солдат сидел на кровати и держал в руке удивительно красивый арбалет. На нем не было ни орнаментов, ни узоров, только великолепие совершенных форм. Ложе из желтого, твердого и легкого дерева зашлифовано до гладкости стекла. Волков не знал, что это за порода. Легкая и тонкая направляющая, колодка из каленой, клепаной стали, болты и клепки тоже каленые, намертво стягивающие плечи. А сами плечи… он таких не видел, но знал, что они называются рессорой. Три тонкие кованые пластины были стянуты в одну огромную силу. Зажим для болта, спуск, механизм натяжения, ручка. Все было совершенно.
Вошел Ёган. Волков протянул ему оружие:
– Возьми. Попробуй натянуть.
– Чего? За веревку тянуть?
– За веревку, – сказал солдат с усмешкой.
– А как?
– Как хочешь.
Ёган взял арбалет и попытался натянуть тетиву. С таким же успехом он мог бы попытаться натянуть оглоблю.
– Руки режет. Не могу.
– Хороший арбалет, – сказал солдат, – специально бить броню сделан. Из таких рыцарей убивают.
Он взял у слуги оружие и одной рукой, при помощи ключа, натянул арбалет. Это было несложно.
– Хорошо, сейчас я вас перевяжу, а вы есть будете. А я коней пойду седлать.
– Болты мне найди.
– Это что такое?
– Стрелы для арбалета. Должны быть в вещах дезертиров.
– Хорошо.
Волков сел на кровати, а Ёган стал снимать бинты.
– Не знаю даже, как сказать, – начал он.
Солдат сразу подумал, что речь пойдет о деньгах.
– Так и говори.
– Трактирщик просит шесть крейцеров и восемь пфеннигов.
– Это за что еще столько денег? – удивился Волков. – Можно подумать, я тут на серебре ем. Его пиво – это помои. Он его бесплатно должен разливать.
– Не знаю, мне пиво нравится, я к такому привык. Но деньги он не только за пиво просит, а за овес для коней. Говорит, что кони наши овса на крейцер в день съедают. И вам, говорит, еду отдельно готовят. Вы мужичьей едой брезгуете. И в комнате спите, и на простыне, вот и набежало.
– Врет, паскуда, – беззлобно сказал Волков, – не могут четыре коня овса и сена на крейцер в день съедать.
– Это точно, пфеннигов семь, не больше, – согласился Ёган.
– Значит, сына потерял, лежит в хлеву, воет, а про деньги помнит?
– Ага, он у нас такой, про деньги всегда помнит.
– Ничего, не удавится, дай ему пять крейцеров, а если начнет ныть, напомни, что он арбалет хотел у меня украсть.
– Напомню.
Ёган прибинтовал плечо и руку к телу.
– Не туго? – спросил он.
– Хорошо, – ответил солдат.
Ёган заметно мялся. Что-то хотел.
– Что? – спросил солдат.
– Я вот думаю, если мы сейчас на кладбище поедем, можно мне какую-нибудь рубаху из дезертирских надеть, а то моя больно ветхая, а там люди будут…
– Люди? Ну надевай.
– А можно мне ту, кожаную? Ту, в которой дезертир был убит. Тот, чьи сапоги я ношу.
– Кожаную? Зачем тебе кожаная? Эту рубаху под кольчугу надевают.
– Значит, нельзя?
– Ты знаешь, сколько такая стоит?
– Красивая она – наверное, талер.
– Да, талер она и стоит, если брать у маркитантки. А если у мастера, то и все два.
– Ну, ясно, – вздохнул Ёган.
– Ты объясни, зачем она тебе?
– Ну, пояс у меня есть, от отца остался. И кинжал в ножнах. Я бы эту рубаху надел с поясом и кинжалом и сапогами, красиво было бы.
– Эта рубаха для войны, а не для красоты.
– Ну, понятно.
– Я собирался платить тебе крейцер в день. Ты за эту рубаху сто дней работать будешь?
– Я согласен, – сразу оживился Ёган.
– Ну и дурак, – сухо сказал Волков. – Да и не собираюсь я сидеть в вашей дыре три месяца.