И теперь разговор, начатый с рассказа о поездке к Ленину, показал: крестить детей вместе со своими политическими оппонентами друзья Михаила Иванова не собираются.
— Мы — по одну руку, меки — по другую. Так и на митингах стоим, — рубанул ладонью воздух Александр Медведев, точно обозначил границу между двумя государствами.
Однако в жизни, отметил про себя Игнат, подобной черты не существует. Вернее, не всегда простому рабочему человеку легко и безошибочно доводится определить для себя, кто его истинный друг, а кто недруг. Поверят нам — возьмут в свои руки народную судьбу; дадут себя убаюкать сладенькими, разжижающими душу сказочками об общеклассовом демократическом рае и равенстве эксплуататоров и эксплуатируемых — еще глубже втянутся в рабское ярмо.
— Игнат, давай так рассуждать, — Михаил Иванов охватывает ладонью крутой, как у бычка, лоб. — Помощник начальника милиции — я, большевик. Начальник — кадет Слюсаренко. В рядовых милиционерах — меки, беки, анархия — мать порядка, эсеры. По названию же милиция — рабочая. А по сути своей?
Медведев, слегка припадая на одну ногу, обходит табуретку. Тело — жилистое, худощавое, как на шарнирах, манера говорить — резкая, почти желчная.
— Что морочить голову людям. Давно решено на комитете, и товарищ Фокин, не сомневаюсь, поддержит нас: чистить надо милицию! Неужели маменькиных сынков и бывших полицейских будем вооружать? Хватит и того, что за время войны всякая мразь затесалась в рабочие.
Игнат легким движением указательного пальца тронул дужку очков, отчего на мгновение напомнил студента, подмигнул Медведеву и — скороговоркой:
— «Раньше был он дворник, подметал панели, а теперь в заводе делает шрапнели…» В Питере такая частушка ходила. Ах, известна и у вас?
— Все, кто хотел получить бронь от войны — лавочники, сынки кулаков, мелкие торговцы — заполонили завод, — крутанул головой Иванов. — А как гнать их из милиции, если на собраниях такие же дружки поднимали за них руки?
— А вы — новые выборы, и накануне — обсуждение каждой кандидатуры в сознательной рабочей среде, — сказал Игнат. — И чтобы с рекомендацией вашего заводского комитета РСДРП (б). Так, товарищ Медведев? Вы — председатель заводского большевистского комитета — это имели в виду?
— О рекомендациях и прилюдном обсуждении вопрос не ставили, — признался Шура. — А, с выборами советовали поспешить.
— Ишь, советчики! — вызывающе глянул исподлобья Иванов. — Я уже и ребят на замену подобрал — твоих, Шур, обоих «медвежат» — Митю и Алеху, Ванюшку Забелина, полтора десятка в общем парней у меня на примете. Но как гниду выковырнуть?..
— Надо всем нам за это взяться, — сказал Шоханов. — Перевыборы народной милиции — партийное дело, важнейшее. С оружием, как и с огнем, негоже играть. Потому надо по-ленински — ружья чтобы только рабочим и под нашим контролем. Так, Игнат Иванович?..
Говорили, а потом слушали сообщение Игната о Всероссийской конференции еще долго, пока Иванов не вынул из кармана часы:
— Ого, обед уже проворонили, как бы ужин не прозевать!
— Давайте на завтра перенесем заседание, — подсказал Шура и обернулся к Фокину. — Это мы свой комитет на сегодня намечали — отчет делегации… Вы не уезжаете еще? — вспомнил вчерашнюю обеспокоенность Мити. — Тогда успеем по-настоящему потолковать по многим вопросам. А сейчас собирайтесь-ка, пойдем ко мне. Перекусим, чем бог послал…
— Ты чего, Шур? — вскочил Иванов. — Столько лет я с Игнатом не виделся, а ты его умыкнуть захотел. Да ни под каким видом! И жить у себя оставлю! — И — к Игнату: — В отцовском дому теперь я — старший. Два брательника, три сестренки — мал мала меньше. И я — над ними. С ночи на всех щей наварю, картох, сам и обстирываю… Скоро совсем полысею, спереди уже начал — а все холостой. А ты без Груни все еще? Ну-ну, покалякаем, вспомним давнее…
И когда уже вышли в просторный, бывший директорский коридор, где, как и было, наверное, не так давно, вазы какие-то на тумбах, фикусы, статуэтки на высоких подставках, толкнул Игната в бок:
— Гляди-ка, гляди, кто идет! Узнаешь давнего своего соратника? Ну, то, что у него борода клином, ты и по Питеру помнишь — они у нас все — слыхал? — ныне бородатые, не то что мы, молокососы… Только раздался-то Аким как, гладкий весь…
Еще бы Уханова Акима было Игнату не узнать! Тот появился как раз из двери почти напротив, на ней двумя кнопками клочок бумаги с чернильной надписью; «РСДРП (объединенная)».
Да, раздобрел Аким! С каких харчей? Конечно, случается: одни как сыр в масле, другим дрожжи для здоровья — собственный характер, как бы отгородивший их от всяких излишних забот. Ну, не совсем второе определение подходит к Акиму, но в умении подумать прежде всего о себе ему не откажешь. Только разве это ненужное качество для человека, которого всю жизнь окружают опасности и передряги? Ты вот сам — кожа да кости, как говорит отец, прежний румянец во всю щеку порой и проглянет, только не от нажитой ли по близким и дальним мытарствам чахотки? Даже очки, видите ли, не досуг заказать. В теплушке, как везли в Сибирь, свои потерял, всю дорогу по книжкам и конспектам водил носом, пока учитель из таких же ссыльных свои запасные не предложил. Так что не укоряй ближнего тем, чего сам по своей же натуре лишен…
Не только рукопожатиями обменялись — похлопали друг друга по спинам, изобразив полуобъятия.
— Ну как ты?
— А ты, вижу, по-прежнему. Не меняешься?
— Да куда мне за тобой угнаться? — все-таки изобразил лукавинку на губах Игнат. Но не острую, не саркастическую, как иногда умел.
— Ну, дождались, Игнат! Наконец-тоГ Сколько мечтали, а свобода пришла… Так что позволь как старого, можно сказать, соратника поздравить тебя от души. Ему, Мишке, наверное, этого так остро не почувствовать — от горшка три вершка был, когда мы с тобой уже огни и воды сумели пройти…
— Да мы что, у нас еще молоко на губах, — хмыкнул Иванов. — Тут как раз о таких, как ты, с бородами, у нас шла речь…
Но Уханов уже подцепил Фокина под руку, оказались они на улице Парковой.
— На пару слов, — объяснил Аким. — По поводу вчерашней твоей речи в Брянском Совете. Товбин телефонировал мне в завод. Нет, без обиды. Наоборот, сказал, теперь у большевиков, наверное, появилась достойная личность… Но я не о том: то, что обошлось на заседании Совета, у нас в заводе, не скрою, может обернуться для тебя провалом.
— Оберегаешь или, не дай бог, запугиваешь? Только, сам знаешь, я не из пугливых, — резко, но в то же время и дружелюбно произнес Игнат.
— Не из пугливых, это точно, — подхватил Уханов. — Но и из тех, кого не мешает вовремя предостеречь… Как бы это выразиться точнее? Предостеречь от того, чтобы, не ведая броду, не сигал прямо в воду. Как, прости, с тобой уже бывало… Короче, в заводе настроения — не в пользу вас.
— Значит, открывается широкое поле деятельности, — с нескрываемым вызовом бросил Игнат.
— Деятельности для чего? Чтобы посеять и расширить раздор в среде рабочего класса или чтобы этот класс сплотить перед лицом уже завоеванных, но требующих упрочения революционных свобод?
Хотелось ответить: печетесь на словах о единстве, а сами разъедаете то, чем и силен пролетариат, — его классовую сознательность, Но сказал на редкость миролюбиво:
— Извини, Аким. Если хочешь серьезно, то не время и не место.
— Да нет, я тебя не вызываю на спор. Просто решил в курс дела ввести, обрисовать обстановку, поскольку раньше тебя в заводе оказался. Знаешь, Бежица, как, впрочем, и весь российский рабочий класс, добилась того, за что боролась, — реальных политических свобод. Зачем мутить теперь ей голову обещаниями несбыточных утопий, как делает Ленин…
— О Ленине не будем, — прервал его Игнат, — и об утопиях тоже. Мы с тобой не философы-теоретики, а практики-реалисты. А реализм, к примеру, сейчас подсказывает мне необходимость сесть за тарелку хороших щей — со вчерашнего вечера, извини, кроме стакана кипятку, ничего не успел перехватить. Так что поворачиваю к тем, кто обещал дать пищу. Увы, против естества не пойдешь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Они действительно ступили на революционный путь, можно сказать, в одну пору. И вместе прошли самую начальную и самую, наверное, страшную часть этого пути, поскольку жестокое испытание, которое суждено было им нетерпеть, оказалось в их жизни первым, а первое всегда оглушает своей неожиданностью и неизведанностью.
После бурных событий осени и зимы девятьсот пятого года, когда Игнат впервые приобщился к массовым выступлениям рабочих, лето следующего, девятьсот шестого, ознаменовалось этапами новыми, лично для него особенно значительными.
В конце весны он закончил училище и был определен на Людиновский механический завод помощником чертежника главной конторы. Мать не могла скрыть радости — в служащие вышел сынок, ныне, даст бог, из всей семьи пойдет по дороге, где работать надо умственно, головой, как многие потомственные господа, а это не чета тяжелой подневольной доле мастеровых.
Однако была у Игната и другая, для него ни с чем не сравнимая радость, которой он, конечно, не мог поделиться ни с матерью, ни с отцом. По рекомендации учителя Павлова приняли его в члены Российской социал-демократической рабочей партии. Приняли, как и водится, на подпольном заводском собрании, причём без колебаний и сомнений, несмотря на то что полных лет ему только вышло шестнадцать, — знали как ближайшего помощника Алексея Федоровича. Но мало сказать приняли — избрали сразу секретарем организации. Молодому, грамотному, кому, как не ему, взвалить на себя организаторскую работу! И верно угадали — все завертелось в руках Игната, все пошло шибко, радостно как-то. По всем направлениям оживление проявилось: и связь с округой стала налаживаться, и снабжение литературой улучшилось, и крепкие нити завязались с Бежицей — с окружным комитетом РСДРП.
Не ожидали многие, что так споро пойдут дела, и совсем уж удивились, когда от молодого вихрастого чертежника стали получать сложенные вчетверо печатные листки. Знали: выходит газета «Брянский голос», а теперь — свой «Мальцевский рабочий»! Такое дело поднять, чтобы свой печатный орган!..