Секунды только и надо было на то, чтобы решиться. Ио мгновения этого и не оказалось.
Увидел себя уже на черном снегу среди серых шинелей и услышал с армейской повозки Либера:
— Правильно здесь требовали: снять заградотряды, открыть свободную торговлю. Но это не вся программа социалистических партии России, которую вы, солдаты свободы, поддерживаете. Советы — без комиссаров и большевиков! Вот наш и ваш лозунг…
Слова Либера покрылись одобрительными выкриками и свистом. Рядом с ним оказался еще кто-то, тоже в шинели, но тоже не красноармеец. По складной речи можно было определить — какой-то заезжий, скорее всего московский, агент Либера. Он подкинул конкретный призыв: разобрать оружие и быть готовыми к маршу,
У ханов а затрясло, как в ознобе. Все поплыло перед глазами, и он начал было пробираться к выходу. Но Либер, схватив за рукав пальто, грубо потянул к повозке.
— Солдаты! Вы не одни в своих справедливых требованиях, — выкрикнул Либер. — Вас поддержит Брянский завод. Вот товарищ, который может рассказать, как голодают рабочие.
Тысячи самых разных физиономий смотрели на Акима. Ком застрял в горле. Сознание пронизала мысль, которая вдруг из-под леденящей жижи, из мути, царившей в его душе, должна была выплеснуться наружу: остановить мятеж.
— У нас есть хлеб, и мы вам поможем. Но вы должны… — начал он, но слова не слушались его, мысль снова начала тонуть. Однако он превозмог себя и выкрикнул: — Только вы должны хорошенько подумать… должны знать, на что вы идете…
Чьи-то сильные руки схватили его сзади, ладонь зажала рот, и он, потеряв равновесие, стал валиться набок.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Из-под копыт Ласки в лицо и на шинель летят комья снега с ошметками грязи. Митя почти лег на шею лошади, несет она его вперед, только ветер свистит.
Мелькают по сторонам шоссе домишки, люди, повозки, а в голове одно — неужели возьмут станцию? А дальше и подумать страшно. Дальше — вот он, Брянск, который остервеневшая толпа может разнести в пух и прах. Дальше, если сумеют сесть на колеса, через каких-нибудь пять часов пути — Москва…
Как же могло случиться: полки Красной Армии — и восстание?
В голове, как в кинематографе, встают последние; дни. В казармы прибывают новые и новые пополнения. Из деревень, из Карачева, Жиздры, Дятькова, Людинова. Крестьянские парни, чаще всего не поймешь, кто откуда — с бору по сосенке.
А как можно было по-другому? Призывной возраст, явка в военный комиссариат волости или уезда и — в строй. За иными еще надо погоняться, как это делали Семен Панков и Антон Карпешин. Сколько объехали они уездов и волостей, прежде чем привели в гарнизон целых две тысячи парней, уклонявшихся от призыва.
Те, кто добровольно, по велению души, давно уже в боях под Самарой, на Урале.
Эти выжидали — вдруг в одночасье придет другая власть? Иные же и вовсе полагали уж если и брать в руки винтовку, то чтобы сковырнуть комиссаров.
Не одними громкими читками газет надо было перетряхивать мозги — всей жизнью. А жизнь не давала отсрочек.
Но мелькнула мысль: а Семен Панков, а он сам, грамотный служащий штаба бригады, много ли сделали, чтобы помочь новобранцам разобраться в том, что происходит вокруг?
Придет, вскоре придет время, когда Митя в составе второй Орловской бригады, вот этой самой, что сейчас снялась из казарм и, разобрав оружие, валом валит к Брянску, уйдет на Восточный фронт, а потом в степях Украины будет гоняться за махновцами и прочими врагами революции. А когда грянет Великая Отечественная, полковник Дмитрий Николаевич Медведев станет сражаться со своим партизанским отрядом в лесах под Ровно, выйдет в тыл фашистов у Львова.
Легендой станут подвиги его друга и соратника разведчика Николая Ивановича Кузнецова и самого командира отряда Медведева, оба получат звание Героев Советского Союза.
Но не из этого ли мартовского дня протянутся к будущим бессмертным свершениям нити тревог и раздумий о том, как это важно, готовясь к боям, не упускать никаких мелочей, знать душу солдата?
В будущем, под Ровно и под Львовом, наверное, не раз вспомнится и другое — как коварно и подло действует враг, даже когда он кажется совсем обреченным.
Но время грядущих сражений еще впереди. Митя даже не подозревает о них. В его глазах — сцена, случившаяся всего какой-нибудь час назад…
Виноградов — в портупее по всей форме, только без шапки и нагана — на крыльце, поднял руку;
— По-олк! Слушай мою команду! Поротно, в казармы — кругом!..
Масса замерла на мгновение, потом шелохнулась, будто током ударило каждого, и ни с места. А из толпы еще громче:
— Долой!..
Семен Панков в три прыжка — к крыльцу штаба.
— Тихо!.. Разъясняю всем: ваше волнение неосновательно. Хлеб получен, сейчас начнем подвозить. Обмундирование уже на подходе. Красноармейцы, вы наслушались вражеских речей, вас хотят подбить на немыслимое дело — подняться против своей родной рабоче-крестьянской власти! Это провокация наших с вами врагов!
Митя уже протиснулся к повозке, за ним — трое, потом еще пятеро из пулеметной роты, которых он сразу узнал. Сцепили руки, полукружьем, стенкой выстроились, чтобы защитить Семена. Но к нему уже тянутся из толпы, кто-то схватил за сапог…
Семен — кубанка набекрень, воротник гимнастерка распахнут, лицо в гневе — пытается еще что-то крикнуть в толпу. Пулеметчиков оттирают, вот-вот закипит рукопашная. И недалеко от расправы, если схватят Семена и Виноградова разъярившиеся, расхристанные.
Виноградов наклоняется к Зимину, командиру нуль-роты, и что-то ему кричит, слов не разобрать. Тот обращается к своим, они дружно, из последних сил, оттискивают особенно рьяно напирающих, и Панков с Виноградовым исчезают за спинами пулеметчиков. С ними — и Митя.
Хорошо, что оседланы кони. Вскакивая в седло, Семен приказывает Мите:
— Давай на Льговский вокзал. Предупреди: мятеж. Мы — к Фокину!..
Едва переведя дух, Митя спрыгивает с седла у конторки депо. Синичкин понимает с полуслова, лицо его бледнеет:
— Сейчас предупрежу всех партийцев и актив. Надо успеть до того, как повалят на станцию. Главное — не дать паровозов и вагонов. Чуешь, чем это может пахнуть: пять часов ходу — и Кремль…
— Там пулеметная рота, проверенные. Они не дадут, — сбивчиво пытается объяснить Митя.
— Рота? — переспрашивает Синичкин. — А против нее — тысячи. Да если с бывшими офицерами? Сейчас так: буксы, бондажи, весь подвижной состав вывести из строя. Партийные документы и партбилеты спрятать. Надвижного состава не дать! Передай Фокину: все сделаем. Перво-наперво — бегу на телеграф, надо успеть — Дзержинскому в Москву…
За Черным мостом через Десну, отделявшую город от Льговского поселка, цепь рабочих с винтовками. Тут же, на горке перед спуском на мост, три станковых пулемета.
Митя, привязав к дереву Ласку, спешит к Семену:
— Синичкину передал…
— Мятежники уже взяли станцию, упавшим голосом сказал Семен. — Григорьев сообщил по телефону: Синичкин арестован, начались обыски. Сам Григорьев решил остаться и укрыться.
Командир нульроты Зимин, подбегая, докладывает:
— Товарищ комиссар полка, лазутчик с той стороны, наш. Только сейчас прибыл, у пулеметчиков моих… Рассказывает: убит комиссар бригады Жилин. Ехал навстречу восставшим на паровозе, а они на переезде — гранатой в будку…
Снял шапку Семен, и Митя с Зиминым — тоже.
— Что делать будем, комиссар? — после минутного молчания спросил комроты. — Три пулемета всего… Да тут два десятка их установи — разве удержишься?..
— Помощь придет — и никакой паники! Все должно образоваться.
Это голос Кулькова, на который все оборачиваются. Оказывается, подошли члены исполкома. И Фокин с ними, только приотстал и о чем-то совещается с Алкснисом.
— Хорошо бы образовалось, — подхватывает Медведев Александр. — Только сейчас передали со станции — тридцать четвертый полк движется к Брянску. К нему присоединился и тридцать пятый.
— Ты кому — мне объясняешь? — взрывается Кульков. — Так я это сообщение тоже слышал. Ты лучше, чем сеять панику здесь, объясни товарищам, какие приняты меры. Из Бежицы прибыл отряд Иванова, вот-вот будут рабочие с оружием из Людинова и Дятькова. Из Москвы и Орла прибудут войска… Раздавим, как мразь! Всех. До единого. Чтобы и духу не осталось!.. И чем скорее, тем лучше. Не тянуть же, как с Бежицей…
Казалось, даже кожа натянулась на скулах Шуры, губы побледнели:
— Ты из-за кучки негодяев, которые сидели в Бежицком Совете, предлагал против семнадцати тысяч рабочих — штыки. Так ведь? А вышло — ту говорильню рабочие сами разогнали… Теперь хочешь под пулеметы десять тысяч красноармейцев?..
Кульков с шумом втянул воздух, но не успел ответить — подошли Игнат и Алкснис. К ним, запыхавшись — спешила от самого исполкома, — подбежала Стася. Протянула пакет Медведеву.
— Перепечатано? Тогда, Игнатий Иванович, вам лишь осталось подписать, — передал Шура листок с отпечатанным текстом.
— Распоряжение о вывозе имущества казначейства? — произнес Кульков. — Значит, будем оставлять город?
— Вывоз ценностей — мера предосторожности. На всякий случай, — спокойно ответил Алкснис и обращаясь к Фокину: — Я уже выделил два автомобиля и десять подвод. Достаточно?
Игнат подложил под бумагу планшет Медведева, расписался.
— Яков Иванович, возьмите еще мой автомобиль, — сказал, отдавая подписанное распоряжение Стасе. — Впрочем, сопровождать имущество будете вы, Анастасия. Так что прикажите от моего имени, чтобы авто было заправлено. Не найдут бензина — берите спирт. Сейчас черкну записку….
Откуда-то появилась Вера. Бросилась к Стасе, уткнулась в ее кожанку, всхлипнула.
— Ну же… Ненадолго расстаемся, — слегка отстранила сестру Стася.
— Да я, Стасенька, ничего, я так… Не хочу, чтобы ты уезжала, — улыбнулась Вера, и на щеках, как у сестры, возникли ямочки.
Только теперь Игнат, должно быть, впервые получил возможность как следует разглядеть Веру. Она такого же роста, как и Стася, только, наверное, еще стройнее. Лицо чуть шире, с большими густо-серыми глазами и яркими, припухлыми губами. И если внимательнее присмотреться — вокруг носа точечки веснушек. Но издали сестер с трудом различишь, особенно если обе одеты, как и сейчас, в черные кожаные куртки.