ставил на правом фланге – восточнее Горок. Причину этих ошибок Д. Ливен находит, с одной стороны, в «простом упрямстве» ближайшего помощника главнокомандующего – генерал-квартирмейстера К. Ф. Толя и «антагонизмах» внутри высшего командования, из-за которых «изменение местоположения армии по совету генерала-соперника могло быть воспринято как унижение»; а с другой, что «более вероятно», в нежелании Кутузова и Толя «ослаблять силы, охранявшие главную линию коммуникаций, до тех пор, пока не были окончательно убеждены в том, что Наполеон не собирался наносить удар в этом направлении». Последнее обстоятельства, с точки зрения историка, оправдывает Кутузова. Например, во время битвы при Ватерлоо английский главнокомандующий Веллингтон оставил на большом удалении «от поля боя» и в полном бездействии 17-тысячный отряд принца Фридриха Нидерландского, защищавший британские тылы от «несуществующей угрозы» с моря. В свою очередь, «по меньшей мере 23 тыс. человек А. И. Остермана и К. Ф. Багговута с запозданием вступили в сражение при Бородино».[80]
«Атака русской кавалерии на французскую батарею». Худ. В. В. Мазуровский
Отдельный, выделяемый Д. Ливеном, аспект Отечественной войны 1812 г. и Бородинского сражения – противоречия и конфликты в русском высшем командовании. Так, передислокация, по решению Кутузова, 2-го и 4-го корпусов «на первую линию сражения» утром 26 августа (7 сентября) 1812 г. «противоречило всей нормальной практике и вызвало большое негодование М. Б. Барк лая». О перемещении же 5-г о корпуса – лейб-гвардии – Барклая де Толли, являвшегося командующим 1-й Западной армией, в состав которой входили три вышеназванных корпуса, вообще не поставили «в известность». Ливен констатирует «неразбериху и разобщенность» в русском командовании. Только через два часа, после «отчаянных призывов Багратиона», 2-й и 5-й корпуса прибыли на левый фланг, а 4-й корпус – «еще позже», что привело к «огромным потерям» в армии Багратиона под натиском «превосходящих сил противника».[81] Впрочем, как видим, историк далек от мысли о личной вине Кутузова как в разладе, царившем среди генералитета, так и в допущенных вследствие этого ошибках.
Д. Ливен с большой долей иронии относится к начавшимся «с самого 1812 г.» бурным «спорам о точном количестве войск, которое каждая из сторон привела с собой на Бородинское поле». Он «отчасти» объясняет их «довольно детским желанием историков воспеть доблесть армии той или иной стороны, показав, что она находилась в меньшинстве». Вроде бы соглашаясь с численным превосходством русской стороны, он делает одну важную оговорку: «У русских, разумеется, было больше людей, но только в том случае, если принимать в расчет 31 тыс. человек ополчения из Москвы и Смоленска, которые были вооружены преимущественно вилами и топорами и не имели военной подготовки». Ополченцы выполняли «вспомогательные функции» – помогали раненым, несли военно-полицейскую службу, но «не могли и на самом деле не принимали какого-либо участия в сражении». Без учета ополченцев, Наполеон имел «некоторое численное превосходство: порядка 130 тыс. солдат его армии выступили против 125 тыс. русских».
Но если вычесть из числа русских войск 8,6 тыс. казаков, то следует признать «несомненный перевес» Наполеона. Историк отмечает: «Хотя они (казаки. – В. В.) и приносили гораздо больше пользы, чем ополченцы, нельзя было полагаться на то, что казаки на поле боя смогут выстоять против регулярной кавалерии, не говоря уже о пехоте». Кроме того, как в русских войсках, так и в «Великой армии» Наполеона было немалое количество новобранцев. К моменту Бородинского сражения те из них, кто вступил в ряды войск еще «в начале кампании», теперь, пережив все невзгоды первых десяти недель войны, «почти» считались «опытными воинами». Однако 13,5 тыс. русских новобранцев, пополнивших войска Кутузова «за день до сражения», явно составляли исключение. Они прошли «должную подготовку», но не имели никакого реального боевого опыта. В то же время в Бородинском бою «элитные подразделения обеих армий были представлены в полном составе. Применительно к российской армии это были лейб-гвардейские и гренадерские полки. В наполеоновской армии к таким подразделениям относилась гвардия, I корпус Даву, а также многие превосходные немецкие и французские полки тяжелой кавалерии». Несмотря на разные методы подготовки и «различную природу», обе армии «имели хороший стимул и с нетерпением ждали начала сражения после многих недель успевших всем надоесть маршей»; они «знали, что ставки очень высоки».[82] Обе враждующие стороны сознательно стремились к генеральному сражению, от которого зависел исход войны.
Важным фактором Д. Ливен считает мотивацию обеих сторон. Кутузов обращался к религиозным чувствам солдат. Смоленскую икону Божьей Матери обнесли перед всеми рядами русских войск, а сам главнокомандующий вместе с духовенством находился «в центре процессии». Историк видит важный залог успеха русских в умении Кутузова «мастерски общаться с солдатами на доступном им языке». Впрочем, «своими глазами видевшие объятый пламенем Смоленск и другие русские города», русские солдаты «едва ли нуждались в призывах стоять до последнего за родную землю и веру». В свою очередь, французская армия была «всецело» светской и сохранила «многие республиканские нормы 1790-х гг., а также вобрала в свои ряды «несколько десятков тысяч поляков, немцев и итальянцев». В своем приказе, зачитанном в день сражения, Наполеон ни слова не говорил «ни о религии, ни о патриотизме», а лишь «взывал к гордости и уверенности», порожденным «прошлыми победами», и сулил будущую «славу» за победу «под стенами Москвы». Грядущая победа должна была принести, согласно приказу Наполеона, «изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение в отечество». Такая перспектива выглядела, по словам Д. Ливена, «более прозаично, но весьма актуально».[83]
«На артиллерийской позиции. Русская батарея на флешах Багратиона.» Худ. Р. Горелов,1955 г.
Вместе с тем, неуверенность Наполеона в грядущей полной победе и невозможность таковой впервые начали проявляться накануне Бородинского боя, когда Наполеон отверг предложение маршала Л. Даву «вместо фронтального штурма армии П. И. Багратиона» двинуть корпуса Ю. Понятовского и Л. Даву (40 тыс. чел.) «в сторону Старой Смоленской дороги, чтобы окружить русских с левого фланга и нанести фланговый удар». Ливен полагает: «В принципе это была хорошая идея. Наполеону была нужна решительная победа, и у него были основания сомневаться в том, что этого можно достичь посредством фронтального удара. Прочность и упорство русских войск уже успели стать легендой. Фланговый маневр мог превратить бой из сражения на истощение в схватку с применением маневрирования, что могло только сыграть на руку Наполеону». И все же историк считает решение французского императора правильным, так как русские могли разгадать «фланговый маневр» французов и упредить его силами своей легкой кавалерии, а ночные «крупномасштабные перемещения на правом фланге французов» могли также «вызвать хаос» в их рядах. Наконец, Наполеон начал отчетливо ощущать ограниченность своих ресурсов и возможностей. «Более того, – продолжает Ливен, – стратегия русских по изматыванию наполеоновской армии начала приносить плоды. На более раннем этапе кампании он мог бы с легкостью бросить 40 тыс. человек на выполнение подобного маневра, но сейчас он не мог позволить себе взять столь большую погрешность на риск и ошибку».[84]
Далее Д. Ливен подробно анализирует ход Бородинского боя. Сражение началось тяжелым поражением лейб-гвардии Егерского полка, выбитого из деревни Бородино и с большими потерями отброшенного за р. Колочу. Однако попытка преследовать лейб-егерей за Колочей обернулась для французов засадой, большими потерями и отступлением. По мнению историка, «с тактической точки зрения бой окончился вничью». Однако Бородино осталось за неприятелем и здесь французы заняли «превосходные позиции, чтобы обстреливать линии русских продольным огнем». Это могло только усилить опасения Кутузова по поводу возможности атаки неприятеля на русский правый фланг. При натиске французов на русский левый фланг оборонявший флеши 8-й пехотный корпус М. М. Бороздина был «в явном меньшинстве». В бою за флеши 2-я сводно-гренадерская дивизия графа М. С. Воронцова была уничтожена (затем расформирована), а ее командир – тяжело ранен. В течение первых трех часов боя за флеши были тяжело ранены также генералы П. И. Багратион, начальник штаба 2-й Западной армии Э. де Сен-При и М. М. Бороздин. Борьба за флеши представляла собой непрерывные атаки французов, которые сменялись контратаками русских. Впрочем, это уже детали. «Русские историки, – отмечает Ливен, – много сил потратили на то, чтобы точно установить, сколько раз волны французской пехоты обрушивались на флеши, но окончательно выяснить это практически невозможно, да и это не столь уж важно». Сражаясь с «невиданной отвагой», русские оказались «в меньшинстве» и отступили «за Семеновский ручей». В «битве за флеши» участвовала часть солдат 7-го корпуса Н. Н. Раевского и пехотная дивизия П. П. Коновницына, входившая в состав 3-го корпуса Н. А. Тучкова. Поэтому «Тучкову пришлось туго» во время наступления на его позиции близ Утицы корпуса Ю. Понятовского, двигавшегося по Старой Смоленской дороге. Находившиеся в распоряжении Понятовского 10 тыс. солдат, в конце концов, «вынудили оказавшегося в меньшинстве Тучкова отойти на более прочную позицию, закрепившись на холме к востоку от Утицы». Бой возле Утицы и Старой Смоленской дороги не имел «определенного исхода». Польский корпус Понятовского получил подкрепление – вестфальский корпус Ж. Жюно, а на помощь Тучкову прибыл 2-й пехотный корпус К. Ф. Багговута. В Утицком лесу «превосходящие силы противника» были скованы упорным и умелым сопротивлением егерского полка князя И. Л. Шаховского. Наступление неприятеля по всему периметру от Семеновского ручья до Старой Смоленской дороги было остановлено. Корпус Багговута упрочил русский крайний левый фланг. Здесь сложился «относительный баланс сил» и дальнейший ход боя имел «характер второстепенного события». Шансов «успешно пробиться далеко по Старой Смоленской дороге и зайти в тыл русской армии» у Понятовского практически не осталось.