– Пошел вон.
Отец Виталий упал.
А солдат слез с коня и закричал:
– Добрые люди Рютте и пришлые, вы все знаете, кто такая эта Франческа, спесивая ведьма, убийца и воровка, и что с ней делать, решайте сами. Как скажете, так и будет.
– В огонь! – тут же заорал кто-то.
– Жгите ее, господин.
– В ад ее гадину, в геенну!
– Так тому и быть, – произнес коннетабль Рютте.
Вернее, бывший коннетабль.
Священник уже встал с земли, кинулся к солдату, надеясь успеть уговорить его:
– Не вправе вы это делать, не вправе.
– Ты мне это уже говорил, – ответил Волков, подходя к костру, – если таких, как ты, слушать – зло победит. Впрочем, ладно, послушаю тебя.
Поп опять попытался что-то ему сказать, но солдат отпихнул его и заговорил с Франческой:
– Тут наш поп просит за тебя – может, ты хочешь что-то сказать, покаяться перед людьми, просить прощения или пощады. Если хочешь – говори.
Франческа подняла голову. Все на площади затихли, стояли, прислушивались.
А она еще раз обвела всех взглядом и заорала:
– Будьте вы все прокляты, прокляты! А особенно ты, – тут она даже плюнула в сторону солдата.
– Господи, несчастная, уймись, – умолял ее поп.
Но она не унималась, продолжая орать:
– Проклинаю тебя, все из-за тебя, сын портовой шлюхи…
Дальше солдат слушать не стал, а ткнул ей факелом в лицо как следует, и она замолчала на полуслове.
– Жгите ее, господин, – кричали люди, – в пекло ее! Пусть летит к своему сатане!
– А я ведь тебе предлагал жизнь, – сказал солдат. – Ну что ж, сама выбрала – гори, тварь.
Хворост занялся сразу – видно, был полит чем-то, полетел дым тонкими струйками, побежали по вязанкам быстрые рыжие языки.
– Господи, Господи, – причитал отец Виталий, – прости их, не ведают, что творят.
– Будь ты проклят! – ревела женщина, пытаясь вырваться из пут, что притягивали ее к столбу. – Будь ты проклят!
– Хватит, – сказал солдат, – никого ты не проклянешь, проклятые проклясть не могут.
А по подолу платья Франчески уже струились белые дымки, а пламя уже забралось на верхние вязанки хвороста.
– Ладно, – вдруг закричала женщина, – ладно, я скажу тебе все, скажу.
– Что ты мне скажешь?
– Денег в ларце не было.
– Врешь!
– Клянусь, не было, не было. – Тут первый язык пламени вспыхнул на ее платье. – А-а-а-а… не было денег, не было. Клянусь, клянусь.
– Ну и черт с ним, – отвечал Волков и кинул факел в огонь.
– Я скажу тебе, где меня будет ждать госпожа… Пожалуйста, отвяжи меня… Я умоляю…
– Плевать мне на твою госпожу, не говори мне ничего! – крикнул ей солдат.
– Они с ла Реньи поехали в Ренну.
– К еретикам подались, значит.
– Отвяжи меня, ты же обещал. Отвяжи! – Платье на ней вспыхнуло, а за ним вспыхнул и клок волос, что был снизу. – Отвяжи, я тебе все сказала! – орала Франческа.
– Поздно, – ответил Волков, но тут же выхватил меч и быстро и точно ударил женщину в сердце, она даже не успела и вздоха сделать, лишь одно мгновение смотрела на него изумленно, а потом уронила голову на грудь. Ее волосы охватило огнем.
Поп упал на колени и молился, а солдат спокойно вытер меч о сапог и вложил его в ножны, сел на коня и сказал:
– Прощайте, добрые люди Рютте.
На площади гудел огромный костер, вокруг стоял народ, тут же молился священник, а он выехал из деревни и у замка встретил монаха Ипполита, который сидел в телеге с его вещами, и Ёгана, тот был верхом и в поводу держал лошадей господина.
– Сыча видели? – спросил солдат.
– Они с Агнес уже побежали к мосту, там будут нас ждать.
Волков кивнул, говорить ему больше не хотелось. Так они и доехали до моста, где и нашли Сыча с девочкой. Агнес с радостью залезла в телегу и была возбуждена, оглядывалась вокруг, смотрела на деревню свою. Наверное, прощалась с ней. Сыч сел на коня.
– Ну, с Богом, – сказал солдат.
Он даже не повернул голову, чтобы глянуть в последний раз на Рютте, видеть он ее не мог.
И тут Агнес крикнула:
– Стойте, бежит за нами кто-то! Рукой машет.
Ничего и никого хорошего солдат не ждал, он подумал, что это не все его неприятности на сегодня, и повернулся. Но когда разглядел того, кто бежал за ними, – обрадовался.
Это была Брунхильда. Она, выбиваясь из сил, бежала и, когда была совсем радом, перешла на шаг, а подойдя, с упреком сказала:
– И что ж со мной никто попрощаться-то не захотел?
Сказано это было с вызовом, и глядела она на Волкова.
Тот только улыбнулся в ответ и промолчал.
А Брунхильда глянула на Сыча и добавила:
– А ты, женишок, так и вовсе в любви клялся, а сам бежать…
– Так я…
– Да ладно уж, не оправдывайся, – произнесла девушка и полезла в телегу, – с вами я поеду, в город. А ну-ка подвинься, худоба, – сказала она Агнес, – ишь, за двоих сидит.
– А что тебе в деревне-то не сиделось? – спросил Ёган. – Там у тебя и деньга водилась, и работой ты себя не утруждала. Авось не руками-то работала.
Он захихикал.
– Так батька, подлец, всю деньгу забирал, что ни заработаю! То на конюшню новую, то кухню пристроить, все дай да дай – талер ему дала, а через неделю еще просит. Вот поеду в город, думаю, может, там мужа найду. Эй, попенок, уселась я, трогай.
Брат Ипполит щелкнул кнутом, и телега покатилась. А Волков пришпорил коня, думая, что красавица Брунхильда ему точно не помешает в дороге. И солдату было все равно, что день идет к концу, и скоро солнце начнет садиться, и что он не ел целый день, и что телега перегружена, и что до ночи они могут не найти жилья на постой. Все это было ерундой, на которую можно не обращать внимания, главное – уехать из этого проклятого места, где он пару раз чуть не отдал Богу душу.
Он выжил, и это главное, хотя нога не давала ему покоя, но в компенсацию ранения он получил немало ценных вещей, коней и даже целую свиту людей, да еще и письмо, которое он вез важной персоне.
Волков еще не знал наверняка, нужно ли будет ему искать расположения этой особы или просто выкинуть письмо, уж больно он не доверял теперь всем этим сеньорам. Пока он не решил и просто уезжал из Рютте, слушая, как распутная Брунхильда поет похабные песни, чтобы смущать молодого монаха.
Эпилог
Епископ молчал и что-то жевал, ковырял ложкой в тарелке, но уже без аппетита. Он давно наелся и только делал вид, что ест, а на самом деле обдумывал то, о чем ему рассказал солдат. А солдату больше рассказать было нечего, он хотел есть и уйти, но вынужден был ждать, глядя, как жирный епископ серебряной ложкой скребет дорогую тарелку. А тот взял в руки пустой бокал, повертел его, но вина не попросил и поставил на место. Затем посмотрел на солдата и произнес как бы нехотя:
– Значит, золото ты получил, а кавалером не стал?
– Именно так, монсеньор.
– Ну что ж, в моих силах это поправить, – сказал епископ, глядя на солдата и надеясь, что его слова на того произведут впечатление.
Но солдат был внешне безучастен, как будто не ему это предложили.
– Тебе ведь все равно, от кого ты получишь рыцарские шпоры, от князя мирского или от князя Церкви? – продолжил епископ.
– Абсолютно все равно, – заверил его солдат.
– Абсолютно, – почти передразнил его поп. Он глядел на Волкова и подумал, что хуже воинственного клирика может быть только образованный солдат.
А солдат не торопился, он давно уже смекнул, что нужен этому жирному и хитрому попу. И вопрос напрашивался сам собой: что захочет его жирное преосвященство за шпоры. И это дело будет явно непростое.
Волков молчал, незачем ему было спешить задавать вопросы. Необходимо дать попу понять, что именно он будет решать, взяться ли за то, что нужно попу, или послать его к черту.
Такое поведение раздражало епископа, но он старался не подавать виду, держал долгую паузу и продолжал скоблить тарелку серебром. И все-таки солдат его перемолчал, епископ продолжил:
– Но я должен буду тебя проверить, так ли ты ценен для Матери Церкви, как о тебе пишут, а уже после ты получишь и герб, и шпоры, если, конечно, справишься с одним деликатным делом, которое я тебе поручу.
– Прошу прощения, монсеньор, – прервал его солдат.
– Что? – спросил епископ.
– Если ваше дело действительно деликатно, то мне не хотелось бы знать о нем. Я не могу обещать вам, что возьмусь за него.
– Вот как? – удивился епископ сначала, а потом стал и вовсе раздражаться. – И почему же? Тебе не нужны герб и шпоры? – говорил он с видимой неприязнью.
– Да кто бы отказался от герба и шпор? – отвечал Волков. – Да только, выполняя задания барона, я три раза едва избежал смерти. Я навсегда остался хромым, я попал в немилость сразу к двум принцам-курфюрстам и нажил себе кучу опасных врагов. А рыцарского достоинства я не получил, хотя мне его обещали дважды.
– И что все это значит? Зачем же ты приехал тогда сюда? – раздражался все больше поп.
– Аббат убеждал меня, что я нужен Церкви и Церковь оценит меня по достоинству. Вот я и приехал.
– Так делай то, что нужно, и получишь то, чего заслуживаешь.
– Последние дела мои не принесли мне того, что я заслужил. Сеньоры легко обещают, но неохотно выполняют обещания.
– И что же ты хочешь? – спросил епископ.
– Оплату вперед, – твердо сказал солдат.
– Ах вот оно что, – епископ расплылся в мерзкой улыбочке, – о тебе писали, что ты солдат, а ты не солдат, ты купец, купчишка. Еще немного, и ты гарантий попросишь, адвокатишек да нотариусов позовешь. – Он продолжал улыбаться. – Тебе бы в нотариусы диплом купить, зачем тебе герб? Вон как ты дела-то ведешь умело.
Эти оскорбления попали в цель, солдат наливался злобой, он уже ненавидел этого жирного попа, хотел есть, да и нога у него болела. Но он вдохнул глубоко, сдержался и сказал:
– Только так и никак иначе, сначала герб и шпоры – потом деликатные дела. – И помолчав, добавил: – Герб – вперед.