как страх в них вызвать. Страх, который в человеке пробудит ужас, а ужас тот убьет сознание.
И победила бы их ведьма, да вот только солдат такое уже видел. Видал он в своей жизни и страх, и панику и знал, что они с людьми делают. Вспомнил он, как один раз в крепкой баталии вот так же поселился страх. И первый ряд стал притормаживать – сомневаясь. А второй уже остановился – оглядываться. И третий стал разворачиваться – бояться. А четвертый ряд людей так и вовсе побежал, обгоняя пятый, и бросали они свои длинные пики, не понимая, что это то единственное, что может спасти их от конных волн, которые катятся за ними. И бежали они не от того, что их били, а только из-за страха. И погибали под палашами кавалерии только потому, что испугались. Дрогнули – побежали – умерли. Волков знал: страх убивает лучше палашей и копий. Он сам был среди тех, кто бежал.
Все это солдат пережил, все это видел. Но теперь дело было еще хуже. Было еще что-то, что в простом страхе не водилось. Ногу ему вывернуло судорогой, скособочило его, да так, что не пошевелиться, левая рука висела плетью, словно чужая, в груди ломило, каждый вдох с надрывом, противно хлюпало что-то в груди и привкус крови во рту. А ведьма тем временем присела и, не отрывая от него своего страшного глаза, тянет с земли что-то, чего он разглядеть не может. Подняла, и сделала шаг к нему, и что-то выла, выла не переставая. Или смеялась так.
– Не страшно мне, – прошипел Волков тяжело, воздуха не хватало ему, – не испугаешь ты меня, черта с два!
И как подошла она и замахнулась на него наотмашь, тяжелой солдатской рукой отвесил он ведьме оплеуху. Такую, что улетел старая тварь в угол. Закудахтала там жалостно и заткнулась, всхлипывала, лежала, скреблась, сучила ногами по земляному полу, пытаясь то ли уползти, то ли встать.
И судорога сразу отпустила, и боль в груди ушла. Солдат задышал спокойно и глубоко. Выпрямился, расправил плечи. А старуха тоже пришла в себя и, не вставая, поползла к выходу.
– Куда, куда ты? – Он поймал ее за ногу, подтянул к себе. – А ну в мешок лезь, тварина.
Левая рука тоже ожила, наступив старухе на спину, он стал прятать ее в мешок. Закутав ведьму, солдат подошел к сержанту, который все еще стоял, не шевелясь и уставившись в одну точку. Ёган скорчился в углу и бубнил молитвы, осеняя себя то и дело святым знамением.
Сержант вдруг выдохнул, как будто долго не дышал, стал озираться, а в хижину боязливо заглянули Сыч и один стражник.
– Сержант, – сказал солдат. – Проснулся, неси старуху в телегу. Начнет голосить или причитать – сразу бей ее, только не до смерти.
Пришедший в себя великан кивнул и взял старуху, легко, как пучок хвороста, вынес ее на улицу. Он уже не боялся ее.
– Да святится имя Твое, – продолжал бубнить Ёган в углу, – да приидет царствие Твое…
– Хватит уже, закончилось все, молодец, победил ты ведьму, – сказал Волков.
Ёган не верил ему, выглядывал из-за очага, искал ее.
– С ведьмами завсегда так, – заявил Сыч зачем-то, поджигая пучок сухой травы, – но эта очень сильна, очень, у меня аж живот от нее скрутило.
– У меня тоже, – признался Ёган, видя, что ведьмы нет. – Как же мы ее одолели-то?
– Так ты ее побил, – сказал солдат.
– Я?! – спросил слуга, вставая.
– Ты да Сыч, – усмехнулся Волков.
– Говорю же, живот у меня скрутило, – виновато продолжал Фриц Ламме.
– Я видел, как ты облегчился и кинулся задом в дверь, – заметил солдат Сычу.
– Экселенц, я десятка не робкого, но что касается ведьм, то уж тут я против них… – Фриц Ламме развел руками, показывая свое бессилие. – И ничего я не облегчился, просто на воздух вышел.
Он стал ворошить ведьмин хлам по углам, светя себе пучком горевшей травы как факелом.
– А что ты ищешь? – спросил Ёган.
– Надо поглядеть, что тут у нее есть, может, бумаги или чернила. Может, она письма писала. Ну или еще что.
– А что еще-то? – не отставал от него Ёган, чувствуя, что Сыч что-то не договаривает.
– Да мало ли… Золотишко, может быть.
– Золотишко? У нее? – Ёган сомневался, но страх у него уже прошел, и он тоже стал копаться в хламе, тем не менее приговаривая: – Золотишко! Да ты глянь, как она живет. Рвань да гниль.
– Вот именно, – сказал Сыч, беря новый пучок травы со стены. – Девок от бремени избавляла, яды да отвары изготовляла, сглазы, привороты делала – все денег стоит. За все ей деньгу несли, а жила она, – он обвел лачугу рукой, – видишь, как зверь дикий. Так где деньга? Закопана где-то здесь, бери огонь и ищи.
– Делай, как он говорит, – сказал солдат, в очередной раз подумав, что с Сычом ему повезло.
Но и без его указаний слова Сыча произвели на Ёгана впечатление, он тоже зажег пучок травы и начал искать.
– Давай-давай, – подбадривал его солдат, и сам потихоньку ковыряясь в горе мусора стилетом, чтобы не пачкать рук, – найдешь бумаги или деньги – награжу.
Забылся и присел на корточки, и ему опять скрутило ногу. Он скривился, и тут Сыч вдруг сказал:
– Тихо!
Все замерли.
– Слышали?
– Нет, – ответил Ёган, – а чего?
Солдат встал и помотал головой, он тоже ничего не слышал.
– Показалось, что ли, – сказал Сыч.
И тут же снова напрягся:
– Тихо, а сейчас слышали? Из угла. – Он указал на угол.
– Да ничего мы не слышим, – сказал Ёган.
– Да нет, точно звал кто-то, – Сыч полез в угол.
Отшвырнул корзину, разбросал какие-то гнилые тряпки, а под ними нашел старую, криво сбитую крышку, поднял ее.
– Лаз тут, – сообщил он, – в подпол. А я слышу, вроде зовет кто-то. – Повернулся к Ёгану и добавил: – Лампу давай.
Волков и Ёган подошли поближе и увидели лаз в земляном полу, а чуть посветив, заметили и лестницу, ведущую вниз.
– Эй! – заорал Сыч в яму. – Есть там кто?
– Я тут! – донесся из-под пола приглушенный детский голос.
– Сюда ползи, сможешь вылезти?
– Смогу, вы только свет не гасите, – донеслось снизу.
Вскоре на лестнице появились детские руки, а потом и белокурая голова девочки лет двенадцати-тринадцати. Сыч помог ей вылезти и спросил:
– Та-ак, и кто ты?
– Я Марта, – сказала девочка, – с мельницы.
– И что же ты, Марта с мельницы, делала в подполе?
– Не знаю, сидела, видать, там.
– Сидела? А кто тебя туда посадил?
– Никто, – вдруг сказала девочка. – Не знаю кто. Мамка меня послала за хворостом, а я пошла к лесу, собирала хворост, а потом увидела нашу ведьму.
– И что? Она тебя схватила? – спросил Ёган.
– Нет. Она меня позвала и начала что-то говорить, а сама стала пальцем перед глазами водить. Вот так, – она показала, как водила пальцем ведьма.
– А что она тебе говорила?
– Не помню. «Бур-бур-бур» сказала и ноготь свой желтый стала показывать.
– Ну а дальше что было? – спросил Ёган.
– Не помню, – ответила девочка. – Помню только то, что платье уже мокрое и сижу в темноте на земле. Я стала звать людей, долго звала, а потом вы огоньком посветили.
Сыч поглядел на солдата:
– Экслеленц, надо будет ведьму попытать, зачем ей деваха.
– Я слыхал, что ведьмы детей жрут, – сказал Ёган.
– И я слыхал, – кивнул Сыч. – Слыхал, что жрут или еще для какой-либо надобности пользуют. Но детей ведьмы воруют точно.
– Вот и выяснишь, – велел Волков Сычу. – Только, думаю, не для себя она девочку поймала.
– А для кого же? – испуганно спросил Ёган.
– Неужто для упыря? – догадался Сыч.
– Надо не гадать, а выяснить, – произнес Волков. – А пока гляньте-ка, что там еще в подполе.
– В подполе? – несильно обрадовался Сыч.
– Пусть Сыч туда лезет, – сказал Ёган. – Я в такую дыру не пролезу.
– Трусы чертовы, – разозлился Волков. – Я бы и без вас сам глянул, если бы ногу не ломило и рука слушалась. Лезьте в подпол, проверьте, что там, лентяи.
Нехотя и ворча, Ёган и Сыч поискали масло для ламп и потом, вооружившись ими, полезли в подпол. Собачились, не переставая. Солдат понял, что они друг друга недолюбливают. Даже при нем они иногда срывались на брань, ругались они и сейчас внизу.
В хижину зашел сержант, принес факел, стал ножом ворошить хлам по углам. Волков тоже поглядывал, искал что-нибудь интересное. И тут донесся приглушенный крик, потом глухая перебранка, и из дыры в полу появился ларец. И Ёган произнес:
– Возьмите кто-нибудь.
Сержант взял ларец и поставил к очагу, там было виднее, а из подпола вылезли Ёган и Сыч, оба были грязные, но Ёган выглядел довольным.
– Вот, господин, я нашел! – гордо заявил он и добавил: – Золотишко там, наверное.
Сыч тем временем уже вертел ларец, думая, как его открыть.
– Что ты лезешь? – пихнул его Ёган.
– Да угомонись ты, дурень деревенский, я только отпереть хотел.
– Да я сам отопру.
– Сам! Что ты сам? Ты курятник сам не отопрешь!
– Курятник не отопру? Да я тебе сейчас мордасы-то распечатаю!
– Заткнитесь оба! – вмешался Волков. – Отпирай, Ёган.
Отпирать особо и не пришлось. Ёган просто поднял петлю и откинул крышку. Все попытались заглянуть в ларец одновременно: Ёган светил лампой, а сержант факелом. Внутри лежала красивая синяя бархатная ткань, собранная в большой узел.
– Кошель! – удовлетворенно сказал Сыч. – Золотишко.
– Да-а, медь в таком не хранят, – согласился Ёган, взял за край бархата и потянул его.
Но ни золота, ни серебра они не увидели, а был там лишь тяжелый и большой, с голову младенца, красивый стеклянный шар. Волков взял его в руку, стал разглядывать. Сыч даже потряс бархат, надеясь, что хоть что-нибудь да звякнет, а Ёган в ларец посветил – вдруг хоть на дне что есть. А потом разочарованно сообщил:
– Нет тут никакого золота.
Но Волков его не слушал, он продолжал внимательно вглядываться в шар, и ему все время казалось, будто он что-то там видит, какие-то отражения. Не то белые извивающиеся полосы, не то полыхающие в неведомой бесконечной синеве языки пламени, а может, волны золотистого тумана. Зрелище это притягивало переливами и пугало своей бесконечностью.