Войска Наполеона были истощены тяжелейшими потерями. В связи с этим граф де Сегюр замечал: «Армия оставалась неподвижной до полудня (следующего дня. – В. В.). Вернее, впрочем, тут больше не было армии, а только один авангард. Остаток ее рассеялся по полю битвы, чтобы поднимать раненых, которых было 20 тыс. Их относили за две мили назад, в Колочский монастырь».[226] Еще одним доказательством неполноты наполеоновской «победы» было минимальное количество русских пленных. На следующий день после сражения французские солдаты, по словам мемуариста, «изумлялись тому что так много врагов было перебито, так много было раненых – и так мало пленных! Не было даже восьмисот! А только по числу пленных и судили о победе. Убитые же скорее доказывали мужество побежденных, нежели победу». Граф де Сегюр при этом добавил: «Если остальные могли отступить в таком порядке, гордые и не упавшие духом, то какая польза была в том, что поле битвы осталось в наших руках? В такой обширной стране, как эта, может ли не хватать русским земли, чтобы сражаться?».[227] Действительно, завоевание поля не могло считаться победой в генеральном сражении, а тем более – в войне. Обескураживающее впечатление на наполеоновского адъютанта произвели раненые и изувеченные русские солдаты, не издававшие «ни единого стона!». По словам де Сегюра, «они более стойко переносили боль, нежели французы. И это не потому, что они мужественнее переносили страдание, но они действительно страдали меньше, менее чувственные, как в физическом, так и в умственном отношении, что зависит от менее развитой цивилизации и от организма, закаленного суровым климатом».[228] Произведенный по приказанию Наполеона подсчет «трофеев», добытых французами в сражении, имел самые скромные результаты: «От семисот до восьмисот пленных да около двадцати разбитых пушек – вот были единственные трофеи этой неполной победы!».[229]
В целом, сохраняя объективность в освещении событий Бородинской битвы, а также предшествовавших ей и последовавших за ней, граф Ф.-П. де Сегюр лишь в конце главы о Бородине не устоял перед искушением свести причины «неполной победы» Наполеона в генеральном сражении и его будущего поражения в войне с Россией к субъективным факторам природно-климатического и медицинского характера: «Русская осень взяла над ним (Наполеоном. – В. В.) верх! Без этого, быть может, вся Россия склонилась бы перед нашим оружием на московском поле. Преждевременная суровость погоды явилась удивительно кстати для русских на помощь их империи. Ураган возвестил о приближении осени. Наполеон охвачен был леденящим холодом. Уже в ночь, предшествовавшую великой битве, все заметили, что его снедала лихорадка, которая подавляла его дух и истощала его силы во время битвы; это страдание, присоединившееся к другому, еще более сильному, задерживало его движения и сковало его гений в течение пяти последующих дней. Оно-то и спасло Кутузова от полного поражения при Бородине и дало ему время собрать остатки своей армии и ускользнуть от нашего преследования».[230] Об увечьях и старческих немощах Кутузова, отрицательно влиявших на его распорядительность, равно как и о том, что капризы «погоды» доставляли русской армии также немало хлопот, французский мемуарист предпочел не писать. Но и сказанного де Сегюром оказалось достаточно для того, чтобы автор мемуаров был ранен на дуэли фанатичным бонапартистом генералом Г. Гурго и на какое-то время стал изгоем среди тех, кого так горячо убеждал писать яркие, но правдивые воспоминания.
«На поле битвы после сражения». Литография неизв. худ.
Арман де Коленкур – герцог Виченцский, в 1807–1811 гг. являвшийся послом Франции в России, оставил огромное мемуарное наследие, из которого русскому читателю известна, главным образом, переведенная на русский язык книга «Поход Наполеона в Россию».[231] Здесь он, в частности, рассказал о Бородинском сражении,[232] свидетелем которого являлся и в котором храбро сражался и погиб его младший брат – генерал Огюст де Коленкур. Важным успехом А. де Коленкур считал взятие Шевардинского редута («двух редутов»), захваченного французами 24 августа (5 сентября) 1812 г., так как данный рубеж служил «ключом к русским позициям». Однако затем Наполеон оказался перед дилеммой, следует ли предпринять маневр в обход русского левого фланга с целью выхода в тыл противника. В конце концов, он отказался от этого замысла. «Император колебался, – писал А. де Коленкур, – произвести ли глубокий маневр правым флангом, чтобы обойти позицию неприятеля и частично оставить в стороне его редуты, или же занять такие позиции – это облегчалось взятием двух редутов, – чтобы иметь возможность атаковать неприятельский центр с фронта и с тыла, начав атаку правым крылом. Он опасался, что побудит русских к новому отступлению, если примет первый вариант, который угрожал бы их тылу, тем паче, что потеря редутов, отнятых у неприятеля накануне, сильно ослабила уже его позицию. Эти соображения склонили императора к принятию второго варианта».[233] Итак, чтобы не спровоцировать дальнейшее отступление русских войск, французский император принял решение сначала разгромить русский левый фланг, а затем обрушиться на «центр». Автор мемуаров также сообщал о том, что 25 августа (6 сентября) «около трех часов дня» Наполеон был встревожен предположением, «что неприятель отходит», и «уже готов был отдать приказ об атаке». Однако затем французы убедились, что русские «сохраняют прежние позиции». А. де Коленкур был одним из лиц, сопровождавших императора перед самым началом сражения. Запечатлел он и слова брата – Огюста, сказанные ему на прощание – перед уходом в бой: «Дело такое жаркое, что я, наверное, тебя больше не увижу. Мы добьемся торжества, или же я буду убит».[234] Эти слова оказались пророческими. Генерал О. де Коленкур пал при взятии «большого редута» (батареи Раевского). Но «торжества» французам этот успех не принес.
А. де Коленкур
Во время сражения Наполеон уделял большое внимание необходимости захвата как можно большего количества пленных, так как именно этот аспект должен был деморализовать войска противника и привести их к уничтожению. По словам мемуариста, он говорил: «Мы выиграем сражение, русские будут разбиты, но дело не будет завершено, если у меня не окажется пленных».[235]
После того, как французам удалось взять «большой редут», а русские, не сумев «отбить» потерянную позицию, «должны были отступить на всех пунктах», Наполеон счел битву выигранной. Хотя русские удерживали «еще один редут и небольшое укрепление, прикрывавшее Московскую дорогу», он сказал сопровождавшему его А. де Коленкуру: «Дело кончено…».[236] Между тем, происходившее на Бородинском поле, по-видимому, несколько опровергало мнение Наполеона. В это время он осматривал с близкого расстояния последние русские укрепления на поле брани и даже рисковал жизнью, находясь под обстрелом. Французский император хотел закончить сражение взятием этих оплотов русской армии и, самое главное, прорывом фронта, что должно было привести к полному разгрому русских. Мемуарист вспоминал: «Император надеялся, что русские ускорят свое отступление, и рассчитывал бросить на них свою кавалерию, чтобы попытаться разорвать линию неприятельских войск. Части Молодой гвардии и поляки двигались уже, чтобы подойти к укреплениям, оставшимся в руках русских. Император, чтобы лучше рассмотреть их передвижения, отправился вперед и прошел вплоть до самой линии стрелков. Пули свистели вокруг него; свою свиту он оставил позади (…) Император находился в этот момент в большой опасности, так как пальба сделалась настолько жаркой, что король Неаполитанский и несколько генералов примчались уговаривать и умолять императора удалиться».[237] Наступал момент, когда решалась судьба русской армии. Наполеону предстояло отдать приказ о штурме оставшихся русских позиций или о прекращении сражения, и он выбрал второе. А. де Коленкур вспоминал:
«Император отправился тогда к подходившим колоннам. За ним следовала Старая гвардия; карабинеры и кавалерия шли эшелонами. Император, по-видимому, решил захватить последние неприятельские укрепления, но князь Невшательский и король Неаполитанский указали ему, что эти войска не имеют командующего, что почти все дивизии и многие полки также лишились своих командиров, которые были убиты или ранены; численность кавалерийских и пехотных полков, как может видеть император, весьма сильно уменьшилась; время уже позднее; неприятель действительно отступает, но в таком порядке, так маневрирует и отстаивает позицию с такой отвагой, хотя наша артиллерия и сокрушает его войсковые массы, что нельзя надеяться на успех, если не пустить в атаку Старую гвардию; при таком положении вещей успех, достигнутый этой ценой, был бы неудачей, а неуспех был бы такой потерей, которая зачеркнула бы выигрыш сражения (курсив мой. – В. В.); наконец, они обратили внимание императора на то, что не следует рисковать единственным корпусом, который еще остается нетронутым, и надо приберечь его для других случаев. Император колебался. Он снова выехал вперед, чтобы самому наблюдать за движениями неприятеля.
Король Неаполитанский и князь Невшательский подъехали с противоположных сторон к этим редутам и присоединились к императору, который удостоверился, что русские занимают позиции и что многие корпуса не только не отступили, но сосредоточиваются вместе и, по всей видимости, собираются прикрывать отступление остальных войск. Все следовавшие одно за другим донесения говорили, что наши потери весьма значительны. Император принял решение. Он отменил приказ об атаке и ограничился распоряжением поддержать корпуса, еще ведущие бой, в случае, если бы неприятель попытался что-нибудь сделать, что было маловероятным, ибо он также понес громаднейшие потери. Сражение закончилось только с наступлением ночи. Обе стороны были так утомлены, что на многих пунктах стрельба прекратилась без команды. Бойцы ограничивались тем, что наблюдали друг за другом. Ночью император перенес свою ставку в тот пункт, где он остановился в начале сражения, – перед редутами».