енное лицо Роберта Конгротяна, который глотал воздух, как будто тонул.
— Вы все еще в «Цели Франклина»? — тут же спросил его Саперс.
— Да. — Голос Конгротяна донесся из коротковолнового радиоприемника. Страйкрок не мог его слышать: он играл со спичкой, выгибая ее, явно недовольный этой помехой.
— Я только что слышал по ТВ, что вы еще существуете. Доктор, со мной происходит что-то ужасное. Я становлюсь невидимым. Меня никто не видит. Я превращаюсь просто в отвратительный запах, меня можно только почувствовать.
О Боже, подумал доктор Саперс.
— Вы меня можете разглядеть? — тихо спросил Конгротян. — На вашем экране?
— Да, могу, — ответил Саперс.
— Удивительно, — казалось, Конгротян немного успокоился. — Значит, по крайней мере электронные мониторы и приборы сканирования могут меня различить. Может, я могу существовать таким путем? Что вы скажете, у вас уже были такие случаи? Сталкивались ли с таким до этого психопатологи? Есть ли этому название?
— Да, есть. — Саперс подумал. Резкий кризис чувства отождествления личности. Это признак явного психоза, навязчивая структура распадается.
— Я зайду сегодня днем в «Цель Франклина», — сказал он Конгротяну.
— Нет, нет, — запротестовал Конгротян, и его глаза безумно выкатились. — Я не могу этого позволить. Фактически я не должен был даже говорить с вами по телефону: это слишком опасно. Я напишу вам письмо. До свидания.
— Подождите, — коротко сказал Саперс.
Изображение осталось на экране. По крайне мере временно. Но он знал, что Конгротян не будет долго на связи. Фуговая тяга была слишком велика.
— У меня сейчас пациент, — сказал Саперс. — Поэтому в настоящий момент я мало чем могу вам помочь. Что, если…
— Вы меня ненавидите, — прервал его Конгротян. — Меня все ненавидят. О Боже, я вынужден быть невидимым! Это единственный путь защитить свою жизнь.
— Мне кажется, есть некоторые преимущества вашей невидимости, — сказал Саперс, игнорируя слова Конгротяна. — Особенно если бы вас заинтересовала перспектива стать похотливо любопытным человеком или злодеем…
— Каким злодеем? — Внимание Конгротяна было поймано в ловушку.
— Мы обсудим все при встрече, — сказал Саперс. — Я думаю, нам следует сделать все настолько достойным Хранителей, насколько возможно. Это слишком ценная, необычная ситуация. Вы согласны?
— Я… я не думал об этом с этой стороны.
— Подумайте, — сказал Саперс.
— Вы мне завидуете, не так ли, доктор?
— Да, очень, — ответил Саперс. — Как аналитик, я, очевидно, тоже вполне похотливо любопытный человек.
— Интересно. — Конгротян казался теперь намного спокойнее. — Например, мне теперь кажется, что я могу выйти из этой чертовой больницы в любой момент. Я могу странствовать. Но запах… Нет, вы забываете про запах, доктор. Он будет меня выдавать. Я одобряю все, что вы делаете, но вы не берете в расчет все факты. — У Конгротяна получилась слабая, дрожащая улыбка. — Я думаю, единственное, что остается сделать, это выдать себя министру юстиции, Баку Эпштейну, или отправиться назад в Советский Союз. Может, мне сможет помочь Институт Павлова. Да, мне стоит попробовать это снова; вы знаете, я у них уже лечился. — Тут его посетила новая мысль. — Но они не смогут меня лечить, если они не могут меня видеть. Что за путаница, Саперс? Черт побери…
Может быть, самым лучшим для тебя, подумал доктор Саперс, было бы то, что собирается сделать мистер Страйкрок. Присоединиться к Бертольду Гольтцу и этим «Сынам Службы».
— Вы знаете, доктор, — продолжал Конгротян, — иногда мне кажется, что истинной причиной моей психиатрической болезни является то, что я подсознательно влюблен в Николь. Что вы на это скажете? Я это вычислил, меня это осенило, и это абсолютно ясно! Это ничтожное табу, или барьер, или что это может быть, было вызвано тем направлением, которое приняло мое либидо, потому что Николь — это, конечно, образ матери. Я прав?
Доктор Саперс вздохнул.
Напротив него Чак Страйкрок с несчастным видом играл спичкой, очевидно все более и более негодуя. Необходимо было заканчивать разговор. И немедленно.
Но Саперс мог поклясться жизнью, что не знал, как это сделать. Это тот самый случай, где меня ждет неудача? — молча спросил он себя. — Это ли предвидел Пемброук, человек из НП, с помощью принципа фон Лессингера? Этот человек, мистер Чарльз Пемброук, я надуваю его сейчас — я его граблю этим телефонным разговором. И ничего не могу поделать.
— Николь, — быстро говорил Конгротян, — последняя настоящая женщина в нашем обществе. Я с ней знаком, доктор, благодаря своей разнообразной карьере, я встречался с ней много раз, я знаю, о ком говорю, правда? И…
Доктор Саперс повесил трубку.
— Вы повесили трубку, — сказал Чак Страйкрок, оживляясь. Он прекратил игру со спичкой. — Было ли это правильно? — Затем он вздрогнул. — Я думаю, это ваше дело, не мое. — Он отбросил спичку.
— Этим человеком, — сказал Саперс, — овладела навязчивая идея. Он ощущает Николь Тибодокс как реальную женщину. В то время как она самая искусственная вещь в нашем окружении.
Шокированный Чак Страйкрок заморгал.
— Ч-что вы хотите сказать? — Запинаясь, он привстал со своего места, затем без сил опустился назад. — Вы испытываете меня. Пытаетесь исследовать мой мозг за то время, что у нас осталось. В любом случае у меня конкретная проблема, не иллюзия, как у этого человека, кто бы он ни был. Я живу с женой моего брата и использую ее присутствие, чтобы его шантажировать; я заставляю его найти мне работу у «Карпа и сыновей». По крайней мере эта проблема лежит на поверхности. Но есть здесь и что-то еще, что-то глубже. Я боюсь Джули, жену моего брата или бывшую жену, назовите как хотите. И я знаю почему. Это связано с Николь. Может, я как и этот человек, по телефону. Только я не влюблен в Николь — я прихожу от нее в ужас, и поэтому я боюсь Джули и фактически всех женщин. Это понятно, доктор?
— Образ Плохой Матери, — сказал Саперс. — Грандиозный и всепоглощающий.
— Николь может править благодаря таким слабакам, как я, — сказал Чак. — По моей вине у нас в обществе матриархат — я как шестилетний ребенок.
— Вы не единственный такой. Вы это знаете — это национальный невроз. Психологическая ошибка нашего времени.
Чак Страйкрок медленно, с отчаянием произнес:
— Если бы я присоединился к Бертольду Гольтцу и «Сынам Службы», я был бы настоящим мужчиной.
— Если вы хотите освободиться от матери, от Николь, вы могли бы сделать еще одну вещь. Иммигрировать на Марс. Купите один из этих дешевых самолетов, этих драндулетов Люка Луни, в следующий раз, когда кочующая стоянка приземлится недалеко от вас.
Запинаясь, со странным выражением лица Чак сказал:
— Мой Бог, я никогда не думал об этом серьезно. Мне всегда казалось это безумием, неразумным. Сделанным в отчаянии, в момент нервного срыва.
— Все же это лучше было бы, чем присоединяться к Гольтцу.
— Как насчет Джули?
Саперс пожал плечами.
— Берите ее с собой. Почему нет? Она хороша в постели?
— Прошу вас…
— Извините.
Чак Страйкрок сказал:
— Интересно, как выглядит сам Луни Люк.
— Я слышал, что это настоящий подонок.
— Может быть, это хорошо, может, это то, чего я хочу. В чем нуждаюсь.
— На сегодня все, — сказал доктор Саперс. — Надеюсь, я хоть чуть-чуть вам помог. В следующий раз…
— Вы помогли. Вы подали мне очень хорошую мысль. Или скорее вы утвердили во мне очень хорошую идею. Может быть, я иммигрирую на Марс. Черт, почему я должен ждать, пока Мори Фрауенциммер меня уволит? Я уйду прямо сейчас и пойду найду Притон драндулетов Луни Люка. И если Джули захочет ехать со мной — хорошо, а если нет — тоже хорошо. Она хороша в постели, доктор, но она не уникальная. Не так хороша, чтобы ее нельзя было заменить. Итак… — Чак Страйкрок поднялся со стула. — Может, я вас уже не увижу, доктор. — Он протянул руку, и они обменялись рукопожатием.
— Черкните мне открытку, когда будете на Марсе, — сказал доктор Саперс.
— Я это сделаю, — кивнув, сказал Страйкрок. — Вы думаете, что будете практиковать по этому же адресу?
— Я не знаю, — ответил доктор Саперс. Может быть, подумал он, вы мой последний пациент. Чем больше я об этом думаю, тем больше верю, что вы тот самый, кого я ждал. Но время покажет.
Они вместе подошли к двери.
— Во всяком случае, — сказал Чак Страйкрок, — я не так плох, как этот парень, с которым вы говорили по телефону. Кто это был? Мне кажется, я его где-то видел прежде или его фото. Может по ТВ, да, так оно и было. Он какой-то артист. Вы знаете, когда вы с ним беседовали, я ощутил такое родство с этим человеком, как будто мы с ним боролись против чего-то вместе: оба в большой беде и пытаемся найти выход, какой-нибудь.
— Гм-м, — сказал доктор Саперс, открывая дверь.
— Вы не хотите мне сказать, кто это был, вам не позволено. Я понимаю. Что ж, я желаю ему удачи, кто бы он ни был.
— Ему она очень пригодится, — сказал Саперс, — кто бы он ни был. Именно сейчас.
Молли Дондолдо едко сказала:
— Ну как оно, Нэт, общение с великим человеком? Потому что, конечно, все согласятся, что Бертольд Гольтц в самом деле великий человек нашего времени.
Нэт Флиджер пожал плечами. Автотакси уже покинуло город Дженнер и теперь все медленнее и медленнее карабкалось по длинному подъему, уходящему все дальше туда, где были самые настоящие леса дождя, огромный пропитанный влагой плоский холм, который чем-то напоминал остатки юрского периода. Болото для динозавров, подумал Нэт, место не для людей.
— Думаю, что Гольтцу удалось обратить в свою веру еще одного, — сказал Джим Планк, подмигивая Молли. Она улыбнулась Нэту.
Дождь, мелкий и легкий, беззвучно капал; дворники автотакси заработали, громко отбивая ритм, который был неточен и раздражал. Теперь автотакси свернуло с главной дороги, которая была хотя бы заасфальтирована, на боковую дорогу из красного кирпича; машина пробивалась вперед, подпрыгивая и переваливаясь. По мере того как машина приспосабливалась к новым условиям, приборы в ней менялись. При этом она издавала такой звук, который заставил Нэта сомневаться в ее безукоризненности. У него было такое чувство, что она может в любой момент остановиться, бросить их и исчезнуть.