[245] В том же году французский император, строя планы покорения России, говорил: «Предположите, что Москва взята, Россия разбита, царь смирился или же погиб жертвой дворцовой интриги; может быть новый вассальный трон…».[246] Или еще: «Варварские народы суеверны и примитивны. Достаточно одного сокрушительного удара в сердце империи – по Москве – матери русских городов, Москве златоглавой, и эта слепая и бесхребетная масса падет к моим ногам».[247] Как видим, планы Наполеона перед вторжением в Россию были совсем другие.
Позже, на острове Св. Елены, Наполеон, оставшийся не у дел, с увлечением и полной самоотдачей сочинял легенду о самом себе. По словам его падчерицы – Гортензии, бывшей королевы Голландии, опальный император «с изощренным кокетством хорошего драматурга аранжировал свою жизнь, свою защиту и свою славу».[248] В своих «Максимах и мыслях» Наполеон даже нашел повод для бахвальства по поводу занятия Москвы, а также подобрал самую удобную причину своего поражения («московской катастрофы»[249]) – стихийное бедствие: «Когда я был в Москве, весь мир уже готовился признать мое превосходство, – стихии разрешили этот вопрос».[250] Русские ветераны 1812 г. могли без труда развеять явно надуманный миф Бонапарта, сочиненный в порыве самооправдания, но для них незыблемым оставалось правило: лежачего не бьют.[251]
В боренье падший невредим;
Врагов мы в прахе не топтали…
Между тем, проиграв войну и потеряв Империю, Наполеон, как опытный стратег, планомерно осуществил свой мемуарный реванш. 25 ноября н. ст. 1815 г., сказав своему спутнику-мемуаристу графу Эммануэлю-Огюстену де Лас-Казу о том, что, «вернувшись из Москвы через Лейпциг, (…) сообщил Государственному совету о постигшей французскую армию катастрофе», закончил: «В Париже распространялось сообщение о том, что эта беда сделала меня седым, но вы сами видите (указывая на свою голову), что это не так; и я надеюсь, что смогу опровергнуть и многие другие слухи о моих неудачах (курсив мой. – В. В.)».[252] Слова низвергнутого императора были достойны удивления. Ведь если он не проиграл, а выиграл войну, то каким образом он оказался в неволе на этом печальном острове? Реванш Наполеона за Бородино начался его изящным рассуждением об Аустерлице. Русским солдатам, сражавшимся при Бородине, он поставил в пример их товарищей, которые участвовали… в Аустерлицком сражении. Наполеон («гений, парадоксов друг», как сказал бы Пушкин) говорил Лас-Казу: (27 января н. ст. 1816 г.) «В той битве русские войска, как никогда впоследствии, блестяще проявили себя. Русская армия, сражавшаяся при Аустерлице, не проиграла бы сражение под Москвой». Итак, невзрачным победителям в войне 1812 г. ставились в пример мужественные и бесстрашные, но разгромленные герои Аустерлица.
«Пожар в Москве в 1812 г.». Неизв. худ.
В разговоре с Лас-Казом 24 августа н. ст. 1816 г. Наполеон в красках рассказал о московском пожаре 1812 г., сломавшем все планы «победителей»: «Никакое художественное произведение, даже призвав всю силу поэзии в описании пожара Трои, не способно сравниться с реальностью того, что случилось в Москве. Город в основном был застроен деревянными домами, ветер дул сильнейший; все насосы для подачи воды заблаговременно вывезли из города. Москва представляла собой буквально океан огня. Ничего нельзя было спасти от него. Походный марш наших войск был стремителен, город был захвачен мгновенно. Дамы так спешили покинуть Москву, что в их домах мы даже находили бриллианты. Вскоре они написали нам, что искали спасения от первых грубых эксцессов опасной французской солдатни, но что они оставили свою собственность, полагаясь на благородство победителей, и постараются вернуться в город в течение ближайших дней, чтобы поблагодарить их. Местное население совершенно не замышляло эту жестокость с городом. Оно даже по собственной инициативе передало в наши руки до четырехсот преступников, которые сбежали из тюрем и поджигали деревянные строения».[253] Итак, идиллически изобразив свои отношения с московскими «дамами» и прочим «местным населением», Наполеон возложил вину за варварское сожжение Москвы на подлых уголовников. На вопрос Лас-Каза: «если бы Москва не была сожжена, то не входило ли в планы Вашего Величества остаться в ней на зимние квартиры?», – он отвечал: «Конечно, и я бы представил всему миру удивительное зрелище, когда армия остается на зимние квартиры в самом центре враждебной страны, подвергаясь давлению со всех сторон. Это был бы корабль, осажденный льдом (…) Зима в России тяжело подействовала бы на каждого, апатия была бы всеобщей. Весна все вернула бы на свои места. Всё встало бы на ноги (…) При первом же наступлении хорошей погоды я бы выступил против врага, я бы разгромил его и стал хозяином его империи. Можно было быть уверенным, что Александр не позволил бы мне довести его страну до такого состояния. Он бы согласился на все продиктованные ему условия, и Франция стала бы пользоваться выгодами своего положения. Фактически, мой успех зависел всего лишь от пустяка. Ибо я предпринял военную экспедицию, чтобы сражаться с вооруженными солдатами, а не с природой в разгар ее сильнейшего гнева. Я побеждал армии, но не мог справиться с пожарами, с морозом, с помрачением рассудка и со смертью! Я вынужден был уступить судьбе. И как в результате этого не повезло Франции! И даже всей Европе!
«Пожар в Москве в 1812 г.». Неизв. худ.
«Французские войска в Москве в 1812 г.». Неизв. худ.
«Наполеон в Москве». Гравюра неизв. худ.
Мир, заключенный в Москве, завершил бы мои военные экспедиции. Он стал бы конечной точкой людских потерь и началом всеобщей безопасности».[254]
Заметно утративший чувство реальности, Наполеон нарисовал собеседнику фантастическую картину своей победы над Россией и последующего всеобщего благоденствия. Правда, из слов Бонапарта невозможно до конца понять, почему сей «победитель» и архитектор «всеобщей безопасности» оказался не в состоянии «справиться с пожарами, с морозом» и тому подобными «пустяками».
«В Кремле – пожар!». Худ. В. В. Верещагин
Наполеон также посетовал на пьянство и мародерство своих солдат в Москве. По его словам, «солдаты, никогда не думающие о будущем, (…) думали только, как бы добыть побольше спиртных напитков, золотых и серебряных вещей, пренебрегая всем остальным».[255] Наконец, к этому безрассудству добавился коварный обман – русские обещали французам «мир», но сами активно готовились к продолжению войны. «Изобилие, к которому привели неустанные розыски, – продолжал Наполеон, – повредили дисциплине армии и здоровью неумеренных людей. Уже одна эта причина заставила нас ускорить отступление в Польшу. Москва для нас стала тем же, чем стала Капуа для карфагенского полководца Ганнибала. Генералы противника обнадеживали нас возможностью достижения мира, предварительные условия которого должны были быть подписаны со дня на день. Тем временем казаки тучами нападали на наши обозы и ежедневно уводили с собой наших фуражиров. Фельдмаршал Кутузов собирал остатки своей армии и усиливался за счет рекрутов, направляемых ему со всей страны. Незаметно, под видом различных отговорок о перемирии, его передовые посты все ближе придвигались к нашим войскам. Наконец, наступил момент переговоров, и в ту минуту, когда французский посол должен был принять первое решение, пришло известие, что армейский корпус Мюрата окружен. Наш посол, генерал Лористон, с большими трудностями сумел преодолеть препятствия, чтобы вернуться в Москву. Часть наших войск и артиллерии была уже захвачена русскими. Различные корпуса нашего авангарда, который сначала был отброшен русскими, сумели собраться вместе, разбили русскую колонну, которая окружила их, заняли удобную позицию и успешно атаковали многочисленную вражескую кавалерию, отобрав часть артиллерии и освободив пленных, которые попали к русским во время их первоначальной атаки. В конце концов, прибытие генерала Лористона и наших раненых стало для нас, находившихся в штабе, подтверждением того, что военные действия с русскими возобновляются. Были немедленно отданы приказы о спешном отступлении армии из Москвы; раздалась барабанная дробь, – это был сигнал взять оружие. Мы наспех собрали некоторое количество провизии, и 19 октября (н. ст. – В. В.) начался наш обратный поход из России».[256]
«Наполеон в горящей Москве». Худ. А. Альбрехт, 1841 г.
Итак, Наполеону окончательно изменила элементарная логика. Во-первых, из его слов следовало, что отступление французских войск «из России» (!) началось сразу же после срыва переговоров о выгодном для Франции мире. Выходит, что до того момента французский император блефовал, пытаясь выторговать благоприятные условия мира в силу одного лишь факта пребывания своих войск в Москве и не имея никаких иных доказательств своей силы. Во-вторых, Наполеон, можно сказать, пожаловался на военную хитрость противника – вещь, довольно распространенную в условиях любой войны. Французский император и сам неоднократно пользовался различными уловками подобного рода, не получая притом никаких встречных упреков: враг есть враг М. И. Кутузов также не давал Наполеону никаких обязательств относительно безупречной честности своих методов борьбы с ним. С самого начала он делал ставку на крупную военную хитрость, призванную, в конечном счете, погубить армию Наполеона. Москва, овладеть которой французы стремились во что бы то ни стало, оказалась страшной ловушкой для завоевателей. Здесь исполнились ставшие впоследствии знаменитыми слова русского главнокомандующего: «Мы Наполеона не победим, мы его обманем».