В Москве стало известно, сообщил далее Ломов, что главнокомандующий Западным фронтом издал приказ за номером 1140, согласно которому к 1 ноября должны быть расформированы все запасные части фронта. А где они расположены? В первую очередь в самых крупных промышленных городах центра страны. Генерал Черемисов уже потребовал от Петроградского Совета вывода революционных войск. Теперь такое же требование предъявляется Москве — фронту якобы понадобились запасные артиллерийские бригады. Но это уловка: в Москве расквартирована легкая артиллерийская бригада, к тому же укомплектованная пушками устаревшего образца, которые не нужны на позициях. Между тем командующий Московским военным округом полковник Рябцев лживо уверяет, что это не расправа с революционной бригадой, а мера, вызванная стратегической необходимостью.
Связь была неважная, к тому же, видимо, Ломов не все мог передать по телеграфу: Калуга как раз находилась между Москвой и Брянском, и связь шла через нее. Но все же Георгию Ипполитовичу удалось сказать Фокину самое существенное.
Да, события развивались круто!
Всего лишь три дня назад, возвращаясь из Москвы, Игнат сошел с поезда в Калуге.
Совсем не пахло грозой на тихих тенистых улицах, ничто не предвещало страшных событий. В комнатах бывшего губернаторского особняка заседали по фракциям депутаты, стрекотали барышни за пишущими машинами, сновали в дверях мальчишки-курьеры и деловито, с крестьянской основательностью смолили самосад у ворот парка солдатские патрули.
И вот теперь, должно быть, в пустых и гулких коридорах Дома свободы ветер гоняет клочки бумаг и у дверей, изрешеченных пулями, застыли суровые и неразговорчивые казаки.
Как же случилось такое в городе, о котором он никогда не забывал, которому старался помочь?
Не всегда это удавалось, но нередко, направляясь домой, в Брянск, после бюро или пленумов Московского областного комитета партии, Игнат хотя бы на несколько часов стремился остановиться в Калуге. И всякий раз, когда там задерживался, отшучивался:
— Манят воспоминания юности… Кульков по первости хмыкал:
— Оно, конечно, приятственно заглянуть в помещение суда, где объявляли приговор, — и заключал уже без юмора: — Все ж чужая губерния…
— По-вашему, следует отменить лозунг Маркса? — улыбка Игната таила явный подвох.
— Это какой лозунг? — менялся в лице Кульков и тут же спохватывался. — А-а, «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Так то — в масштабе!..
— А масштаб начинается сразу за окном.
Из окна главной конторы арсенала открывались излука Десны и синие лесные дали. Но Игнат намекал не на этот расчудесный природный вид. За рекой — Бежица со своим гигантом заводом, дальше, за синим лесным крылом, Паровозная Радица, Дятьково, Людиново, Ивот, Старь…
Не всех их надо тащить на помочах. Бежица или Людиново сами сто очков дадут Брянску. У них не только сильные организации — самостоятельные связи с ЦК в Питере и областным комитетом в Москве: туда шлют телеграммы и письма, оттуда приходят к пим брошюры, газеты, приезжают докладчики, лекторы.
Короче, на шее у города не сидят.
Однако чуть ли не с первого дня Игнат все силы города и округи сложил будто в один котел.
Нужны, скажем, агитаторы в полки гарнизона — просит Медведева Александра, Шоханова или Иванова выделить для разговора с солдатами лучших рабочих-большевиков. В свою очередь, готовится многолюдный митинг в Бежице — неминуемо ехать туда в помощь то Семену Панкову, то Балоду, то Кулькову.
Панков Семен и Карпешин по настоянию Фокина, кстати, почти все время проводят то в гарнизоне, то колесят по уездам и волостям. В деревни и в города Орловщины, а то и в сам губернский центр выезжают целыми бригадами рабочие Брянского завода — разъясняют, кто такие большевики, какая у них программа и цель.
Людиновцы, те помогают сплачивать силы пролетариата и сельской бедноты и в своих, калужских, краях, и рядом, в соседнем же Брянском уезде. А что делить?
Все верно: мастеровой или мужик что калужский, что орловский — свой брат трудяга. Только ведь опять же не получилась бы врастопырку пятерня! На словах, умозрительно можно представить себе этот «общий котел». Но как в натуре определить классовую единую мощь, во имя которой все и складывается, как говорится, до кучи?
Не за горами оказался тот случаи, когда такая проявилась пролетарская мощь всего района, что Кульков поначалу рот от удивления открыл. Да он ли один? Игнат сам готовил эту силу, но и он, честно говоря, не ожидал, что враз, в одночасье поднимется такая стена народной мощи, спаянная твердой большевистской волей.
Стала стеной та сила в августе месяце, когда генерал Корнилов решил задушить революцию. Собственно, «спасителя отечества» призвали министры-капиталисты и социалисты-соглашатели. Собрались они вместе с представителями буржуазии, промышленниками и либеральствующими краснобаями в Москве на так называемое Государственное совещание и пали ниц перед генералом-вешателем.
Поначалу, когда новоявленный российский бонапарт разворачивал свою программу, согласно которой вся страна превращалась в военный лагерь, контрреволюция ему аплодировала. Но вдруг Керенского пробрала дрожь: а что, если заодно диктатор сметет и его со всем Временным правительством? И, насмерть перепуганный, он метнулся за помощью к Советам — к рабочим, крестьянам, солдатам, которых и хотел до смерти запугать генералом-контрреволюционером. Ленин и большевики немедленно разъяснили, что и Корнилов, и Керенский — враги трудящихся. Причем Корнилов — злейший враг революции. Но и о поддержке правительства Керенского в этой борьбе двух диктатур не может быть речи. Поэтому, поднимая народ против Корнилова, большевики звали массы не к защите Керенского, а к защите революции.
В конце августа, когда Корнилов повел свои войска на Петроград, и поднялась та мощная сила.
На товарном дворе арсенала в те дни Кульков, утирая с лица горячий пот, вместе с Пайковым Семеном, Карпешиным и другими рабочими-арсенальцами разбивали ящик за ящиком и раздавали в протянутые рабочие руки новенькие, обильно смазанные салом трехлинейки. Своим, арсенальским только? Нет уж, вооружали весь район. Кульков вел учет: арсенальцам — сто пятьдесят, бежицким — четыреста, людиновским и дятьковским — по сто винтовок. И еще по нескольку сот — представителям Орла и Калуги. Им же — восемь возов пулеметных лент…
В те дни в Брянске всеми делами заправлял ревком, который возглавил Игнат. Совет рабочих и солдатских депутатов и городская дума, где еще недавно орудовали меньшевики, эсеры да бундовцы, передали большевистскому ревкому всю полноту власти в городе и районе. На станциях, на заводах, в рабочих поселках — всюду со стен и заборов глядели воззвания:
«Брянский ревком будет всеми силами, вплоть до применения оружия, сохранять и защищать революционный порядок… Революционный народ, свергнувший царизм, не допустит воскресения палачей!.. Всякий, кто в этот тяжелый момент будет способствовать разрушению русской свободы и кто будет вносить расстройство в спокойствие и тишину Брянска и Бежицы или будет пойман, изобличен в грабеже, воровстве, насилии и других подобных преступлениях… будет наказан как агент Корнилова со всей строгостью и беспощадностью».
Ни один эшелон с контрреволюционными войсками не прошел через Брянский железнодорожный узел. Красногвардейские отряды и солдаты гарнизона создали специальные патрульные команды, которые самым придирчивым образом проверяли каждый состав. Как докладывал в те дни Московскому областному бюро Игнат Фокин, в брянских полках были готовы броневики, пушки, пулеметы…
Потерпел крах Корнилов, и понесло ощутимое поражение Временное правительство, еще больше потерявшее доверие простого народа. В Питере, Москве, многих крупных индустриальных центрах трудовые массы резко повернули в сторону большевиков.
По образному выражению Ленина, «достаточно было «свежего ветерка» корниловщины, обещавшего хорошую бурю, чтобы все затхлое в Совете отлетело на время прочь и инициатива революционных масс начала проявлять себя как нечто величественное, могучее, непреоборимое».
Уже в середине сентября в двух самых крупных в Орловской губернии Советах — Брянском и Бежицком — подавляющее большинство депутатских мест завоевали большевики. То же самое случилось в рабочем Дятькове и Людинове.
Свершилось и то, что так усиленно и кропотливо готовил Игнат, — в Брянске собралась первая Орловская губернская конференция большевиков. Две тысячи шестьсот членов партии представляли на ней делегаты. Конференция избрала губернское бюро, председателем которого стал Игнат, а членами бюро — Михаил Иванов и Kаpпешин, кандидатами — Кульков, Александр Медведев и Шоханов… Местом пребывания бюро был определен город Брянск.
Михаил Соколов со своими партийцами-людиновцами не подвел Игната — в Калуге тоже прошла своя первая губернская… Даже чуть раньше, чем конференция в Брянске. Но всего шестнадцать делегатов съехались на первый боевой смотр, да и членов партии, как оказалось, у калужан ровно наполовину меньше, чем у соседей. Нечего не попишешь, во всей губернии главный рабочий' центр — это Людиново, а Калуга — сплошь чиновный я купеческий город…
После «корниловского ветерка», когда воочию проявилась единая мощь района, Кульков словно позабыл, кчк недавно делил то, что никак не делится на «своих» и «чужих». И, вестимо, хмыкать перестал, когда заскакивал Игнат по пути из Москвы в центр соседней губернии, о интересом выслушивал, что говорил о соседях Фокин.
По инерции, конечно, иногда жался, когда выходило подкинуть соседям что из партийной литературы или направить, положим, в смежный Жиздринский уезд рабочих-агитаторов. «А людиновцы, что ж, спят? Жиздраведь их уезд», — готово было сорваться с языка, но вовремя останавливался: брянским те же людиновцы помогают, не рядятся.
Игнат же упорно гнул свое — ширил, делал надежней тот «общий котел».
«Калужский комитет большевиков, — писал он в письме Центральному Комитету РСДРП (б) в конце сентября, — при материальной поддержке Брянского и Бежицкого комитетов купил типографию за 12 тысяч рублей. Типография находится в гор. Жиздре. Предпринимаем меры к перемещению ее в гор. Брянск (рабочий центр). Предлагается выпуск газеты в размере московского «Социал-демократа», параллельно с этим возможно печатание брошюр. Временно редакция газеты «Рассвет» (предполагаемый орган Калужской организации) будет находиться в гор. Жиздре.