анизм» сражения, его финал и значение:
«Механизм этой огромной битвы был самый простой. Наполеон нападал, мы отражали. Нападение, отражение; опять нападение, опять отражение – вот и все!
Со стороны французов – порывы и сила; со стороны русских – стойкость и мужество. Об этой битве можно сказать почти то же, что Веллингтон позднее сказал о битве при Ватерлоо: «Наполеон шел просто, по-старинному и разбит просто… по-старинному!» Мы только должны поставить вместо слова «разбит» другое: «отбит», и будет верно. О Кутузове можно сказать то же, что древние говорили о своем Зевсе: «Разбросав все свои громы в сражении с Титанами, он отражал неприятеля – терпением!» О Наполеоне должно сказать его же собственными словами: «Роковое определение судеб увлекало его!..»».[207]
Последним аккордом битвы стала безрезультатная атака конницы И. Мюрата – короля Неаполитанского на русские позиции. Этот рейд, прерванный сумерками, положил конец побоищу. «Дым огустел и повис над полем. И в этой ночи, полуискусственной, полуестественной, между рассеянных французских колонн, еще двигавшихся с барабанным боем и музыкою, еще развертывавших свои красные знамена, вдруг – и это было уже в последний раз – прозвенела земля под копытами несущейся конницы. 20.000 сабель и палашей скрестились в разных местах поля. Искры сыпались, как от пожара, и угасали, как жизнь тысячей, погибавших в битве. Эта сеча, на минуту возобновленная, была последняя – последняя вспышка догоравшего пожара, затушенного кровью. Это король Неаполитанский бросился с своею кавалериею на линию русскую. Но дня уже не стало, и сражение затихло. Великий вопрос «Кто победит?» остался неразрешенным».[208] Таким образом, Ф. Н. Глинка был явно не склонен объявлять Бородино решающей военной победой русских над Наполеоном. Однако ничья или неопределенная развязка битвы, в ходе которой русские отразили натиск неприятеля, обрекала «Великую армию» на катастрофу. Последним аргументом французского императора в его борьбе за мир оставалась гвардия, насчитывавшая, по версии Ф. Н. Глинки, 25 тыс. чел. Следует, правда, отметить, что «на удалении 800 лье от Парижа» гвардия могла, скорее, пригодиться Наполеону для более-менее безопасного отъезда из враждебной и грозной страны, что собственно и произошло всего три месяца спустя.
Д. В. Давыдов
Село Бородино и прилегающая к нему местность были имением героя войны 1812 г. Дениса Васильевича Давыдова. В селе находился родительский дом Дениса Васильевича, в котором он вырос и который был разобран перед сражением ради постройки фортификационных сооружений. Давыдов не участвовал в Бородинской битве, незадолго до которой П. И. Багратион назначил его начальником летучего партизанского отряда. Прославленный партизан, отличившийся в Отечественной войне, затем участвовал в Заграничном походе и, начав кампанию 1812 г. подполковником, дослужился до генеральского чина. Правда, этот чин, присвоенный знаменитому гусару в январе 1814 г. за сражение при Ла-Ротьере, из-за «недоразумения» и интриг был у него отнят и вновь возвращен ему лишь в декабре 1815 г. В 1829 г. Давыдов написал элегию «Бородинское поле», посвященную собственной непростой судьбе и вековечной славе России:
Умолкшие холмы, дол некогда кровавый!
Отдайте мне ваш день, день вековечной славы,
И шум оружия, и сечи, и борьбу!
Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу
Попрали сильные. Счастливцы горделивы
Невольным пахарем влекут меня на нивы…
О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях,
Ты, голосом своим рождающий в полках
Погибели врагов предчувственные клики,
Вождь гомерический,[209] Багратион великий?
Простри мне длань свою, Раевский, мой герой!
Ермолов! я лечу – веди меня, я твой:
О, обреченный быть побед любимым сыном,
Покрой меня, покрой твоих перунов дымом!
Но где вы?.. Слушаю… Нет отзыва! С полей
Умчался брани дым, не слышен стук мечей,
И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга,
Завидую костям соратника иль друга.
Глава IIIПравда о Бородине в мемуарах лиц из ближайшего окружения наполеона
Граф Филипп-Поль де Сегюр, призывавший братьев по оружию к написанию честных мемуаров о минувшей великой эпохе в истории Франции, не стал кривить душой в своих записках. Их главным предметом де Сегюр избрал поход «Великой армии» в Россию в 1812 г., ставший апогеем и решающим этапом в истории эпохи Наполеоновских войн. В 1824 г. он опубликовал книгу «Histoire de Napoléon et de la grande armée pendant l’année 1812» («История Наполеона и его Великой армии в 1812 году»).[210] Бородинскому сражению автор посвятил отдельную главу.[211] Первым долгожданным событием, предшествовавшим битве, стала, по словам де Сегюра, полученная французским командованием новость, что «наконец, русская армия остановилась!». Очевидно, это вселяло в Наполеона надежду на скорое генеральное сражение, после которого французский император рассчитывал заключить выгодный мир с побежденным царем Александром I. Наполеон также «пожелал» больше узнать «о своем новом противнике» – Кутузове. Почерпнутые французским императором сведения изображали «Кутузова как старика», сумевшего «искусно воспользоваться обстоятельствами» и преумножившего «славу» в «последних походах против турок». Отдавая должное «храбрости» русского военачальника, Наполеону, в то же время, рассказывали о том, что Кутузов «всегда и во всем был расчетлив», «обладал мстительным, малоподвижным характером и в особенности хитростью», имел «характер татарина», «умел подготовить, под покровом приветливой, уклончивой и терпеливой политики, самую неумолимую войну». Характеристика Кутузова как военного деятеля, преисполненного восточным коварством, была, однако, снабжена ссылкой на то, что «он был еще более ловким и искусным царедворцем, нежели генералом». Последнее, наверное, успокаивало и обнадеживало Наполеона, победившего в сражениях немало паркетных генералов, которые прежде сделали успешную карьеру при европейских дворах. Правда, французского императора предупреждали, что Кутузов «был опасен своей известностью и искусством увеличивать ее и заставлять других содействовать ему. Он умел льстить целой нации и каждому отдельному лицу, от генерала до солдата». Наполеону было сказано и о том, что в Кутузове «было что-то напоминающее Суворова, отпечаток древней московской Руси и ее национальных черт, делавших его особенно дорогим всем русским сердцам». Наконец, французского императора должна была настораживать огромная популярность Кутузова: «В Москве известие о его назначении вызвало всеобщее ликование. Люди обнимались на улицах, считая себя спасенными!». Впрочем, имея, по словам де Сегюра, «все эти сведения и отдав приказания, Наполеон стал ждать событий с тем спокойствием души, которое свойственно необыкновенным людям».[212]
Филипп Поль де Сегюр
Затем граф де Сегюр рассказал о бое за Шевардинский редут днем 24 августа (5 сентября) 1812 г. и о последующей ночи. Наполеон и его генералитет, как о том свидетельствовал автор мемуаров, «испытывали беспокойство при мысли, что русские, обескураженные своим поражением накануне, опять скроются, пользуясь ночной темнотой. Мюрат стращал этим».[213] Таким образом, главное опасение французского командования вызывала перспектива отступления русских войск. Когда это опасение не подтвердилось и 25 августа (6 сентября) две армии продолжали стоять друг напротив друга, французы ликовали (в точном соответствии с известными словами из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Бородино»). «Радость была всеобщая, – писал де Сегюр. – Наконец-то прекратится эта неопределенная, вялая, подвижная война, притуплявшая наши усилия, во время которой мы забирались все дальше и дальше. Теперь мы приблизились к концу, и скоро все должно было решиться!». После произведенной «разведки» Наполеон сказал своему пасынку – Евгению Богарне: «Евгений, останемся на месте! Правый фланг начнет битву, и как только он завладеет, под защитой леса, редутом, который находится против него, он повернет налево и пойдет на русский фланг, поднимая и оттесняя всю их армию к их правому флангу и в Колочу».[214] Итак, обрушив русский левый фланг и захватив батарею Раевского («редут»), французский император планировал опрокинуть русские войска на правый фланг, прижать их к р. Колоче и уничтожить.
Численность французских и русских войск составляла, по версии графа де Сегюра, «приблизительно по 120 тыс. чел. и 600 пушек с каждой стороны». При этом мемуарист обозначил «преимущество» русских: «знание местности, общий язык, общая форма и то, что они представляли единую нацию, сражающуюся за общее дело». Последний фактор имел моральное значение. Однако французы имели и свое преимущество. В отличие от русских, у которых «было много иррегулярных войск (прежде всего, казаков. – В. В.) и рекрутов», у французов, при равной численности сил, «солдат (т. е. регулярных войск. – В. В.) было больше».[215]
Наполеон старался внушить своим военачальникам и себе самому веру в победу. Его обнадеживали сведения про «медлительность и нерадивость Кутузова»; французский император «удивлялся, что ему не предпочли Беннигсена». Ожидая «великий день» и «страшную битву», Наполеон «спрашивал Раппа, верит ли он в его победу?». Генерал Ж. Рапп ответил: «Без сомнения, но только в кровавую!». Этот ответ не удовлетворил Наполеона, и он заявил: «Знаю. Но ведь у меня 80 тыс. чел. и я с 60 тыс. вступлю в Москву. Там присоединятся к нам отсталые и маршевые батальоны, тогда мы будем еще сильнее, чем перед битвой!». Граф де Сегюр уточнил, что «по-видимому, в эти расчеты не входили ни кавалерия, ни гвардия». Наполеона же не оставляли опасения, что русская армия все-таки могла покинуть свои позиции и отступить. Новое известие о том, что напротив французов по-прежнему «находится не один арьергард, а целая армия», было для него очень важным: «Присутствие неприятеля на том же месте успокоило императора, и он решил немного отдохнуть». 26 августа (7 сентября) 1812 г. в 5 часов утра Наполеон начал битву криком, обращенным к своему окружению: «Наконец-то мы держим их в руках. Идем вперед, откроем себе двери в Москву!». Затем, дождавшись возле Шевардинского редута «первых лучей рассвета и первых ружейных выстрелов Понятовского», он восклицал: «Вот солнце Аустерлица!». Возглас своего императора де Сегюр сопроводил комментарием: «Но это солнце было не на нашей стороне; оно вставало на стороне русских и освещало нас для их выстрелов, ослепляя наши глаза».