Леонтий Леонтьевич Беннигсен (1745–1826). Уроженец Ганноверского королевства, он воевал в ганноверской армии во время Семилетней войны. В 1773 г. Беннигсен перешел на русскую службу, участвовал в русско-турецкой войне 1787–1791 гг. и в походе в Персию 1796 г. В 1798 г. он был уволен со службы Павлом I, а в марте 1801 г. участвовал в заговоре, приведшем к убийству Павла I. Беннигсен командовал русскими войсками в русско-французской войне 1806–1807 гг., закончившейся разгромом русской армии в сражении при Фридланде и Тильзитским миром, а затем был вынужден вновь покинуть службу. В 1812 г., в канун войны с Наполеоном, Беннигсен был возвращен в армию. Сначала он состоял при командующем 1-й Западной армией генерале М. Б. Барклае де Толли, а затем был назначен на пост начальника Главного штаба при главнокомандующем Кутузове. На этом посту Беннигсен находился во время Бородинского сражения. Но, старый интриган, он в критический момент предпочел умыть руки и возложил на Кутузова, а также на близкого к главнокомандующему генерал-квартирмейстера К. Ф. Толя всю ответственность за проигрыш генерального сражения. Это должно было открыть самому Беннигсену дорогу к высшему военному посту в Российской империи. В своих «Записках» Беннигсен не преминул отметить, что «полковник Толь овладел умом князя Кутузова, которому его тучность не позволяла самому производить рекогносцировку местности ни до сражения, ни после него». Раскритиковав план сражения, составленный в окружении главнокомандующего, равно как и последующие действия высшего командования (т. е. Кутузова), Беннигсен присвоил победу в битве французам, а поражение – русским. Он писал: «В четвертом часу пополудни (26 августа 1812 г. – В. В.) Наполеон прекратил атаку, но не увел своих войск; он удовольствовался тем, что мы были оттеснены на всех пунктах, на которые была произведена атака, и что он овладел всеми высотами и стоявшими на них батареями, которые он занял значительными силами, начиная с конца нашего левого фланга до нашего центра, тогда как на нашем правом фланге, как я и предвидел, и предсказывал неоднократно, последние четыре дня не было сделано ни одного ружейного выстрела. С отбитых у нас высот до наступления ночи продолжался перекрестный огонь неприятельских батарей.
Не подлежит сомнению, что неприятельский резерв, в котором находилась гвардия Наполеона, численностью до 30.000 чел., не принимавшая ранее участия в бою, получил также приказание двинуться вперед, чтобы продолжать атаку против нашего левого фланга. Наполеон отменил это приказание, и резерв не тронулся с места. Причина, в силу которой Наполеон не захотел в тот день упрочить достигнутые им успехи, осталась неизвестной (…) Пусть всякий военный рассмотрит план этого сражения и решит, по данному мною описанию, которая сторона, – мы или неприятель, – должна была понести наиболее потерь. Мы увидим далее, что одним из самых пагубных последствий Бородинской битвы была потеря Москвы, столицы Российской Империи, что повлекло за собою огромные и неисчислимые потери для казны и множества частных лиц».[187]
В ответ на доносы Л. Л. Беннигсена и ему подобных, генерал-квартирмейстер 1-й Западной армии (с декабря 1812 г. – Главного штаба) Карл Федорович Толь, доверенное лицо М. И. Кутузова, составил по его поручению «Описание сражения при селе Бородине…»,[188] представлявшее собой официозную версию хода и итогов битвы. Согласно этой версии, русские войска выстояли в битве «с превосходившими силами» Наполеона и «почти» удержали за собой позиции, которые занимали в начале сражения. Толь торжественно возвещал:
«Около 6 часов пополудни от удачного действия нашей артиллерии, производившей огонь до самой ночи, умолкли неприятельские батареи по всей линии и главные силы его отступили в позицию, которую занимал он до начатия сражения. Около 9 часов неприятель овладел было деревней Семеновское, но лейб-гвардии Финляндский полк, во время сражения столь успешно действовавший, и тут натиском вытеснил неприятеля и удержал оную за собою. Село Бородино, деревня Утицы и кустарник, пред нашим фронтом находившийся, остались во власти неприятельских передовых войск, с которыми перестрелка продолжалась до глубокой ночи.
После сего кровопролитного сражения армия наша сохранила почти первую свою позицию. Великая убыль в людях и лошадях, оказавшаяся в полках, не позволяла более оставаться в столь обширной позиции, комплектными батальонами прежде занимаемой, что и побудило главнокомандующего князя Голенищева-Кутузова для соединения армии 27-го числа в 6 часов пополуночи оттянуть войска семь верст назад и занять высоты, близ города Можайска лежащие. Передовые посты и арьергард под командой генерала от кавалерии Платова оставались в сей день на позиции в виду неприятельской армии, и наконец, к вечеру отступили к Можайску, удержав город за собою (…) Сей день пребудет вечным памятником мужества и отличной храбрости российских войск, соревновавших в усердии одни перед другими. Все единодушно желали лучше погибнуть на месте сражения, нежели уступить оное неприятелю. Французская армия под предводительством императора Наполеона и с превосходившими силами не могла поколебать твердости духа и несравненных российских воинов, жертвовавших охотно жизнью за государя и Отечество».
Один из бывших подчиненных К. Ф. Толя – будущий гофмаршал высочайшего двора Александр Андреевич Щербинин, служивший в 1812 г. офицером по квартирмейстерской части, был посвящен в детали «плана Кутузова» перед Бородинским сражением, и в ходе битвы выполнял важные поручения своего начальника. В своих «Записках» он вспоминал о масштабе этого генерального сражения. По словам Щербинина, прошедшего «весь ряд генеральных сражений 1812, 13 и 14 годов» и менее значительные «дела», «все те сражения содержатся к Бородинскому, как маневры к войне». Щербинин свидетельствовал, что приказание Кутузова продолжить после битвы отступление было дано в 11 часов вечера. Отступление русских войск должен был прикрывать арьергард под командованием генерал-адъютанта Ф. К. Корфа, при арьергарде Корфа находился и Щербинин. При этом наихудшие опасения оставшихся на поле сражения русских, что французы будут атаковать их позиции уже на рассвете следующего дня, не подтвердились. «Мы ожидали, – рассказывал Щербинин, – что при первом мерцании дня неприятель нас задавит. Сколь велико было удивление наше, когда, по восходе солнца, при совершенно ясном небе, мы не могли открыть неприятеля, сколько глаз видеть мог в отдаленность. 130 или, может быть, и 150 тыс. отошли ночью незаметно, как кошка». Арьергард, давший «сняться с лагеря» главным силам русских войск, «уже после полдня» 27 августа отступил «за ними к Можайску, не видав ни души неприятельской». Из всего сказанного Щербинин сделал вывод: «Справедливо донес Кутузов в момент окончания сражения, что оно выиграно нами. Впоследствии сделалось известно, что Наполеон потерял в нем почти всю кавалерию, отчего и не решался атаковать лагерь Тарутинский. Под Бородиным виноват Платов, ничего не делав во весь день. Казаки его и ночь всю проспали, не заметив отступления ведетов неприятельских».[189] Итак, при всех оговорках, подчиненный К. Ф. Толя с еще большей уверенностью, чем его начальник, подтверждал официальную версию Кутузова о выигрыше генерального сражения.
Генерал от инфантерии (с 1814 г. – генерал-фельдмаршал и с 1815 г. – светлейший князь) Михаил Богданович Барклай де Толли в своем мемуарном сочинении «Изображение военных действий первой армии в 1812 году»[190] проявил большее благородство, нежели Беннигсен в своем вышеприведенном доносе на Кутузова. Критика главнокомандующего Барклаем де Толли была конструктивной. Во-первых, Барклай упомянул о своем совете, данном Кутузову, надлежащим образом укрепить левый фланг. Совет Барклая был исполнен лишь частично: вместо постройки «сильного редута» здесь «поставлена была батарея из 12 орудий». Во-вторых, вопреки мнению Барклая де Толли и П. И. Багратиона, «Кутузов и Беннигсен» поначалу считали, что Старая Смоленская дорога (на русском крайнем левом фланге) «легко могла быть защищаема нестроевыми войсками». Лишь вследствие боя за Шевардинский редут (24 августа 1812 г.) было решено укрепить оборону на данном направлении с помощью 3-го пехотного корпуса Н. А. Тучкова. Кроме того, Багратион и Барклай, по словам последнего, полагали необходимым возвести «несколько редутов на главнейших высотах при сей дороге». В случае, если бы эти редуты были построены, 3-й корпус, по убеждению Барклая, «в полной мере удержал бы там неприятеля». В-третьих, Барклай предлагал Кутузову предпринять еще вечером 25 августа ряд действий по выдвижению войск на передовые позиции, благодаря чему «резервы наши, не начиная дела, могли быть сбережены до последнего времени, не будучи рассеяны, и, может быть, решили бы исход сражения; князь Багратион, не будучи атакован, сам бы с успехом ударил на правый фланг неприятеля». Кутузов, по свидетельству Барклая, «одобривал, по-видимому, сию мысль, но она не была приведена в действие». В-четвертых, рейд 1-го кавалерийского корпуса генерала графа Ф. П. Уварова и казаков атамана М. И. Платова «на левый фланг неприятеля», совершенный по приказанию Кутузова, мог иметь гораздо больший успех, «если б сие нападение исполнилось с большой твердостью, не ограничиваясь одним утомлением неприятеля». В-пятых, по окончании сражения Барклай де Толли начал готовить 1-ю Западную армию к новому бою и, вместе с новым командующим 2-й Западной армией генералом Д. С. Дохтуровым, планировал вернуть рубежи, оставленные русскими войсками в ходе битвы. Эти меры были одобрены Кутузовым, который объявил Барклаю «благодарность» и сообщил, что «приедет» к нему «для ожидания рассвета и возобновления сражения». Вслед за своими устными уверениями, Кутузов дал аналогичный «письменный приказ», и Барклай начал действовать. Сперва он «предписал рекогносцировку, дабы узнать, занимает ли еще неприятель высоту центра (