Накануне заводское правление собралось в кабинете директора.
Перед каждым — типографский оттиск проекта «Временных правил внутреннего распорядка в заводе», перед многими еще брошюра Ленина «Очередные задачи Советской власти». Брошюра только что появилась, в ней почти о том же, что сегодня в повестке дня.
На экземпляре ленинской работы, лежащей перед Григорием Панковым, подчеркнутые красным карандашом слова: «Главная трудность лежит в экономической области: осуществить строжайший и повсеместный учет и контроль производства и распределения продуктов, повысить производительность труда, обобществить производство на деле».
И другое место выделено: «Веди аккуратно и добросовестно счет денег, хозяйничай экономно, не лодырничай, не воруй, соблюдай строжайшую дисциплину в труде…»
Комиссар труда Брянского экономического района получил руководящую партийную директиву, хотел сострить про себя Уханов. Однако все ли уж так придется рабочему по душе? Вернее, каждый ли рабочий способен уже сегодня сознательно проводить в жизнь требования своего класса?
Между тем Панков уже читал вслух первые пункты правил:
— «В заводе всякое распоряжение, относящееся к порядку и ходу работ, имеет силу в том случае, если оно исходит от директора завода и в цехах — от начальника цеха. Всякие распоряжения, идущие помимо лиц, ответственных за производство, т. е. директора завода и начальников цехов и отделов, исполнению не подлежат.
Работа в цехе и в главной конторе рабочих и служащих должна строго согласовываться с назначенным временем для работы…
В случае нерадения и действий со стороны рабочих и служащих, нарушающих работу или понижающих ее продуктивность, начальники цехов или отделов немедленно обращаются, с одной стороны, к директору завода, с другой — к представителю фабрично-заводского комитета для принятия соответствующих мер.
Лица, зарегистрированные в противодействии правильному и продуктивному течению работы, подвергаются наказанию, степень которого определяется совместно с заводоуправлением и заводским комитетом, при повторных случаях наказание может быть усилено вплоть до расчета…
Рабочим и служащим, находящимся в заводе, оплата производится только за работу. Лица, не выполняющие работы, платы не получают…»
Сидевшие в кабинете все правила знали, наверное, наизусть. Столько дней в цехах и отделах они обсуждались, дополнялись, уточнялись! И тем не менее сегодня, когда их требовалось окончательно утвердить, споры вновь разгорелись.
Первым заговорил Владычкин.
— Приехали! — бросил он, и его желчное, плохо выбритое лицо исказилось гримасой. — Вернулись к тому, против чего восставал трудовой народ — к попранию прав личности. Палочная дисциплина получается, а не свободное творчество раскрепощенных личностей! Разве к этому звала революция, чтобы над каждым — вновь начальник, сатрап? Простите, Антон Николаевич, я лично не о вас. Вы тут пи при чем. Вас ведь заставили.
— Нет уж, гражданин Владычкин, — директор завода Рыжков поднялся со стула, — меня не заставили, а поставили во главе завода. И я иначе не согласился бы возглавлять предприятие, как только на начале единовластия. Завод — это механизм. И каждый знает, что управлять работой машины должен машинист, а не все, кто не умеет, но кому страсть хочется в этот механизм вставить свою палку. Так что извольте выбирать выражения. Я ведь не вмешиваюсь в деятельность фракции социалистов-революционеров, коей вы являетесь председателем, поскольку не разбираюсь в программе вашей партии. Но вы в нашем заводе, насколько мне известно, еще и начальник медницкого цеха. Так что зa работу вашего участка я, извините, буду с вас спрашивать строжайшим образом.
Взгляд Панкова на Владычкина — из-под сведенных бровей:
— Если бы все рабочие и служащие в заводе были сознательными, не пришлось бы составлять этих правил. Но, оказывается, и для вас они нужны, начальник цеха Владычкин.
Напрасно Уханов ждал, что кто-нибудь поддержит Владычкина. Потому взял со стола листок и стал читать следующий пункт:
— «Никакие митинги или собрания в заводе не допускаются, возможны лишь в крайних случаях по особому на каждый раз объявлению за подписью заводского комитета и директора завода»… Не слишком ли категорично в условиях свобод, которые принесла трудящимся революция?
Включению этого пункта Уханов настойчиво противился на заседаниях профкома, но его позиция ни к чему не привела. Теперь он надеялся повлиять на мнение правления.
— Интересно ты высказываешься. Значит, бросай стайки и валяй драть горло по любому поводу? — сказал Иванов. — И — кому что взбредет на ум? Как тому Сычу, что при всей публике показал с трибуны драные штаны: «Не было Совета, моя задница не видела света, а появился Совет, задница увидела свет». Ему за такое хулиганство ребята здорово наломали ребра. А как всыпешь такому, кто интеллигентно, без сквернословия вроде призывает свергнуть Советскую власть? Свобода, по-вашему, — что думаю, то и говорю? А рабочим такая свобода не нужна, чтобы их собственную власть хаять.
Лицо Владычкина снова передернулось:
— Вы не смешивайте вульгарное поведение необразованных мастеровых с поведением политических деятелей. Без аудитории, без тех, к кому мы обращаем наше слово, политические бойцы немыслимы. Так что запрещать нам выходить на трибуну…
— А вот мы и хотим запретить, — произнес Забелив. — Чтобы вы, социалисты-революционеры и. меньшевики, сами себя не смешивали с голозадыми сычами. А то ведь цеховые ребята могут и вам, так сказать, накостылять.
Перед Ухановым тоже лежала ленинская брошюра с заранее отчеркнутыми строчками, которые говорили о том, что важно воедино слить митинговый демократизм трудящихся масс с железной дисциплиной во время труда. Эти слова он и зачитал.
— Слить! — подхватил Иванов. — Вы же хотите митинги противопоставить труду. А ваши сборища мы знаем. Прав Забелин: сегодня вы рукоплещете сычам за то, что они позорят рабочий класс, завтра поднимете их на щит за то, что они с оружием пойдут против этого класса. Свобода всегда существует не только для чего, но и против чего! Не кажется ли вам, господа социалисты, что второе вам сейчас стало ближе?
Позиция Уханова и Владычкина явно пошатнулась. Но на помощь пришел Чернявский:
— Оставлю в стороне выпад Иванова, — заявил он. — Но большевик Иванов и сочувствующий большевикам Забелин сами хотят превратить работу нашего совещания в митинг. Где же сознательная дисциплина, о которой эти товарищи так пекутся? Однако я вот о чем… Есть немало дел, которые рабочим надо обсуждать и решать именно широким демократическим путем. Так что пусть в вопросах труда — единоначалие, зато в обсуждении политических дел — подлинная демократия. Вспомните новгородское вече, когда по звону колокола собирался весь город. А у нас по гудку — весь завод! Думаю, что с моими доводами нельзя не согласиться.
— А я не соглашусь! — поднялся Беззаботнов. — Вы тут ссылались на Ленина. И я позволю себе напомнить его слова. Теперь главная для нас политика, сказал Владимир Ильич, это экономика. И я с ним солидарен. Далее. Вы говорите о всенародном вече как о высшем выражении демократии. Но вот я был на заседании Совнаркома и ответственно свидетельствую: не распри и споры до хрипоты, а все решило там авторитетное, заранее осведомленное мнение. Это образец власти, который я, увы, не сразу признал. Помните, я говорил: «Если власть — сплошная анархия, я — против»? Так вот партия, которую вы, Уханов и Чернявский, представляете и к которой я по недомыслию принадлежал, зовет рабочих к анархии и бесконечной говорильне. На деле же получается — к саботажу. Как изволите мне поступать — идти против совести? Предложение мое такое: утвердить правила внутреннего распорядка и направить экземпляр товарищу Ленину.
Директор Рыжков интеллигентно спрятал улыбку в усы, неуверенно прокашлялся:
— Не будет ли это не очень, так сказать, прилично: правила нашего внутреннего распорядка — премьер-министру всей России?
— А делами одного нашего завода прилично было заниматься главе государства да в брошюре писать: «Веди счет денег, не воруй, не лодырничай»? — произнес Петр Петрович.
— Значит, для Ленина заводские дела — это сейчас главное, как и для нас, — поддержал Забелин. — А раз так, то бумагу с нашим рабочим решением — ему на стол, и немедленно. Дескать, услышал Брянский завод ваш призыв и вот наш ответ. Не лодырничаем, не транжирим денежки, которые вы нам выдали, не саботируем. Так что лучше сегодня же — телеграфом!
Ладонь Рыжкова сделала какой-то неопределенный жест.
— А что? — сказал Иванов. — Беззаботнов и Забелин говорят дело. Подписывайте, Антон Николаевич, и — на заводской телеграф…
А через несколько дней Бежица узнала, что 17 мая 1918 года Ленин написал письмо конференции представителей национализируемых предприятий, в котором посоветовал, чтобы конференция «одобрила или, посредством резолюции, узаконила внутренний распорядок по типу брянских правил в интересах создания строгой трудовой дисциплины».
И на заводе пошло из конца в конец:
— Такую, выходит, бумагу обмозговали, что сам Ленин похвалил. Значит, не лыком шиты!
Но слышали на заводе и другое:
— Нет, братцы, если хлеба не дадут — кранты нам. Ловил эти слова Уханов, думал: а не все ведь так
гладко идет, не все! Пройдет тройка дней, неделя, не прибудут вагоны с хлебом, и те, кто сейчас храбрятся, головой своему брюху приказывают: «не ныть», неизвестно, какие еще слова заладят…
А если эти слова им подсказать?
Мысль, которая внезапно пронзила его, показалась гадкой и отвратительной. Но разве не в тысячу раз отвратительнее мучить, томить людей голодом, отнимая их последние силы?
Ну, десять, двадцать новых паровозов даст завод, сотню-другую вагонов. Все равно они станут на каких-нибудь перегонах, где для них — пи пуда угля.
Так не лучше ли здраво взглянуть на вещи, не лучше ли собрать воедино все животворящие слои общества и серьезно, с тревогой за судьбу русского парода выработать истинно государственные меры по спасению страны?