С первых же дней пребывания Игната в Брянске события развернулись так, что сама их стремительность перехватывала дыхание. Уже к июню в городе большевиков стало за сотню, в июле — пятьсот. Да, в большинстве были солдаты — из гарнизона, из Двинских артиллерийских мастерских, но ведь какая сила появилась заместо той троицы.
Вскоре речь зашла о проведении собрания всех городских большевиков и выборах комитета.
Нечего было и говорить о том, в пользу кого на собрании поднимутся руки, чтобы, значит, поставить во главе организации. Для того и прислали уполномоченного, чтобы пустил корни, а потом — и на вершину. А как иначе? От головы теперь зависит успех всего дела — и дальнейший рост большевистских рядов, и укрепление их мощи. Вон какой замах предложил Фокин перед выборами комитета — отпечатать сразу тысячу новых бланков партийных билетов! Значит, на рост!..
Собрание созвали в техническом училище. У входа — Семен Панков и Антон Карпешин проверяли у каждого партбилеты. Невиданно, первый раз такой ритуал! Но — надо: не самодеятельность уже, не шаляй-валяй — боевая ячейка партии. Это сказал Фокин, когда определяли порядок сбора. Ну и его доклад включили, все, как надо…
Когда говорил Игнат о том, как росли партийные ряды, ничьей, разумеется, не называл заслуги. Лично о себе, конечно, ни намеком не упомянул. Но все знали — не без его напряжения сил. Однако можно было бы в докладе о нем, о Кулькове — отдельно и подробно, дескать, его ведь инициатива, его энергия… Но и об этом — ни полслова. Назвал, конечно, фамилии — кто начал, кто первым был, но не так, как хотелось бы Михаилу.
Но вздрогнул даже от неожиданности, когда подошел черед выборов: Фокин в качестве члена комитета и председателя предложил его, Кулькова.
Правильно говорится: доверие окрыляет. Тогда и почувствовал Михаил, как шире развернулись плечи, тогда и дела закрутились еще шибче, бегом побежали дела.
Те, кто начинал вместе с ним, кто на самых первых порах присоединился — Семен Панков, Карпешин, Балод Карл, тоже по праву вошли в комитет.
На перевыборах в Совет соглашателям-социалистам пришлось маленько потесниться — образовалась большевистская фракция.
Ну и на выборах в городскую думу выставили свои кандидатуры. Из сорока трех мест получили семь. По цифрам судить — шестнадцать процентов-избирателей отдали свои голоса большевикам, более шестидесяти четырех с половиной процента — блоку Товбина. По, известно, мал золотник, да дорог. Когда припрут тебя к стенке правдой, которая горька, сколько бы ни было за спиной прихлебателей, не выручат те шестьдесят четыре процента, завертишься как уж на сковороде.
А назавтра после заседания думы во всех закоулках города только и было толков: буржуи хотели спрятать от народа продовольственные запасы, а те, что зовутся большевиками, которые вместе с рабочими, сорвали их планы.
Вот пусть и поскребут у себя в затылке меньшевички, подумал Кульков, как им ответить: было такое — про скрытые пуды и вагоны?..
Приятно, когда можешь не стерпеть, а дать сдачи, и не просто сквитаться с тем, кто над тобой и твоими товарищами вздумал насмехаться, а припереть его к стенке на обман народа.
Вот какое настроение взыграло в душе Михаила после заседания думы.
Но где-то у Кулькова иногда и екнет в груди, молнией сквознет неуютная мысль: удержаться бы самому на гребне, не потерять бы, чего достиг.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В ночь с 18 на 19 октября тихая губернская Калуга проснулась как по тревоге. Сначала в испуге вскинулись с кроватей, протирая сонные глаза, жители окраинных улочек, затем — поречных, петляющих вдоль Оки, а следом — дворянских и купеческих особняков, расположенных в самом центре.
Словом, просыпался город по мере приближения со стороны станции Калуга-товарная урчания и рева броневых автомобилей, ржания множества лошадей, тяжелого, отдававшегося гудом в ночи, спешного шага сотен и сотен солдатских сапог.
Жителям было известно, что за городской чертой, в так называемом Барачном городке, стоят лагерем четыре запасных полка, готовящихся к отправке на фронт.
Но топали не они — в город вошли другие части.
Удивило, почему пехтура, конные и броневики прибыли ночью и почему двинулись не в Барачный городок, где им вроде бы и место, а в центр города, на Ивановскую улицу, к дому бывшего губернатора. А тот особняк с мартовских дней известно как прозывается — Дом свободы, и в нем — Калужский Совет. Прибывшие войска заняли сад, окружавший губернаторский дом, расселились по близлежащим строениям и дворам, перепрудили улицы.
Полковник Брант — высокий, сухощавый, с костистым лицом, при ходьбе далеко выставлявший носок, отчего напоминал паука-попрыгунчика — был человеком воспитанным, благородных манер. Ему стоило немалых усилий согласиться нарушить покой семейства директора местной гимназии и занять отведенные ему и его адъютантам три комнаты, которые сам директор и его дражайшая половина уступили, конечно, с превеликим удовольствием. Однако полковник долго щелкал каблуками со шпорами, прикладывал руку к сердцу, прося прощения за столь неожиданное вторжение.
Одно лишь могло извинить неудобство, которое он вынужден был доставить гостеприимным хозяевам, — это сознание, что служба отечеству есть священный долг. Полковник же выполняет одно из самых серьезных и ответственнейших поручений, связанных с судьбами многострадальной родины. Впрочем, если хозяева не будут возражать, он, не заходя пока в покои, пройдется с приближенными по дорожкам сада. Так по сердцу ему нежно-лиловые, издающие терпкий аромат осенние астры.
В глубине сада, склонившись над клумбой, словно складной перочинный нож, полковник и впрямь с наслаждением вдохнул аромат позднего цветочного благоухания, и глубокие морщины на его костистом лице заметно разгладились. Но служба звала к выполнению долга.
— Полагаю, у этих милых осенних астр нет ушей, — обратился он к пяти или шести сопровождавшим офицерам. — Поручение на нашу долю выпало наисекретнейшее. Нанося первый удар здесь, в Калуге, мы обязаны молниеносно разогнать и ликвидировать во всех внутренних губерниях России Советы депутатов — эту большевистскую заразу. Прошу вас, корнет Столыпин, составьте и затем размножьте приказ номер один. Итак, сего дня мне, полковнику Бранту, вступить в общее командование дивизиона смерти, состоящего из двух рот второго Кубанского полка, взвода бронедивизиоиа и семнадцатого драгунского Нижегородского полка, а также вступить в должность начальника гарнизона и содействовать успокоению Калуги, управляемой Советом солдатских депутатов, который вооружен. Посему город Калугу объявить на военном положении и признать подлежащей расформированию расквартированную в казармах Барачного городка двадцать шестую запасную пехотную бригаду, состоящую us двести восемьдесят шестого, двести восемьдесят восьмого, триста первого и триста второго полков…
Тучный, с тяжелыми мешками под глазами, изобличающими больные почки и бессонные ночи, комиссар Временного правительства по Западному фронту Галин позволил себе перебить полковника:
— Как член партии социалистов-революционеров, я намерен лично обратиться к членам Совета с предложением сдать свои полномочия, чтобы помочь правительственному кабинету справиться с анархией и содействовать введению в законные пределы деятельности самодеятельных народных организаций. Предварительная договоренность на сей счет с некоторыми членами Совета у меня имеется.
— Гм, — произнес полковник, — Это во многом облегчит дело. Но у всех ли ваших здешних сопартийцев хватит благоразумия? Впрочем, блок социалистических партий при Временном правительстве, состоящий из социалистов-революционеров и партии социал-демократов меньшевиков, показал свою способность трезво оценивать обстановку. Полагаю, с этими членами Совета мы найдем общий язык. Вся загвоздка — в большевиках! Хотя их там вроде бы кот наплакал? Против них-то я имею полномочия… Так что хочу напомнить, комиссар Галин, уговоры — до определенных пределов. Нам с вами некогда миндальничать — к вечеру Совет и полки двадцать шестой пехотной бригады должны быть обезврежены.
Совету и гарнизону предъявили ультиматумы.
И все же обреченные не соглашались сдаваться — у входа в Дом свободы заступили на пост солдаты запасных полков, несущих патрульную службу в городе, а в Совете развернулись бурные прения.
Рядовой двести восемьдесят восьмого полка Зубатов, сочувствующий большевикам, прямо заявил, что вызов в Калугу казаков — дело рук меньшевиков и эсеров, сидящих здесь, в зале, потому их надо немедленно арестовать. Он даже закончил резче:
— Предателям — пулю в лоб!
Члены большевистской фракции, очень малочисленной, тем не менее подали голос: следует связаться с Барачным городком и попросить командование запасных полков мирно договориться с карателями, чтобы они сняли военное положение и оставили город.
Председатель Совета прапорщик Абросимов, сам социалист-революционер, требовал отсрочки у полковника Бранта и комиссара Галина хотя бы на сутки-двое и категорически противился тому, чтобы обращаться за помощью к местным полкам.
Перепалка словесная была оборвана пулеметно-ружейным огнем, раздавшимся от ворот и из сада. Казаки ворвались в Дом свободы и скрутили руки членам Совета.
Гарнизон, расквартированный в Барачном городке, подчинился приказу и сдал оружие.
Весть о событиях в Калуге полетела по железнодорожному телеграфу и телефону в самые разные концы. Приняли ее и в Брянске. Но похожее скорее на крик отчаяния, сообщение несло в себе мало конкретных сведений.
Оставалось связаться с близлежащими городами — Орлом и Тулой, чтобы с их помощью сложить более или менее четкую картину. И, конечно, следовало соединиться с Москвой, с областным бюро.
Член бюро и заместитель председателя Моссовета Ломов-Оппоков, не скрывая тревоги, известил Фокина:
— Положение очень серьезное. Можно сказать так: Временное правительство объявило гражданскую войну и уже одержало первую победу в Калуге. То, что мы, большевики, предчувствовали, свершилось: теперь уже не Корнилов, а сам Керенский во главе буржуазии открыто двинулся против народа, который он в течение семи месяцев одурачивал пышными речами… Передо мною статья, которую мы готовим в ближайший номер нашего «Социал-демократа». Когда получите газету, будет достаточный материал для агитации и пропаганды… Теперь же вам, на местах, надо усвоить одно: разгром Калужского Совета — часть зловещего заговора, направленного в самое сердце России, в губернии Центрального промышленного района.