[216] Итак, разница между Аустерлицом и Бородином была налицо с самого начала.
«Битва под Москвой». Худ. Куше
Когда сражение началось, на призыв раненого генерала Раппа двинуть в бой гвардию Наполеон ответил: «Нет, я не хочу, чтобы ее истребили, я выиграю битву без нее». Через некоторое время французский император, после некоторых колебаний, не решился направить в бой даже свою Молодую гвардию.[217] Описывая ход генерального сражения, мужество французов и истребление русской пехоты французскими батареями на русском левом фланге, мемуарист, наконец, назвал французов «победителями».[218] Между тем, до победы было, судя по всему, еще далеко.
Наполеон, обрушивший теперь значительные силы на русский «Большой редут» (батарею Раевского), был намерен помочь своим войскам резервами (гвардией) только в том случае, если русские окажутся в замешательстве и панике. Однако командующий Императорской гвардией маршал Ж.-Б. Бессьер сообщил императору, что русские «далеко не находятся в беспорядке и уже удалились на вторую позицию, где, по-видимому, готовятся к новой атаке». В это время маршал Ю. Понятовский безуспешно пытался «завладеть» Старой Смоленской дорогой, русская кавалерия начала свою атаку на «левое крыло» французов, а принц Евгений Богарне продолжал безуспешно атаковать «небольшой редут». Поэтому Наполеон опять отказался послать гвардию в бой, вновь и вновь повторяя, что сначала «должен хорошо видеть расположение фигур на шахматной доске!» Так прозвучал его отказ генералу О. Белльяру. Вслед за Белльяром с той же просьбой к императору обратился генерал П. Дарю, в числе поддержавших которого был сам начальник штаба «Великой армии» маршал Л. Бертье. Когда Дарю «шепотом» сказал Наполеону о раздающихся «со всех сторон» криках: «Пора уже двигать гвардию! Момент наступил!», – император опять возразил на это, сказав: «А если завтра будет вторая битва, то с чем я буду вести ее?».[219] Вскоре И. Мюрат передал Наполеону и свою просьбу о «помощи гвардии», желая вместе с ней взять последние рубежи обороны русских – «укрепленные высоты». По версии де Сегюра, на этот раз «император, по-видимому, согласился» и «послал за Бессьером». Но Бессьера, отправленного «наблюдать битву с более близкого расстояния», Наполеон ожидал «около часа, не выражая никакого нетерпения и не возобновляя своего приказания. Когда же Бессьер, наконец, вернулся, то он встретил его с довольным видом, выслушал спокойно его донесение и позволил ему продвинуться вперед так далеко, как он это найдет нужным».[220] Таким образом, французский император явно не спешил исполнить уже данное им обещание направить гвардию в бой. В итоге, приказание Бессьеру двинуть гвардию на русских все же последовало, но в очень странных выражениях. Командующий гвардией должен был сам определять, как «далеко» ему надлежит вести своих бойцов. «Но было уже поздно! – восклицает де Сегюр в мемуарах. – Нечего было думать о том, чтобы захватить русскую армию, а может быть, даже и всю Россию – оставалось только завладеть полем битвы. Кутузову дали время осмотреться. Он укрепился на остававшихся у него малодоступных пунктах и покрыл равнину своей кавалерией».[221] Французам удалось захватить батарею Раевского («Большой редут», «жерло этого вулкана»), а также «укрепиться в этой позиции». Попытка «побежденных» русских «без артиллерии» вернуть утраченные рубежи закончилась неудачей, русская пехота была рассеяна французской артиллерией. Но дальнейшее наступление французов было остановлено «новыми оврагами» и расположенными «за ними вооруженными редутами». Граф де Сегюр так рассказывал о последних часах Бородинского сражения: «Они (русские. – В. В.) яростно защищались до наступления темноты, прикрывая, таким образом, дорогу в Москву, их священный город, где находились магазины, склады и который был их убежищем.
С этих вторых высот, занимаемых ими, они сокрушили своим огнем первые высоты, которые они нам отдали. Богарне вынужден был спрятать свое запыхавшееся, измученное и сильно поредевшее войско в углублениях почвы и позади наполовину разрушенных траншей. Солдатам приходилось стоять на коленях, согнувшись за этими бесформенными брустверами. Они несколько часов оставались в таком трудном положении, удерживаемые в нем неприятелем.
Только около трех с половиной часов была одержана, наконец, эта последняя победа. В этот же день было несколько таких побед. Каждый корпус последовательно одолевал сопротивление русских, не извлекая пользы из своего успеха для решения судьбы битвы, потому что, не получая вовремя поддержки, останавливался, истощив свои силы. Но, наконец, все первоначальные препятствия рушились. Шум выстрелов ослабевал и удалялся от императора. Офицеры прибывали со всех сторон. Понятовский и Себастиани, после упорной борьбы, тоже победили. Неприятель остановился и укрепился в новой позиции. День уже склонялся к вечеру, наши боевые припасы были истощены, и битва была окончена (курсив мой. – В. В.)».[222]
В день сражения Наполеон испытывал сильное недомогание, и вечером, по словам графа де Сегюра, «голос у него был слабый и поступь вялая». Императору предстояло решить вопрос о штурме «последней позиции» русских. Но после разговора с Мюратом, Бессьером и Бертье Наполеон отказался от своего замысла, распорядившись лишь удерживать отвоеванные позиции. Граф де Сегюр вспоминал об этом: «Однако все же вид русских, свист пуль и ядер воодушевил его (Наполеона. – В. В.). Он подошел ближе к их последней позиции и захотел ее вырвать у них. Но Мюрат, указав ему на войска, почти истребленные, сказал, что для этого нужна гвардия. На это Бессьер возразил, не упуская при этом случая подчеркнуть, как он это делал всегда, значение этого отборного войска, что расстояние, отделяющее от подкреплений, велико и что между Наполеоном и Францией находится Европа – поэтому необходимо сохранить, по крайней мере, эту горсть солдат, которые одни только отвечают за нее! А так как уже было около пяти часов, то Бертье прибавил, что уже слишком поздно. Неприятель укрепляется в своей последней позиции, и поэтому пришлось бы только пожертвовать несколькими тысячами человек без достаточных результатов!
«Русские артиллеристы». Худ. А. Ежов
После этого император ни о чем другом уже не думал, а рекомендовал победителям соблюдать осторожность. Затем он поехал назад, все время шагом, к своим палаткам, разбитым позади батареи, взятой два дня тому назад, возле которой он с утра оставался почти неподвижным свидетелем всех превратностей этого ужасного дня. Он направился туда и позвал Мортье, которому приказал, наконец, выдвинуть Молодую гвардию, но ни в каком случае не переходить нового оврага, отделявшего его от неприятеля. Наполеон прибавил, что он поручает ему сохранить поле битвы, – это все, что он от него требует. Пусть он сделает для этого все, что нужно, но не больше! Но вскоре Наполеон опять призвал его, чтобы спросить, хорошо ли он слышал, и в особенности же рекомендовал ему не начинать никакого дела и только сохранить поле битвы. Через час он снова повторил свое приказание, чтобы он не двигался вперед и не отступал, что бы ни случилось».[223]
Одержанную Наполеоном «победу» граф де Сегюр сопроводил особым комментарием: «Когда Наполеон, наконец, пришел в свою палатку, то к его физическому упадку присоединилась еще и глубокая печаль. Он видел поле битвы, и оно говорило красноречивее, чем люди! Эта победа, к которой он так стремился и которая была куплена такой дорогой ценой, осталась неполной! (курсив мой. – В. В.) Он ли это, всегда доводивший свои успехи до последнего предела? Почему он оставался теперь равнодушным и бездеятельным – как раз тогда, когда судьба в последний раз оказала ему свое покровительство? В самом деле, потери были громадны и не соответствовали результатам (курсив мой. – В. В.). Все вокруг него оплакивали смерть кого-нибудь из близких – друга, родственника, брата. Роковой жребий в этой битве пал на самых значительных лиц. Сорок три генерала были убиты или ранены! В какой траур должен был одеться весь Париж! Какое торжество для его врагов! Какой опасный предмет для размышлений в Германии! И как в армии, так и в своей палатке Наполеон оставался один на один со своей победой, безмолвной и мрачной, даже не вызывавшей мести!».[224] Любопытно, что оценка итогов Бородинской битвы, данная Ф.-П. де Сегюром, совпадает с мнением русского генерала А. П. Ермолова: «Неприятель одержал победу, не соответствующую его ожиданиям…». Кроме того, слова графа де Сегюра о «победе, (…) даже не вызывавшей мести», указывают на признание им примерного равенства потерь сторон.
Последний шанс разбить русские войска, по версии графа де Сегюра, казалось, представился Наполеону в «десять часов вечера», когда поступило известие о якобы начавшемся беспорядочном отступлении русских войск. Мемуарист рассказывает: «Мюрат, пыл которого не смогли угасить двенадцать часов непрерывной битвы, еще раз пришел к нему (императору. – В. В.) просить, чтобы он дал гвардейскую кавалерию. Неприятельская армия, по его словам, поспешно и в беспорядке переходила реку Москву. Он хочет захватить ее врасплох и нанести ей последний удар! Однако император отверг такой порыв неумеренного рвения…».[225] В самом деле, уже к утру следующего дня Мюрат, очевидно, убедился в недостоверности этих сведений. Как уже говорилось выше, ранним утром 27 августа (8 сентября) 1912 г. он сказал маршалу М. Нею, что неприятель «отступил в полном порядке».