Это было опрометчиво, тут же боль в ноге дала о себе знать. Он скривился.
– Ох, как хорошо спать на перинах, – потягивалась Брунхильда, – когда разбогатею, заведу себя перины.
Она была обворожительна: чуть припухла от сна, пышные волосы растрепались, и сидела, бесстыжая, на кровати, не пряча груди. Монах старался не смотреть, а Ёган откровенно пялился, глаз не отводил. Солдат, не стесняясь других, брал ее тяжелую грудь в руку, как будто взвешивал – девица была вроде и не против, сидела, улыбаясь. Волков хотел было еще раз завалить ее в перины, но тут ему на глаза попался ларец.
– О, – сказал он, выпуская девичью грудь из руки и слезая с кровати, на этот раз аккуратно, чтобы ногу не растревожить, – а ну сюда взгляни.
Он достал из ларца шар и протянул его девице.
– Красивый, – сказала Хильда, разглядывая шар – И тяжелый, а что мне с ним делать? Поглядеть в него? Там есть что-нибудь?
– Женщина сразу знает, что с ним делать. – Монах изо всех сил избегал смотреть на голую девушку.
Солдат подумал о том же, а Ёгану было все равно. Хильда почти голая сидела на кровати, прикрыв низ живота углом перины, и он смотрел только на нее.
– Ну так погляди в него, – сказал Волков, – и увидишь, может быть.
– А что увижу? – спрашивала девушка, не решаясь заглянуть в шар.
– Всяк свое видит, – сказал монах, – а многие так и вообще ничего не узревают.
– А как глядеть?
– Ну так, посмотри внутрь, – объяснил солдат. – Гляди в серединку.
– Ну, смотрю, ничего не видно, – вертела стекло красавица.
– Ты смотри дальше.
– Смотрю…
– Внутрь, внутрь…
Она вдруг замолчала. Стала сосредоточенно смотреть, даже чуть морщить лоб, словно то, что она видела, было вдалеке. Так продолжалось недолго, и вскоре лицо ее прояснилось, она вглядывалась уже без напряжения. Даже с интересом что-то рассматривала, и вдруг лицо девушки перекосилось от злобы, она глубоко вдохнула носом, набирая воздух, отбросила шар на перину и заорала что есть мочи:
– Зачем, зачем ты мне это показал?!
– Да что ты там увидала? – удивлялся Волков.
Девица схватила шар снова и замахнулась. Не перехвати солдат ее руку, шар полетел бы в стену.
– Ополоумела? – удивлялся уже и Ёган, все еще разглядывая голую женщину с восхищением.
И монах уже не отводил глаз, смотрел на девицу с испугом, а та не унималась:
– Да чтоб вы сдохли все!
Вскочила с кровати голая, никого не стесняясь, стала собирать свою одежду.
– Чтоб вам всем пусто было!
– Чего разоралась-то? Скажи, что видела? – пытался говорить с ней Ёган.
– Что б ты поносом изошел, – завыла Хильда, надевая нижнюю юбку. – Ироды вы все, зачем добрым людям такое показывать?!
Не слушая ни уговоров, ни разговоров, кое-как одевшись, она кинулась прочь из покоев.
– Да, – сказал молодой монах задумчиво, – видно, что-то недоброе увидала сия женщина в шаре.
– Так в книге сказано, что шар для подлых баб, – заметил солдат.
– Видать, Брунька не то чтобы подлая, просто на передок слабая, а до денег жадная. А так-то она не злая, – резонно рассуждал Ёган. – Да и нет худа без добра.
– И в чем тут добро? – удивился монах.
– Так убежала, а денег не взяла. Деньга при нас осталась.
– Так остынет и вернется за ними, – сказал Волков. Подбросил шар на руке и добавил: – Что ж за чертовщина в шаре этом?
– Нет добра в шаре этом, господин, – сказал монах, – лучше бы разбить его.
– Тогда уж лучше продать, – произнес Ёган.
– Пока ни бить его, ни продавать не буду, нужно найти вурдалака – может, шар поможет. А ты, монах, иди пока в трактир, посиди еще два дня, а там, может, управляющий тебе замену найдет.
– Да, господин, – невесело сказал монах и стал собираться.
– И думай, как нам вурдалака сыскать.
– Буду думать, – обещал монах.
Глава двадцать первая
Только Волков вышел во двор, как увидел господ аудиторов и, хромая, направился к ним здороваться. Они раскланялись, и старший из аудиторов, магистр Кранц, сказал:
– Поздравляю вас с очередным успехом, господин коннетабль. Да, да, с очередным успехом. Мы все вами восхищены.
– Вы о чем? – спросил солдат.
– Ну как же, вы опять поймали вурдалака, мы ходили смотреть. Ужасное существо.
– К сожалению, господа, это не вурдалак. Это всего-навсего девурер кадаверум, трупоед. Или сервус мортус.
– То есть это всего-навсего слуга? Значит, нужно искать господина? – спросил тощий Деркшнайдер, понимающе морща лоб.
– Да, мне еще надо найти самого гул магистра, или, как изволил выразиться господин Кранц, вурдалака.
– Тем не менее то, что вы сделали, это уже подвиг, – продолжал старшина аудиторов. – Я пренепременно сообщу о вашем подвиге в своем отчете.
– В отчете? И перед кем же вы отчитываетесь? – спросил солдат.
– Перед канцлером его высочества принца Карла, господином Нойбертом. По закону мы обязаны после аудита составлять для него отчет. К тому же я знаю самого герцога и не премину упомянуть вас в личной беседе с ним.
– Вы знаете и герцога? – удивился коннетабль.
– Конечно, мы все знаем нашего курфюрста и иногда встречаемся с ним, да хранит Господь нашего Карла Оттона Четвертого, курфюрста Ребенрее.
– Аудит всех его поместий, а у него их немало, делаем для него мы, – похвастался Деркшнайдер.
– Что ж, я буду вам очень признателен, – сказал солдат, а сам подумал:
«Герцог уж точно будет чертовски вам признателен за упоминание обо мне после того, как я прикончил его миньона-дуэлянта».
– Но мы же пришли сказать вам, – продолжал не без самодовольства Кранц, – что наша работа закончена. Мы сделали все на совесть и готовы зачитать отчет.
– Сейчас? – удивился Волков. – Господа, солнце только встало, а барон еще нет.
– Мы прекрасно это понимаем, мы готовы ждать.
– А нужно ли мне привести на слушание управляющего Соллона?
– Безусловно, мы обвиним его в подлости. Мы считаем, что он вор, – сказал Деркшнайдер.
– А нужен ли нам будет ландфогт?
– Нет, земельный судья нам не понадобится, – произнес Деркшнайдер. – Соллон служил барону, а значит, находится в его юрисдикции.
– То есть сегодня барон сможет вынести приговор управляющему?
– Мы на это надеемся, тем более что мы хотим сегодня же покинуть ваши гостеприимные места, – говорил Кранц.
– Что ж, давайте сделаем так, чтобы наши желания сегодня же сбылись, – отвечал солдат.
В главном зале замка были зажжены десятки свечей и ламп, от привычного мрака и следа не осталось. Огромный стол застелили сукном. Барон, баронесса и даже маленький сын барона сидели с одной стороны стола, а по бокам от них – господа аудиторы. Тут же было кресло и для коннетабля, но он, несмотря на боль в ноге, стоял за креслом барона.
У входа в зал было позволено стоять старостам деревень и лучшим из мужиков с их женами. Также без спроса в зал пролезла придворная челядь, и даже кто-то из мастеровых, что жили в Рютте, узнав о суде, пришел посмотреть. Для всех этих черных людей постелили на пол рогожу, и стражники зорко следили, чтобы черный люд с рогожи не сходил. А напротив стола, за которым восседали барон и прочие господа, стояла лавка, на которой сидели Эммануэль Соллон и староста из Малой Рютте. Теперь Соллон совсем не напомнил того управляющего, которого некогда боялись все мужики: и крепостные, и свободные. Его дорогая когда-то одежда была драная и замызганная, сам он сильно похудел и зарос. Мужики с удовольствием глядели на падение этого грозного человека. Они считали, и не без основания, Соллона главным кровопийцей. Именно он гнал их на ненавистную барщину. Именно этот грязный человек считал им оброк, брал выход за зиму и драл проценты за все долги. Именно он, а не барон, которого они видели нечасто, был их главным врагом. Мужики и бабы, стоящие на входе в зал, не скрывали своей радости.
Магистр Кранц, дородный мужчина с красивой бородой, встал и, чуть повернувшись к барону, произнес с поклоном:
– Соблаговолит ли господин барон выслушать наш доклад?
Барон милостиво кивнул, и тогда по левую руку от него встал бухгалтер Виллим. Он взял в руки бумаги и начал читать. Читал он громко, четко выговаривая каждое слово:
– Итак, согласно договору между господином Карлом Фердинандом Тиллем, бароном фон Рютте, и аудиторской комиссией в лице магистра Кранца, нотариуса Деркшнайдера, бухгалтера доктора Виллима, мы, вышеперечисленные, провели аудит имения и установили, что пахотной земли доброй имеется… – Он говорил громко, четко и монотонно, но понимать его было непросто. – А недоброй земли имеется в имении…
«Барон так долго не продержится, – думал солдат, глядя на кипу бумаг в руках бухгалтера, – заснет, хоть и трезвый».
– Также пастбищ… – продолжал Виллим.
«Да и мальчишка столько не высидит».
– …и лугов под сенокос, и добрых опушек под сенокос, и полян под сенокос…
«Да и я не простою столько с больной ногой».
– …и сто шестьдесят три двора, включая мельницы, водную и ветряную. Из них сто двадцать один двор мужиков в крепости и сорок два двора мужиков свободных. А из всех дворов только тридцать один двор имеет лошадь, а остальные все мужики безлошадны, а волов не имеет никто.
– Матушка, – зашептал маленький барон, – а можно мне уйти?
– Нет, вам нужно слушать, – твердо сказала баронесса, – учитесь и запоминайте.
Мальчишка свис с кресла, болтал ногами, разглядывал мусор на полу и не унимался, канючил. Глядел на Волкова и шептал:
– Коннетабль, скажите матушке, что мне можно уйти. Не хочу про мужиков и коров слушать.
Коннетабль его прекрасно понимал, но улыбнулся и сказал:
– Нет, господин барон, вы обязаны остаться. Сейчас будут судить человека, и вам как будущему сеньору нужно знать, как проходит суд.
– …а мужиков, что плуг имеют, – девять, а плуг с отвалом всего двое, – бубнил Виллим, – остальные либо берут плуг в пользование, либо пашут сохой.