Соколов шагает споро. Волосы спутались от жары на лбу, косоворотка расстегнута.
— Вечерком, на зорьке, махнем на Ломпадь? У меня теперь своя, двухвесельная, с килем!.. С ребятами построили. Да ты должен их знать — Захаров да Васек Поляков… В твоем кружке начинали. Ну, так как насчет зорьки?..
— Спасибо, Михаил, но не смогу. В Брянск надо сегодня же возвращаться, а потом в Москву, на бюро с отчетом. Тут, знаешь, одно дело у меня в голове закрутилось… Лучше расскажи, что вам за два месяца удалось?
— С восьмичасовым рабочим днем в заводе поздравь, — ' на ходу бросает Соколов. — Но, скажу тебе, умора была. Цирк!
— Что, капиталисты встали поперек?
— Э-э, не так-то все просто оказалось! Поначалу все наоборот: против были меки, а заводское начальство — ни гу-гу. Дескать, делайте, как знаете, а мы, мол, умываем руки. И, представь, умыли-таки, сволочи! Рабочий день мы сократили с двенадцати часов до восьми, и резко упали заработки рабочих.
Игнат остановился:
— Расценки-то остались прежними?
— Ага! — подхватил Соколов. — Получилось: меньше рабочих часов — меньше и в кармане. Но самое главное — дирекция завода, потирая ладошки, — пальцем на нас: вот они, смутьяны, большевички, которые вас к разору привели… Понимаешь, какую штуку проклятые с нами сыграли?
- И вы — в кусты?
— Ага, испужались, прямо, знаешь, в штаны от страха… — захохотал Михаил. И серьезно: — Я - по цехам. Так, мол, и так. Давайте от профсоюзной организации создадим комиссию из самых сознательных рабочих, а не из горлопанов и тех, что из-за угла… Создадим комиссию — и в бухгалтерию! Не зря, понимаешь, я в бухгалтерии когда-то начинал рассыльным, И что ж выяснили? За все годы войны выпуск снарядов, мин и другой армейской продукции на нашем заводе вырос чуть ли не в пять раз, а оплата за изготовление всех этих снастей не прибавилась ни на копейку! Куда пошла прибыль, кто ее прикарманил? Ну и началось такое, что пришлось начальству платить рабочим сполна…
Снова, как и утром, обрадованно подумал: вырос Михаил… И тут же возникла мысль, что ровным счетом ничего нельзя сделать одному, если не разбудить, не привести в движение энергию других.
Этот вывод он в первую очередь а старался донести до сознания людей, выступая перед ними с докладами, встречаясь на собраниях. Вывод этот был самым главным в работе всей партии, в деятельности ее ответственных организаторов и пропагандистов.
Об этом и Ленин писал сразу же после Апрельской Всероссийской конференции, обращаясь к самым широким слоям рабочих: «…если вместе с капиталистами вы могли победить в несколько дней, простым взрывом народного возмущения, то для победы против капиталистов и над ними необходимо не только это. Для такой победы, для взятия власти рабочими и беднейшими крестьянами, для удержания ее, для умелого использования ее необходима организация, организация и организация… Работайте над организацией ежедневно и ежечасно, работайте сами, этой работы нельзя передоверить никому. Добивайтесь такой работы, чтобы полное доверие масс к передовым рабочим. складывалось постепенно, прочно, неразрушимо. Вот основное содержание всех решений нашей конференции. Вот главный урок всего хода революции. Вот единственный залог успеха…»
И теперь, разговаривая с Михаилом, Игнат напомнил. ему этот главный урок и удовлетворенно еще раз отметил, что людиновские большевики расширяют и уверенно завоевывают доверие масс, направляя их на решение самых жизненных, самых насущных задач революции. Когда рабочие сплачиваются в конкретной работе, в борьбе за свои права, а не следуют одним лишь словесным призывам, тогда они действительно становятся организованной и непобедимой силой.
Но не только на заводе помогают большевики сплачиваться, наезжают и в окрестные деревни. Сам Михаил побывал уже на станции Куява, откуда недавно в комитет пришло письмо: «При нашей станции — деревенька, а меньшевики грозятся всех мужиков записать в свою партию». Поехал, объяснил, кто — за трудовой народ, а кто — пособник буржуев, хотя и кричит о свободе.
— Стали мужики просить записать их в нашу, большевистскую партию, — сказал Соколов. — Сейчас на комитете решили: объехать все окрестные села, помочь беднякам создать свои большевистские организации.
— Курс на округу — верный, — подтвердил Игнат. — Но, думаю, одними ближними соседями вам не обойтись. На Калугу прицел!
— На губернию? Ну, ты и хватил! — хмыкнул Михаил. И тут же: — А что, скажешь, кишка тонка? Брянск и Бежица повели ведь за собой всю Орловскую губернию, почему мы, людиновцы, так не можем у себя, в Калужской? Только как и с чего начать?
Уже подошли к дому, где помещался комитет. Сели на ступеньки. Игнат стал рассуждать. Орел и Калуга — не пролетарские города. Потому там почти нет большевиков. Исходя из создавшейся ситуации, Орловскую губернскую конференцию РСДРП (б) будут собирать Брянский и Бежицкий комитеты. Начали уже объезд уездов, из Москвы на днях он заедет в Орел. Им же, людиновцам, следует связаться с Калугой и тоже вести дело к тому, чтобы начать сбор губернских партийных сил.
— Чем смогу — помогу сам, — пообещал Игнат. — С Брянского завода, думаю, охотно приедут наши товарищи, если понадобится… Осилим?.. — И — с подмигом: — А может, все-таки махнем на Ломпадь? Прямо сейчас?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Странную особенность подметил за собой Митя — некое раздвоение личности. Ну, раздвоение, наверное, сильно сказано, но недоумение при оценке отдельных событий — это точно.
С самого детства он знал, что именно рабочие люди, такие, как в его родной Бежице, создают все богатства на земле, которыми, увы, владеют другие. И потому всем жаром сердца разделял убежденность Шуры, Михаила Иванова, Шоханова и других бежицких большевиков, которые не уставали на всех собраниях и митингах говорить о том, что только власть рабочих принесет истинную свободу народу.
В обществе старшего брата Митя вообще чувствовал себя уверенно. Достаточно было одного Шуриного слова, одной его реплики, например, в разговоре с отцом, чтобы Митя сразу принял сторону брата.
Но выступал Уханов в зале каменного училища, и сотни людей — рабочих, таких же, как Митя, учащихся — ему аплодировали. И возникало в Митиной голове это самое недоумение: а так ли уж во всем Уханов не прав?
— Мы протягиваем большевикам руку и говорим: давайте прекратим словесные распри и будем дружно, сообща укреплять революционные свободы, завоеванные народом, — обращался к собравшимся Уханов. — Однако большевики, такие же социалисты, как и мы, не видят it нас союзников. В представителях черной, желтой расы они готовы видеть соратников и единомышленников, а в нас, своих кровных согражданах и товарищах по революционной борьбе, они видят злейших врагов. Так кто же распыляет силы революции, кто безнадежно ее предает, растаптывая принцип единства, священный лозунг, провозглашенный Марксом и Энгельсом, «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»?..
Может, действительно что-то есть в этом понятии «русская революционная демократия», и нельзя его сбрасывать со счетов? Но вот же сначала бежацкие, затем брянские большевики решительно отмежевались от меньшевиков и создали свои, самостоятельные партийные организации.
Митя не раз слышал, как Фокин повторял слова Ленина, сказанные на Всероссийской конференции: «Нам говорят: вы себя изолировали, вы наговорили страшных слов о коммунизме, напугали буржуа до родимчика… Пусть!.. Да, мы в меньшинстве. Ну что же! В это время угара шовинизма быть социалистом — быть в меньшинстве, а быть в большинстве — значит быть шовинистом…»
— Значит, не на жизнь, а на смерть? — спрашивал Митя Шуру. — И никаких примирений не может быть?
— Только так! А ты считаешь, что Ленин не прав? Тогда припомни один-единственный вчерашний день, и ты безошибочно ответишь себе, можно ли примириться с политикой соглашателей…
Вчера после восьми вечера Ванюша Забелин и Митя сменились с поста у дверей дома социалистических организаций. Теперь можно было сдать винтовку и идти домой — оба жили рядом, но разводящий передал распоряжение явиться к Уханову.
Исполком Совета рабочих депутатов размещался тут же, в одной из комнат бывшего особняка Буковцева — наверное, самой большой, которая директору завода служила гостиной.
Уханов, как и положено, сидел на председательском месте, а заместители Александр Медведев и Чернявский — по краям стола. Тут же находились члены исполкома Владычкин и Гончаров, а Иванов Михаил расположился в уголке.
Уханов протянул Мите и Ване по стопке бумажек и пояснил:
— Это распоряжение Совета о выселении семей, злостно не желающих вносить квартирную плату. Пойдете по адресам и предупредите: в случае невыполнения — именем революционной власти… Тут указан срок…
Шура громыхнул стулом так, что тот упал на пол.
— Рабочий Совет выкидывает на улицу… рабочих! Можно ли придумать более безумное издевательство?
— Что, продолжение дискуссии? — фыркнул Владычкин. Он сидел поодаль, утонув в массивном кожаном кресле. — Как бы ни назывался Совет — рабочим, революционным, народным, прежде всего он должен стоять на страже порядка и законности, а не поощрять анархию. — Породистое, с крупным обвислым носом и темными мешками под глазами лицо социалиста-революционера Владычкина выразило крайнюю степень брезгливости.
Суетливый, юркий меньшевик Чернявский примирительно поднял руку:
— Оставим препирательства. Это наше решение прошло большинством голосов. Но разве не мы, Совет, еще недавно выносили постановление — переселить из антисанитарийных бараков рабочие семьи? Это был действительно акт гуманизма. Но, простите, квартирную плату никто не отменял.
— Но она непомерна для рабочего кармана! — перебил Шура.
Иванов набычился и кивнул ребятам с повязками членов рабочей милиции:
— Айда на улицу!
Сбежал с крыльца, похлопал по деревянной кобура маузера:
— Вот на каком языке надо с вами разговаривать, господа соглашатели! Погодите, придет время… — И — Мите с Ванюшей: — Давайте повестки! Глядите, что я с ними делаю…