Волков поехал в замок, размышляя о многих вопросах, о которых думают рачительные господа. И во дворе замка он опять увидел Агнес. Она болтала с дворовой девочкой, что была при коровнике. Солдат позвал ее и, войдя в донжон, подвел Агнес к управляющему Крутецу.
– Господин управляющий, эта девица будет мне надобна.
– Хорошо, велю кормить ее, – сразу сказал управляющий.
– Того мне мало. Прошу пошить ей два новых платья. Одно простое и крепкое, второе доброе, как для госпожи. И нижние платья чтобы были. И все, что нужно там для девицы. И обувь.
– Деревянную? – спросил Крутец.
Он не был ни удивлен, ни обескуражен: раз коннетабль просит, значит, так надо. Любое пожелание коннетабля и для всех окружающих, и для управляющего тоже было законом.
– И деревянную, и добрую кожаную. Такую, как носит служанка госпожи.
– Хорошо, господин коннетабль, – сказал управляющий.
И тут солдат произнес фразу, которая удивила всех присутствующих в донжоне, всех без исключения, и Крутеца тоже:
– Монах, научи ее грамоте.
– Ее грамоте? – удивился монах.
– Да, псалмы она запоминает. Может, и грамоту осилит. И счету научи. Она хвалилась, что умная. Может, оно и так.
– Хорошо, господин, – сказал брат Ипполит.
– Сегодня начни, – солдат подтолкнул к монаху девочку.
– Хорошо, господин, – повторил монах все еще удивленно.
А Волков полез в кошель и достал оттуда пригоршню меди, кинул ее на стол:
– Купи себе гребень, чепец, мыло и что там еще вам нужно и помойся вся, а волосы особенно, больше грязная не ходи. Не терплю грязь.
Девочка с открытым ртом сгребла пригоршню меди со стола, от удивления и растерянности она даже не поблагодарила его. Солдат повернулся и, хромая, пошел к барону. Только во дворе девочка догнала его, схватила правую руку, поцеловала и произнесла:
– Спасибо вам, вы господин мой!
– Запомни то, что ты сейчас сказала, – ответил Волков.
Следующим утром он надел лучшую свою одежду, новые сапоги, самую дорогую ламбрийскую кольчугу и, позвав с собой сержанта и управляющего, поднялся к барону. Тот был удивлен появлением главных своих людей в столь ранний час, но принял их. Волков вышел вперед, встал в трех шагах от кресла барона и начал с поклоном:
– Господин наш Карл Фердинанд Тилль барон фон Рютте, при сержанте вашем и вашем управляющем я, Яро Фолькоф, ваш коннетабль и отставной корпорал и правофланговый гвардии, охрана штандарта герцога де Приньи, спрашиваю вас: готовы ли вы отдать мне в жены вашу дочь Хедвигу Тилль в награду за дела мои в земле вашей?
Барон смотрел на солдата с неприязнью, что было для того неожиданностью, а потом произнес с раздражением:
– Фолькоф, какого дьявола, что за балаган?
Солдат чуть растерялся и, думая, как ответить, молчал, и сержант с управляющим молчали.
– Вам что, мало моего слова, – продолжал барон, – вы приволокли свидетелей? Я, по-вашему, купчишка, что ли? Вы бы еще нотариуса притащили!
– Все должно быть по правилам, – все еще неуверенно продолжал солдат, – просто я хотел знать, отдадите ли вы мне в жены Хедвигу Тилль, вашу дочь?
– Да. Говорил же это вам. Как только получите рыцарское достоинство – сразу назначим дату свадьбы.
– Господин мой, – продолжил Волков, он чувствовал себя неловко, но хотел довести дело до конца, – а дадите ли вы в приданое за дочерью своей деревню Малую Рютте и весь клин земли, лесов и лугов, что идет вдоль реки почти до монастыря?
– Да-да, – барон раздражался еще больше, отвечая так, будто хотел побыстрее закончить этот разговор, – все как обещал, и золото тоже.
– Благодарю вас, господин барон. – Солдат низко поклонился.
Они вышли на улицу, и Волков перевел дух, уж больно неприятным получился разговор. Он не мог понять перемены в настроении барона, а перемена несомненна была, и с того самого дня, как он привез труп сына барона в замок.
– Я не понял, – заговорил Крутец с заметным удивлением, – сеньор наш даст вам в приданое за дочерью лен? И останется вашим сеньором?
– Нет, – ответил солдат машинально, он думал о своем, – сеньорат на приданое не распространяется.
Сержант изумленно молчал, глядел то на управляющего, то на коннетабля.
– А когда же вас произведут в кавалеры? – не отставал Крутец.
– Надеюсь, что в это воскресенье.
– Вон оно как! – удивленно сказал сержант. – Поздравляю вас, господин коннетабль.
Дальше сержант и управляющий были ему не нужны, и он без них поднялся в свою башню, откуда прошел по стене до покоев прекрасной Хедвиги. Потянул за ручку, дверь оказалась незакрытой. Он шагнул в покои, служанка госпожи попыталась преградить ему путь, но он бесцеремонно отодвинул ее в сторону.
– Куда? Куда ты? – шипела служанка, пытаясь его остановить. – Госпожа не одета. Не смей!
Он отшвырнул ее, как куклу, и прошел в покои.
– Кто там? – резко и с вызовом крикнула госпожа из-за ширмы.
– Ваш будущий муж, – громко сказал солдат, подходя ближе.
– Муж? – Госпожа словно осеклась, голос ее уже не звучал грозно.
А Волков смело зашел за ширму, где и увидел прекрасную дочь барона. Она только что мылась и была обнажена, она прикрыла наготу, схватив нижнюю рубаху и прижимая ее к телу.
– Да как вы смеете?! – воскликнула госпожа Хедвига. – Кто вам дал право!
Солдат усмехнулся и смотрел на нее во все глаза, а она была уже не так уверена в себе и в первый раз обращалась к нему на «вы».
– Так кто вам дал право врываться ко мне? – продолжала красавица.
– Ваш отец. Только что при свидетелях он обещал мне вашу руку.
– Вы разглядываете меня, как лошадь! – взвизгнула девушка. – Не смейте смотреть!
– Хорошо. Но после свадьбы я буду разглядывать вас столько, сколько хочу.
Он вышел из-за ширмы.
– Это мы еще посмотрим, – чуть с вызовом сказала Хедвига. – Я потребую от вас отдельной спальни.
– Даже не надейтесь, у нас будет одно ложе.
– Вы пришли, чтобы мне сказать об этом? Как храбро! Еще один ваш подвиг?
– Я пришел сказать, что перед посвящением я еду в монастырь на три дня поститься и молиться. Хочу спросить вас, не желаете ли присоединиться ко мне?
– Вы совсем умом тронулись от свадебных предвкушений? – насмешливо произнесла молодая женщина, выглянув из-за ширмы.
Служанка зашла за ширму и помогала ей переодеваться, женщины там захихикали.
– Почему же я тронулся? – удивился Волков.
Хедвига тем временем вышла из-за ширмы, села в кресло и, уже не стесняясь солдата, подобрала юбки так, что он мог видеть ее ноги по колено, а служанка села ее обувать.
– Да кто ж пустит молодую женщину в мужской монастырь? – насмехалась она.
Волков понял, что она права и еще что она была очень хороша собой. А служанка, обув госпожу, стала расчесывать ее роскошные волосы.
– Не пяльтесь так на меня, – игриво сказала молодая девушка. – До свадьбы рассматривать невесту – сглазить.
А солдат все равно стоял и рассматривал красавицу.
– Идите! Иначе буду требовать отдельную спальню, – с угрозой произнесла девица.
Тогда он поклонился и молча пошел к двери. У него, старого солдата, кружилась голова от этой женщины.
– Стойте! – крикнула она.
Он остановился, повернулся к ней. Глядя в зеркало, а не на него, Хедвига проговорила твердо и без всякой снисходительности:
– Поменьше хромайте. Я не хочу, чтобы моего жениха считали калекой.
Волков еще раз поклонился.
Три дня поста и молитв, три дня. Да за всю свою жизнь солдат молился в десять раз меньше, чем за эти три дня. В основном он читал короткие молитвы перед схваткой или сражением, а сейчас их читал часами. Правда, молитвы эти были не самыми чистыми.
Всякий раз, когда он начинал молитву, его посещали мысли совсем не о Боге. В голову лезли размышления о лесе, который тянулся от Малой Рютте до реки, и о лугах, что идут вдоль дороги. Ему хотелось бы знать, сколько лугов залито водой и сколько хороших коней они смогут прокормить. А потом, машинально бубня молитвы, он думал о том, что до зимы нужно поставить покои. Он не хотел жить в замке барона с молодой женой. Да! Еще и жена! Как только он вспоминал о ней, весь настрой на молитву пропадал. Солдат закрывал глаза и буквально воочию видел ее, там, за ширмой. Ее обнаженные плечи, и руки, и ногу значительно выше колена. Он с удовольствием вспоминал, что она перестала обращаться к нему на «ты». И ее требование отдельной спальни говорило лишь о том, что девушка смирилась, что будет его женой.
Коннетабль вставал с колен и перед монахами, что молились с ним, он делал вид, что разболелась нога. Те понимали, сочувствовали. Потом он ходил из угла в угол, машинально бубня какую-нибудь молитву, и пытался гнать от себя девичий образ, но это было непросто. Даже в трапезной, жуя варенные без соли бобы и похожий на глину черный мужицкий хлеб, Волков то и дело вспоминал о ней, мечтал о ней.
У него было много женщин. Может быть, даже сотня. Многих он брал по праву меча, многих за деньги. Некоторые искали его ласк сами. У него были даже благородные женщины или выдававшие себя за благородных, и одна из них совсем недавно. Он не был обделен вниманием и богатых горожанок, и купчих. Но ни одна из них не волновала его так, как волновала госпожа Хедвига. Ядвига. Что делало ее такой желанной, он не знал. Может, ее ослепительная северная красота, а может, заносчивость, спесь и недоступность. А может, и все вместе. Но факт оставался фактом, у него не было женщин более желанных.
Единственное, что могло оторвать его от мыслей о ней или о феоде, так это внимание отца Матвея. Настоятель монастыря каждый вечер приходил к солдату и подолгу разговаривал с ним. Эти разговоры начинались, как правило, со спасения души, но постепенно переходили в воспоминания. Отец Матвей начинал интересоваться прошлой жизнью Волкова. Где, кто, с кем, когда? Это вопросы то и дело звучали в разговорах настоятеля. Пару раз Волков ловил себя на мысли, что эти мягкие беседы смахивают на завуалированный допрос. Но скрывать ему было особо нечего, поэтому он спокойно рассказывал историю своей жизни отцу Матвею, а тот, кивая, внимательно слушал.