– Мне нужно раздеться.
– Совсем? – спросил тот.
– Да.
– А зачем?
– Не знаю, но нужно.
– Нам что, выйти?
– Как хотите, мне все равно, – вдруг сказала девочка, встала с кровати и скинула с себя ветхое несвежее платье, потом снова села на кровать, абсолютно голая, взяла шар и поднесла его к глазам. Трое взрослых мужчин смотрели на нее оторопело. У Волкова ее тщедушное тельце не вызывало ничего, кроме чувства неловкости, да и у остальных, видимо, тоже. Они просто ждали, когда она наконец оторвется от шара, а она только чуть улыбалась и продолжала глядеть внутрь.
– Ну? – наконец не выдержал солдат. – Видишь что-нибудь?
Агнес его даже не услышала, тогда солдат потянул ее за руку, в которой девочка держала шар.
– Видишь что-нибудь?
– Не мешай! – вдруг зло и резко ответила девочка, даже не посмотрев на него.
Ёган и монах удивленно переглянулись. Они не знали людей, которые осмелились бы в таком тоне говорить с коннетаблем, но Волков не обратил на грубость девочки никакого внимания. Он просто отобрал у нее шар, и та сидела на кровати голая, не понимая, что происходит, как будто проснулась в незнакомом месте.
– Ну, что ты там видела? – повторил солдат.
И тут Агнес поняла, что она голая среди мужчин. Вскочила, стала одеваться.
– Так ты ответишь или нет?
Девочка слегка тряслась, ее даже передергивало, словно от холода, она смотрела в сторону и вдруг произнесла раздраженно:
– Она хочет вернуть шар.
– Кто она? – спросил солдат.
– Его хозяйка.
– Ведьма? Она мертва два дня как.
Агнес стояла, продолжая глядеть в стену, и повторила:
– Она хочет вернуть шар. И сына. И еще убить вас. Она что-то придумывает.
Коннетабль какое-то время смотрел на Агнес пристально, а потом произнес:
– А ну-ка пошли со мной.
Все четверо спустились и направились в донжон. Там, за столом, ужинали дворовые и стражники. Там же был управляющий и Сыч.
– Сыч, – сказал солдат, – ты ведьму дохлую куда дел?
Сыч встал из-за стола.
– Так это… Я управляющему сказал, он приказал мужикам, вон тем, – он указал на двух дворовых мужиков, сидевших в конце стола, и они тут же поднялись и были заметно напуганы.
– Куда дели ведьму? На кладбище?
– Так это… Поп велел на кладбище ее не хоронить.
– И я велел, а где похоронили?
– За околицу повезли.
– Место помните?
Мужики стояли, мялись.
– Ну, что? – настаивал солдат. – Где яму ей копали?
– Так сбежала она, – ответил один мужик.
– Как сбежала? – не поверил Волков.
– Под рогожей в телеге лежала, а как за околицу выехали… Я случайно через плечо глянул…
– Ну?
– Ну, через плечо глянул, а она сидит, на меня бельмо свое таращит.
– Сидит?
– Да, господин.
– И что дальше?
– Сидит и вот так пальцем у меня перед глазами туда-сюда-туда-сюда, – мужик помахал пальцем.
– И что?
– И все. Мы поехали в замок.
– А она? С ней-то что? – не успокаивался Волков.
– Мы не знаем, – понуро сообщил второй мужик. – В телеге ее не было.
– Болваны! А почему не доложили?
– Так это… – мужик пожал плечами, – боязно было.
– Боязно, – передразнил солдат, – дурни.
Волков повернулся к сержанту.
– Двойную стражу к приговоренным, и сам там ночуй, как бы она за сынком своим не пришла.
– Да, господин, – кивнул сержант. – Эй, слышали, что сказал господин коннетабль?
Стражники слышали, кивали, а солдат, морщась от боли, сел на лавку, притянул к себе Агнес и, глядя ей в глаза, тихо спросил:
– А что еще видела?
Девочка, не отворачиваясь, тихо ответила:
– А все остальное – то не про вас, вас не касаемо.
– Я сам буду решать, что касаемо, а что не касаемо.
– Отстаньте, – раздраженно шептала Агнес, – голова у меня болит. Все, что вам нужно знать, так то, что ведьма жива и шар вернуть хочет. Шар она хочет вернуть больше, чем сына, а вас она ненавидит люто.
Солдат не удивлялся почему-то такому непочтительному разговору с ним – так же грубо вела себя и Брунхильда, после того как в шар заглянула.
– И где же она?
– В норе какой-то.
– А где нора?
– Не ведаю. Отстаньте, все я вам сказала, спать хочу.
Солдат достал две мелкие монеты, вложил девочке в руку.
– Можешь здесь в людской ночевать.
– Правда? – Тон девочки изменился. – Спасибо, господин.
Спал он плохо, ломило ногу всю ночь, приходилось ворочаться, чтобы найти положение, в котором она не болит. Дождался утра, а оно выдалось дождливым. Серый свет едва проник в окно, как в дверь постучались, вернее даже поскреблись.
Ни Ёган, ни монах даже не пошевелились. Дрыхли крепко под шум дождя.
– Эй, лентяи, – окликнул их солдат, на всякий случай подтягивая к себе меч поближе, – гляньте, кто там.
Монах поднялся, пошатываясь со сна, пошел и открыл дверь. На пороге стояла Агнес.
– Я к господину, – говорила она. И смотрела на монаха, чуть кося глазами.
Монах ее впустил. Не мог он не впустить, уж больно странным был взгляд девочки. Она словно ждала отказа, готовясь начать борьбу за проход в покои.
– Заголяться, что ли, опять пришла? – спросил Ёган спросонья, глядя на нее.
А она только зыркнула на него, да так, что тот аж сел на своем ложе.
– Ишь ты, – восхитился Ёган, – сама квелая да косая, а смотрит змеей.
Агнес не удостоила его ответа, подошла к кровати, к Волкову и, поклонившись, заговорила:
– Господин, вам постирать ничего не нужно? Могу полы мыть или заштопать чего. Я все могу по хозяйству, могу за огородом ходить, могу за скотом.
Солдат смотрел на нее с интересом.
– Да? И какую плату ты хочешь? – спросил он.
– Да вы небось знаете какую, – заявила девочка.
– Небось – знаю, небось – не знаю. Ты говори, чтобы я не гадал. Что в плату хочешь?
– Буду делать все, что по хозяйству нужно, а за это в шар буду смотреть, когда захочу.
Агнес явно волновалась, она мяла свои натруженные ручки.
Волков хотел было сесть на кровати, да сделал это так неудачно, что в ноге дернулась какая-то жила, словно иглой ткнули. Его лицо перекосилось от боли.
– Не дозволяйте ей, господин, в шар пялиться, – сказал Ёган.
– Почему? – пережидая приступ, спросил Волков.
– Она ж и без шара с придурью, а с ним и вообще умом тронется.
Девочка неожиданно повернулась к нему и сквозь зубы, с шипением и злобой тихо произнесла:
– Замолкни, холоп.
– Вот и я об этом, – подтвердил свои слова Ёган, жестом указывая на нее, – одно слово – припадочная. – И разъяснил: – Дура же!
– Это я дура? – взвизгнула Агнес. – Меня наш поп хвалит, я все псалмы наизусть помню. И до тысячи считать умею! И все жития первых святых помню со дня вечери.
– Неужели все псалмы помнишь? – не поверил монах Ипполит.
– Все сто пятьдесят, – гордо отвечала девочка.
– Монах, спроси у нее что-нибудь, – сказал солдат.
– Читай девяностый, – предложил монах.
– Живый в помощи Вышняго в крове Бога небесного водворится, – затараторила девочка, – речет Господи заступник мой, прибежище мое…
– Ладно, – прервал ее монах чуть растерянно, – читай двенадцатый.
Агнес чуть задумалась, подняла глаза к потолку, вспоминая, и заговорила:
– Доколе, Господи забудешь Ты мя до конца? Доколе отвращаешь лицо Свое от мене? Презри и услышь мя, Господи Боже мой, просвяти очи мои, да не когда усну в смерть, не когда речет враг мой, укрепихся на него…
Монах с изумлением смотрел на нее, Ёган с подозрением, солдат с непониманием, а она все читала, пока не дочитала почти до конца:
– Но я на милость Твою уповаю, да возрадуется сердце мое о спасении Твоем. Буду петь Господу…
– Хватит, – сказал Волков, – ясно, знаешь.
Агнес стояла гордая, с вызовом поглядывала на Ёгана.
– Ну, то самые известные псалмы, – нерешительно произнес Ипполит.
– Так другие спрашивай, какие хочешь, – твердо произнесла девочка.
– Ну, давай тридцать седьмой, – сказал монах.
– Не нужно, – прервал его солдат, все еще кривясь от боли, – Ёган прав: девочка, умом ты тронешься от этого шара. Ступай в свой трактир.
Но девочка не пошла в трактир, она подошла еще ближе к солдату, положила руку на перину и произнесла:
– Корчит вас от ноги, господин. Хотите боль отгоню?
Не дожидаясь разрешения, она откинула тяжелую перину одним движением маленькой руки и сразу нашла место в ноге, откуда расползалась боль. И положив на него свою мозолистую руку, заговорила торопливо, при этом смотря в стену:
– Мясо, что к кости прирастает, криво заросло после раны. Оттого жилу главную теребит. Оттого и боль идет. Так будет всегда. До смерти. Со временем легче будет, но до конца никогда не отпустит. Хромать будете, пока не помрете.
– Бредишь? – спросил солдат с раздражением. – Откуда знаешь?
– В шаре видела.
– Что ты там видела? – продолжал раздражаться солдат. – Рану мою? Мясо? Жилу?
– Нет, ни рану и ни жилу, а видела, как стою тут и говорю вам это.
– Значит, врала мне вчера, когда говорила, что обо мне в шаре ничего не видела, кроме ведьмы.
– Не врала, не помнила, а сейчас как встала возле вас, так и прошибло меня. Все, что вчера в шаре про это видела, то и сказала. И говорю я, а словно не я.
– Гоните ее, господин, горя мы с ней хлебнем. Дурная она, – сказал Ёган.
– Слышишь, что он говорит? – спросил солдат у девочки.
– Боится он, ему и положено, оттого он и холоп, а вы уже про страх и вспоминать не умеете. Оттого вы и людоедов ловите.
– Значит, говоришь, до старости хромать буду? – произнес Волков, откидываясь на подушки.
Она стояла, не убирая руку с его ноги, и молчала. И кивала.
– Значит, до старости я доживу?
– Мне то не ведомо, господин, – ответила девочка.
– Ты ж сама только что говорила, – напомнил монах.
– Да неведомо мне то, – повторила Агнес, – я сказала то, что в шаре видела, и все.