ошибке ли?! – В. В.) приблизился к нам. Достаточно было небольшой демонстрации, чтобы заставить их повернуть обратно и рассеяться…».[155] Итак, уже 27 августа отряд русских казаков провел «разведку боем» в районе ставки Наполеона! Когда через час после казачьей диверсии император Франции со свитой выехал «на лошади» осматривать «поле битвы», добродушный лакей де Боссе был неподалеку от своего августейшего господина и, по собственному признанию, горько размышлял «об ужасных результатах недоразумений между земными царями». Сердобольного француза поразила картина, служившая образцом небывалого героизма и стойкости русских воинов, павших при Бородине, но не сдавшихся и не попятившихся перед завоевателями. Де Боссе продолжал: «Целыми линиями русские полки лежали распростертые на окровавленной земле и этим свидетельствовали, что они предпочли умереть, чем отступить хоть на один шаг».[156]
Пьемонтец Вионне де Маренгоне, являвшийся при Бородине командиром гвардейского стрелкового батальона, осмотрел после отступления русских поле битвы и пришел к выводу, что у Наполеона не было шансов победить русские войска в этом генеральном сражении. Единственным условием разгрома русских войск могло быть уничтожение русского правого фланга (т. е. главных сил 1-й Западной армии генерала М. Б. Барклая де Толли, самой боеспособной и многочисленной). Де Маренгоне, по собственным словам, «убедился, что атака нашим левым крылом была бы невозможна и что если бы мы попытались это сделать, то погибель наша была неизбежна».[157]Не решившись нанести удар по главным силам армии Барклая во время Бородинского сражения, Наполеон несколько отсрочил гибель своей «Великой армии».
Глава IIРусское Бородино: «побоище» глазами русских участников
Русским ветеранам было, что ответить французским «братьям по славе». Гавриил Петрович Мешетич, служивший в 1812 г. подпоручиком 2-й батарейной роты 11-й артиллерийской бригады 11-й пехотной дивизии 4-го пехотного корпуса генерала А. И. Остермана-Толстого (1-я Западная армия М. Б. Барклая де Толли), во время Бородинского сражения оборонял батарею Раевского. Он оставил подробное описание битвы и, в особенности, ее кульминационного этапа – боя за Курганную батарею. Несмотря на утрату русскими ряда важных позиций, Мешетич считал итог баталии ничейным и считал ее предвестником будущей победы над врагом. О конце сражения он писал: «Уже не стало того величественного виду и русской позиции – трех боевых линий пехоты с артиллериею между них; линии пехоты последнего 4-го корпуса изредка стояли на левом фланге, редея и выдерживая последний штурм неприятеля, другие стояли уже на отдыхе, свернувшись в колонны. Тут-то был виден кровавый пот бранный усталости, слезы и сожаление о потерянных начальниках, товарищах и знакомых. Поле брани уже покрылось множеством бездыханных трупов, лощины и кустарники – множеством стонущих, просящих одного – прекращения жизни – раненых; по рытвинам текла ручейками кровь человеческая, с обеих сторон еще падали мертвы герои. Наконец, гром артиллерии, действовавшей от начала и до конца до тысячи с обеих сторон орудий в сражении, визгом ядер, грохотом гранат, шумом картечи, свистом пуль возвещал желание неприятеля сбить с места россиян, но оные мужественно противились, поражали, падали за Отечество и удивляли самих врагов. Под вечер начал чувствовать совершенную усталость неприятель, не стала слышна быть ружейная перестрелка, сумрак вечера прекратил и действие артиллерии. Русские провели всю ночь на своих местах, и позиция боевой линии за ними осталась. Неприятель, как слышно было, наполовину с обозами ночью отступил 7 верст от места сражения. Потеря с обеих сторон простиралась до 60 тыс. убитыми и ранеными. Так история судеб и царств человека вместила в себе битву под Бородином в число кровопролитнейших в мире. Тихо приняла земля в хладные свои недра в несколько часов десятки тысяч убитых людей, но ежели бы она отозвалась стоном, как на Непрядве во время Мамаева побоища бывшему с князем Дмитрием Монаху, то на русской стороне плач был смешанной с неутешною горестию вдовицы и рыданием девицы; на неприятельской стороне – отчаяние и без надежды, вопль и рыдание. Молния небесная, их поражающая, как ни слаба была, но уже заметна.
«Атака французских кирасир на батарею Раевского». Худ. А. Ю. Аверьянов
На другой день оной битвы россияне, не имея достаточных сил, чем бы могли довершить поражение врагов, отступили также 7[мь] верст к г[ороду] Можайску. Неприятель не вдруг решился преследовать…».[158]
Есть в приведенном рассказе русского офицера о Бородинском сражении нечто такое, чего не встретим во французских военных мемуарах. Если в последних битва рассматривается как грандиозный рыцарский турнир, в силу своих масштабов допускающий пролитие большой крови, то в русской мемуаристике силен даже не просто патриотический мотив, а взгляд на происходящее как на священную борьбу с иноземными захватчиками – как на схватку добра со злом, противостояние света и тьмы. Мешетич проводил историческую параллель между Бородином и Куликовской битвой. Он пока еще не мог воспеть победу русского оружия, как в «Задонщине» и «Сказании о Мамаевом побоище», но уже передал теплое животворящее дыхание приближающейся Русской Победы. Русских героев Бородина, отстоявших Отечество, предстояло оплакивать вдовам и девицам, французских героев – гибнущей империи Наполеона I, пославшей их на смерть ни за что (за «ненасытного честолюбца», за хищные интересы крупной французской буржуазии).
Участник Бородинского сражения Михаил Матвеевич Петров, в 1810–1815 гг. командовавший батальоном 1-го егерского полка (до октября 1812 г. – майор, затем – подполковник, а с октября 1814 г. – полковник), также был подчиненным командующего 1-й Западной армией М. Б. Барклая де Толли. Рассказывая о ходе сражения, Петров отметил главную заслугу своего полка – «отбитие» у неприятеля мостов через р. Колоча и ручей Стонец, а затем – «истребление мостов». Тем самым, правый фланг русских позиций сделался неприступным. За этот успех Барклай де Толли «в два раза» направил в отличившийся полк 38 Георгиевских крестов «для награды таящих в боевом огне отличных егерей, сопроводив первую присылку карандашною запискою собственной его руки, изъявлявшую полную его благодарность полку». Затем, «в сумерки», Барклай лично благодарил командира полка полковника Карпенкова, а майору Петрову было объявлено о будущем награждении орденом Св. Георгия 4-й степени «за истребление мостов», что вскоре и состоялось. Финал сражения не вызвал у Петрова победных настроений, но внушал чувство исполненного долга. Битва прекратилась, русские войска побеждены не были, Отечество не погибло. Петров говорит: «С наступлением ночи угаснул пыл Бородинской битвы, кровопролития прекратились; ружейные выстрелы кое-где изредка во мраке ночном мелькали; нет-нет, иногда орудия артиллерийские, как бы отфыркивая свое дневное утомление, покрывали поле сражения гулом свирепых вздохов своих. Лишь стоны умиравших от язв длились между рядами убитых, покрывавших все поле и наполнявших овраги. Они были нам будто прощальными приветами священных теней разлучившихся с нами храбрых наших товарищей, падших там со славою, защищая свое Отечество. Мир вашему праху, благословенные сыны России! И вечная память потомства, которому огонь Бородинского сражения будет неугасимо поднебесною лампадою светить над вами, призывая к поклонению вам, спасители Отечества».[159] Миф о французской победе развеивают также приводимые Петровым сведения об отступлении армии Наполеона с позиций, захваченных в ходе Бородинского сражения, в ночь с 26 на 27 августа. По словам Петрова, патрули 1-го егерского полка «с часа за час открывали передовые посты французские отступавшими назад далее и далее, и, наконец, пред самою уже полуночию дозорный офицер, возвратясь из обхода, рапортовал полковому командиру, что им не открыт неприятель в промежутках Раевского батареи от ручья Стонца и направо до речки Колочи. Чтобы иметь большее сведение и догадку об обстоятельствах дрогнувшего от отпора нашего неприятеля, приказано было одному унтер-офицеру с 10 егерями, сбросив сапоги, перебресть Колочу и узнать, занимают ли французы с. Бородино. Чрез час патруль возвратился и донес, что в с. Бородине нет неприятеля, а за селом, на бугре у правой стороны р. Войны, заметна их конная густая цепь». Донесение об отступлении французов из мест близ батареи Раевского и об оставлении ими с. Бородина командир полка направил Барклаю де Толли. Кроме того, он ожидал «с началом будущего дня непременно получить приказание о наступательном действии, велел ротным старшим пополнить число патронов в сумах егерей». Затем личному составу полка был дан отбой. «И Господня рука, – восклицал Петров, – благословила сон неустрашимых сынов брани на кровавом поле битвы Бородинской!». Между тем, в 5-м часу утра 27 августа начались приготовления к постройке «переправы в с. Бородино». Но, вместо приказа о наступлении, последовал «приказ нам, сняв аванпосты, идти к Можайску вслед армии, отступавшей к Москве, а казакам, не подаваяся вперед, наблюдать неприятеля, бывшего одними только конными пикетами на позиции, какую он имел 25 августа» (т. е. до начала генерального сражения). «Прискорбное приказание» Барклая де Толли об отступлении было исполнено. Наконец, Петров опроверг мнение «многих писателей», которые «считают большою ошибкою Наполеона при Бородине, что он не принял совет маршала Даву: сделать главными силами нападение на русскую армию от д. Утицы, в левый фланг наш». Он считал, что в этом случае Наполеон неизбежно пропустил бы ответный выход в свой «тыл» русских ополченцев («бородатых отчаянных силачей»), казаков «и других конных бригад с конною артиллериею». Кроме того, «лукавый полководец», каким он виделся и самому французскому императору, Кутузов двинул бы «в обход правого его (