– Ты думал убить меня так, ублюдок! – крикнул он и отбросил палку с оперением в воду.
Реакция нелюдя насторожила солдата, но он еще не потерял надежды:
– Если бы ты и в правду был на войне, людоед, ты бы знал, что ни стрелы, ни болты так из себя доставать нельзя! – крикнул ему солдат. – Иначе наконечник останется внутри.
От головы вурдалака на солнце шел пар, а он улыбался и двинулся на копейщиков, что стояли перед солдатом.
– Да плевать мне на твой наконечник! – визжал он. – Плевать!
«А вдруг и вправду ему плевать, – думал Волков, – тогда мне конец, людишки-то разбегаться собираются. Думают, что его не убить».
Судя по всему, так и было, а людоед опять завизжал так, что кровь в жилах стыла, и снова двинулся на стражников. Люди стали поворачиваться, глядеть на своего коннетабля. Собаки сзади зашлись лаем и разбегались, вырывая повода у егеря из рук.
– Господин, что делать? – крикнул один из мужиков.
Коннетабль пытался навести порядок и успокоить людей, но его никто не слушал. Конь стал крутиться вокруг своей оси и бил ногами, поднимая тучи грязных брызг.
И тут вурдалак, щурившийся до этого от солнца, вдруг широко открыл глаза, остановился и замолчал, словно прислушиваясь к чему-то. Застыл, а из черной дыры в голове выползла струйка белого дыма. Он зашипел, словно огромный кот, широко разинув пасть, и с силой сдавил виски руками. Так и стоял с широко открытыми глазами, уже и солнце его не пугало.
– Что? – крикнул солдат, останавливая наконец своего взбесившегося коня. – Голова заболела?
Теперь нелюдь зажмурился изо всех сил, но продолжал стоять.
– Заболела, – продолжал Волков, – говорил же тебе, нельзя оставлять наконечники в себе.
И тут вурдалак снова завизжал, да так, что один из стоявших перед солдатом стражников бросил копье, закрылся руками, как будто они могли защитить от визга, и кинулся бежать по болоту. Визгом этой твари как кипятком обдавало. Двое других растерянно оглядывались на коннетабля. Он захотел остановить бегущего и ободрить своих людей, но тут конь его совсем взбесился и встал на дыбы. Правая нога солдата была не в стремени, а на левую он опереться не мог, и удержаться в седле шансов не было. И, выронив арбалет, он с грохотом рухнул в грязь и воду.
С трудом подняв голову над водой, он отрешенно смотрел, как разбегаются дворовые мужики, догоняя скулящих от страха собак. А тварь все визжала и визжала, все ближе и ближе. Так, что уже резало уши. А Волков барахтался в тине и грязи, пытаясь найти твердую и нескользкую почву под ногами, чтобы встать. И тут чьи-то сильные руки подхватили его и подняли. Это был Ёган.
– Господин, вы живы?
Волков был жив и зол, уж он-то не собирался бежать. Солдат вырвал из рук Ёгана секиру и сказал:
– Арбалет обронил, найди, – и двинулся навстречу вурдалаку, распихав сидевших на корточках от страха стражников.
А тот остановился и визжал, зажмурившись, но уже не так громко и страшно, все еще сжимая виски руками. Дыра у него в башке стала заметно больше, ее края обуглились, и из нее шел дымок. Тяжело шагая по черной болотной мути, солдат подошел к твари и, забыв, что он может снова повредить еще не зажившее плечо, взял секиру в обе руки. Он нанес вурдалаку страшный удар, вложив в него все силы, всю свою злость. И плечо сразу заныло. У него было такое ощущение, что он рубанул старый, влажный дубовый пень и что его удар бесполезен. Но визг вдруг стих, и стало слышно, как с криками, брызгами и шумом разбегаются его люди, лают собаки, ржут кони.
Вурдалак стоял и во все глаза смотрел на Волкова, даже протянул к нему правую руку, левая ключица с левой же рукой у него были разрублены до соска на груди, из раны сочилась черная жижа.
– Ну, – сказал ему тот, – и кто из нас теперь тупой, как свинья?
Нелюдь не ответил, глядел на солдата как-то удивленно.
И Волков, невзирая на ноющую боль в плече, еще раз со всего размаха рубанул вурдалака, на этот раз по башке. Тот безмолвно завалился набок в черно-серую воду, от его притопленной головы шел пар. А солдат, опустив секиру, огляделся вокруг. Кроме пары стражников, сержанта и Ёгана, остался лишь монах, все остальные разбежались. Было тихо.
Все смотрели на него. Во взглядах людей Волков видел восхищение и даже благоговение, но ему было не до этого.
– Ты арбалет нашел? – спросил он у Ёгана.
– Да нашел, нашел, – показал оружие тот, – цел и невредим он.
– А конь мой где?
– Сейчас сыщу, – обещал Ёган.
– Господин, как вы себя чувствуете, – разбрызгивая грязь, подошел к нему монах, – вы упали с коня, плечо ваше цело?
– Плечо, – солдат пошевелил плечом под латами, – ноет.
– Вы убили вурдалака, нужно снять доспех, плечо поглядеть.
– Нужно топор мой найти, помнишь, где он упал?
– Сейчас найду, – обещал монах.
– А где остальные? – спросил солдат, еще раз оглядываясь вокруг.
– Разбежались, – ответил ему сержант.
– Надо эту тварь к телеге отволочь.
– Не волнуйтесь, господин, все сделаем. – Сержант подошел к нему и забрал из руки секиру.
А Волков стоял и глядел в небо, щурился на солнце. Он и представить себе не мог, что может так радоваться солнцу. Если бы не боль в ноге и нытье в плече, он был бы сейчас счастлив.
Коннетабль не поехал в телеге: нога, конечно, болела, но лезть туда, где между ведер с жиром валялся вурдалак, не хотелось. Он был накрыт рогожей, но его белая как полотно рука свисала с телеги. Вернее, сначала она была белой, а под солнцем становилась пунцовой. Мужики и стражники подходили, смотрели на руку, но под дерюгу никто заглянуть не решался. Так и шли.
Возница хотел было повернуть к деревне, но коннетабль окликнул его:
– Куда собрался?
– Так на площадь, – пояснил возница.
– Ты что, дурак, хочешь повесить на площади сына барона?
Возница перепугался и направил телегу к замку.
Теперь солдат думал, как будет страдать барон и не станет ли упрекать его в смерти сына. И какие слова ему придется говорить другу Карлу, а возможно, и оправдываться. Наверное, лучше съехать из замка.
Но все закончилось на удивление спокойно. Настолько спокойно, что солдату даже не верилось. Ему не пригодились все приготовленные слова и фразы. Барон спустился во двор, заглянул в телегу, осмотрел вурдалака, взглянул ему в лицо, вернее, в часть лица, так как одна половина с левым глазом просто выгорела. Барон стоял у телеги и молчал, пока солдат пересказал ему историю о том, как молодой барон превратился в кровососа. Фон Рютте выслушал, а потом произнес спокойно и тихо:
– Похороните его, Фолькоф, – и, чуть помедлив и осознав, что на кладбище это невозможно, добавил: – Найдите ему место. Хорошее место.
– Я все сделаю, господин барон, – чуть рассеянно произнес солдат.
– Вы молодец, Фолькоф, – сказал барон. – Вы настоящий рыцарь. Я рад, что встретил вас.
И пошел к себе в покои, а все еще растерянный Волков остался стоять возле телеги, ничего не понимая. И тут до солдата дошло. Он вдруг подумал, что не только госпожа Хедвига знала о своем братце, но, возможно, и барон знал о своем сыне. Волков готов был биться о заклад, что барона не удивил убитый вурдалак. Солдата это почему-то стало сильно злить. Он захотел сказать пару слов барону, а тот уже ушел, и дальше стоять во дворе коннетабль не мог, ломило ногу.
Непривычно было просыпаться от того, что в окно светит солнце. Оно встало уже давно, а солдат все еще валялся в постели, не спеша вылезать из перин. По сути, дел для него больше и не было. Вурдалака похоронили за околицей с мечом и доспехом, со всеми рыцарскими почестями. Крест на его могиле поп ставить не велел. Крутец пообещал привезти на могилу большой камень, а барон даже не пришел на похороны сына. Наверное, он его уже давно похоронил. А Волкова, валявшегося в перинах, посетило чувство, которое он давно не испытывал. Это было чувство мира. Чувство отсутствия войны, когда измотанный бесконечными стычками солдат вдруг понимал, что ему больше ничто не угрожает, враг повержен и теперь можно отдыхать в приятном ожидании своей доли добычи, при этом у него, если не вставать с кровати, ничего не болит.
Ёган принес ведро теплой воды, и только тогда Волков выполз из постели. С удовольствием помылся, надел чистую одежду и, не замечая слабой боли в ноге, спустился во двор, где увидел Агнес. Она издали ему поклонилась:
– Доброго утра вам, господин.
– Здравствуй, здравствуй, тебя кормили?
– Да, господин. Управляющий велел давать мне еду, пока не откроется новый трактир.
– Хорошо, – сказал солдат, но видя, что девочка продолжает идти за ним, спросил: – Что еще?
– Хотела узнать, не надо ли чего? Может, нога болит? Могу боль зашептать.
Солдат остановился, пристально посмотрел на нее:
– А кто тебя этому научил?
– Бабка моя. Всегда, когда кто-то из детей убьется, она и кровь, и боль заговаривала.
– Да? А что ты взамен хочешь?
Девочка молчала, смотрела на него. И он сказал:
– Забудь про шар. Это сатанинский глаз. Монах в книге прочел, что он пьет жизнь из тех, кто в него глядит. Я его разобью.
– Не бейте его, господин. Коли нельзя в него глядеть, я и не буду. А коли понадобится – я в него гляну и все увижу, пусть цел будет.
– Иди, – сухо сказал солдат.
Она поклонилась, а он пошел завтракать в донжон. А после завтрака велел седлать коня, а потом поехал с Ёганом в Малую Рютте, смотреть то, что уже считал своим.
Они ездили весь день, инспектируя поля, хлипкие хаты мужиков, кое-какой лес, и заодно нашли хорошее место. Это был небольшой холм, что лежал между деревней и рекой. Ёгану, болтавшему без умолку о хороших и плохих сторонах Малой Рютте, он ничего не сказал, но именно на этом месте он решил построить дом. На замок, конечно, денег у него не было, даже самый маленький замок стоил бы пару тысяч талеров. А вот добрый двор с большими хлевом, амбаром, а главное – с большой конюшней он готов был ставить. Место оказалось удачное. И Малую Рютте, и реку, и дорогу на монастырь прекрасно видно. Ему все очень нравилось, оставалось дело за малым – нужно жениться на госпоже Хедвиге. Да, она была дикая, как волчица, но ему настолько нравилось приданое, что он женился бы на волчице. Тем более если волчица настолько прекрасна. Солдат собирался привести ее в свой дом хоть в мешке, хоть в корзине, хоть в цепях. И тут он неожиданно понял, что у него нет прислуги для дома. Один Ёган не смог бы уследить за тем хозяйством, что он собирался завести. Для большого хозяйства нужны умные и опытные слуги.