– Ты что удумала? – В одно мгновение настигнув ее, ловлю сзади за талию, потому что, заметив меня, она хватается за дверную ручку и пытается сбежать. Сопротивляется, задирает длинные ноги. Приходится прижать ее к стене. И тонкие запястья над головой стиснуть – по бешеным глазам вижу, что она готова биться и кусаться в ответ.
– А что не так? – бросает в лицо, точно плевок. – Ты открыл мне мир секса, спасибо. Мы не друзья, никто друг другу, так что я пошла. Может, по дороге домой еще кого-нибудь подцеплю, чтобы, так сказать, закрепить результат, прежде чем вернуться к рабочим буд…
Затыкаю ее поцелуем. Ну невыносимая же колючка! Сначала, как репей, прилипла – ни о ком и ни о чем другом думать не дала. Теперь больно делает, царапая грудь изнутри. Потому что там она уже где-то – близко к сердцу, которое, видимо, и остановит.
Ева брыкается изо всех сил, оттоптала мне уже ноги. Локтем в ухо заехала, но я, как безумный, не двигая губами, просто прилип и не могу отпустить ее. Хотя приходится, чтобы попросить не цепляться к словам. Знает же, что имел в виду.
– Не знаю, – оттолкнув меня, демонстративно скрещивает руки на груди, еще и притопывает ногой, будто ждет объяснений.
– Мне что уговаривать тебя остаться? Ночь на дворе, куда ты…
– Мне не впервой гулять по ночам одной.
Значит, хочет, чтобы уговаривал. И на что я подписался? Она меня с ума сведет – психушка уже по мне плачет.
Отпустить и пусть идет покорять сексуальные просторы? Да хрен ей! Не просто так же я влез в это дело? Ради ничего не значащего секса я бы дружбу с Максом на кон не ставил – это факт.
Накрываю рукой лицо, тру нос и лоб, давлю на глазные яблоки до фейерверков под веками. Знаю, что все это время Ева наблюдает за мной. Бесит, что я снова перед ней весь как на ладони.
– Останься, – шепчу приглушенно, не глядя на нее, в пол.
– Что?
Издевается. Я стискиваю зубы, дышу в кулак, прежде чем поднять на нее глаза.
– Останься, – прошу громче и четче, иду на поводу.
Вижу, как смягчаются черты ее лица, как опускает руки. Порывается сделать ко мне шаг, но тоже сдерживается. Мы как два магнита, что изо всех сил сопротивляются неизбежному притяжению. Мне самому от себя тошно за эту глупую неуверенность – какого черта топчусь на месте, как первоклашка, если решил уже все и озвучил вслух?
– Пошли, там красиво. Небо звездное сегодня, – говорю чуть охрипшим от волнения голосом и киваю в сторону балкона, где стоят два плетеных кресла и столик. Шагаю туда, будто и не парит уже, что Ева решит от меня сбежать, а сам вслушиваюсь в каждый звук. Идет за мной или нет? Выдыхаю, лишь когда ее тень мелькает рядом с моей. Закуриваю снова – нервы ни к черту.
Малая придвигает кресло вплотную к моему и, только я делаю затяжку, лезет тонкими пальцами к сигарете. Тут же не больно бью ее по руке.
– Эй! Почему тебе можно, а мне нельзя?
Резонный вопрос.
– Так бы и отшлепал тебя, – бурчу себе под нос.
– Что? – Она хмурит брови, а сама прячет улыбку в уголках губ.
– Говорю, мне тоже надо бросать.
Тушу почти целую сигарету, лишь бы прекратить этот затянувшийся спор. После тяну Еву к себе и усаживаю на колени. Она утыкается лицом мне в шею. Жмется к груди. До мурашек пробирает ощущение близости – теплое, волнующее, щемяще-нежное какое-то. Не то чтобы отвык, и не привыкал к такому никогда. Думал, и не способен нечто подобное чувствовать.
Ева гладит мое плечо – то, что забито татуировками. Нащупывает шрамы, спрятанные под ними. Сначала пугается, замирает, пытается незаметно потрогать, но быстро сдается.
– Это…
– Ага, – подтверждаю, глядя в иссиня-черное небо, усыпанное звездами. – Окурки и кипяток. Мне еще повезло.
Понимает без пояснений. Наслышана ведь, наверное, о моей жизни. Под агрессивной татуировкой тигра на плече, которого я прозвал саблезубым Симбой, что заканчивается лишь шипами на запястье, скрываются шрамы прошлого. Я стараюсь о нем не вспоминать, но здесь, в этом городе, оно так и лезет наружу. Пьяным перегаром отчима, его тяжелыми кулаками, смехом его мерзких дружков, похожих на гиен. Гибелью отца и полным безразличием матери ко всему происходящему.
– Красивая татуировка. – Ева щекочет кончиками пальцев мой бок. Там выбит собачий след. – У тебя был пес?
– Во дворе жил, бродячий. Я его назвал Балто, как в старом мультфильме. Мы с отцом много раз в детстве смотрели вместе.
– И что стало с этим Балто?
Ева прижимается ко мне, трется щекой и носом. Жмется ближе, хотя ближе, казалось бы, невозможно.
– Сдох. Я кормил его каждый день после работы, к себе забрать не мог – тогда снимал квартиру. Хозяйка жила этажом выше, следила, как цербер, за мной. Выгнала бы сразу на улицу вместе с псиной.
– И что случилось? – говорит тише, лаская дыханием шею.
– Пропал он. Я чуял, что все плохо, но надеялся, что забрали доходягу, а он… какая-то тачка сбила.
Слышу, как Ева всхлипывает. Ну вот.
– Ладно тебе, не реви. Это ж цикл жизни. Мы перерождаемся. Сансара, все дела. Нормально все будет у Балто, – говорю это, а сам вспоминаю, что ревел, как девчонка, в тот вечер, когда нашел его на обочине и похоронил в роще рядом. – Видишь на левом бицепсе татуху?
Специально играю мышцами, чтобы отвлечь малую. Киваю на хвойный лес и кружащего над ним ворона.
– Знаешь, что это значит?
– Что? – шмыгая носом, шепчет она.
– А ни хрена не значит. Просто увидел эскиз у тату-мастера. Понравился.
– И что с нами дальше будет? – врывается со своей правдой в мою голову. Пугает и сбивает с толку.
Чтобы ответить на вопрос, что с нами будет, нужно признать, что есть какие-то мы. А это непросто, когда ты одинокий волк с единственной потребностью – пожрать дважды в день и выспаться раз в неделю. Все. Куда мне о лебединой принцессе заботиться?
– Не знаю, – честно отвечаю я.
И так искренне звучит мой голос, что она не возмущается, не злится и не шутит. Чует мою растерянность. Вздыхает немного печально, как героиня модного кино про любовь, в котором мне нет места. Так ничего и не произносит в ответ. Упирается виском в мое плечо, смотрит вдаль на освещенную луной реку.
Интересно, сколько мы могли бы просидеть вот так вдвоем, прижавшись друг к другу? И не холодно даже. Но когда дорогу на красный свет перебегает шумная компания, смехом взорвавшая тишину ночной набережной, Ева оживает.
– Я не помню себя с семьей, – говорит она, и по ее тону я понимаю, что это очень личное, которым не делятся просто так. Поэтому коротко касаюсь губами ее затылка. – Наверное, в детстве, да, но… Хотя нет, и тогда я выступала на всех праздниках и школьных каникулах, вместо того чтобы отдыхать, играя дни напролет в компьютерные игры или прыгая по лужам, или… что там нормальные дети лет в девять-десять делают? На танцы меня отдали в четыре года. В семь я поступила в школу искусств. В девять меня по настоятельной рекомендации хореографа отвели в детскую труппу при городском музыкальном театре. Через год Татьяна Ильинична, мой балетмейстер, сказала, что дала мне все, что могла, и нужно покорять новые горизонты. А дальше… дальше ты знаешь.
– Ты жалеешь, что так все сложилось? – Незаметно для себя начинаю поглаживать ее по спине.
– Ни капельки, – отвечает то, чего не ждал. – Мне нравится моя жизнь. Я люблю то, чем занимаюсь. Просто… я привыкла одна, сама за себя. Моих родителей, Макса… никого не было там, когда нас палками по ногам били, чтобы лучше носки тянули. И поверь, я не жалуюсь, – говорит быстрее, когда чувствует, что я напрягаюсь. – Все у меня было нормально. Я почти всегда была лучшей в классе. Почти все у меня получалось с первого раза. Многое дала природа – когда девочки ревели навзрыд на растяжке, я почти отдыхала и… Не знаю, как объяснить.
– Как есть.
– Теперь, когда я окончила академию, все хотят, чтобы я вернулась домой, выступала в местном театре и чтобы мы снова были семьей. Они хотят Еву, которую придумали себе. Которой я притворялась для них на коротких каникулах, когда приезжала сюда. Но я другая. И мы никогда не будем близки так, как хотят они. И я не хочу оставаться здесь. Да, здесь хороший театр, но мне предложили много всего. Меня ждут и в Питере, и… в Москве.
Последнее она произносит особенно тихо. Я тоже сглатываю ком в горле, понимая, что, сам того не желая, представляю новый виток этой истории – нас с Евой вдвоем там. В столице. В моем доме. И не сдерживаю нервный смешок.
– Макс так вообще в наседку превратился, – чуть отвлекается на другое, дав мне передышку. – Поздно он в брата старшего играть начал. Душит меня лишней заботой. Мне кажется, он чувствует себя виноватым, потому что его не было рядом, когда плохо мне было и страшно и я звонила… много.
– Он не будет искать тебя? – вспоминаю о Максе, и привкус горечи появляется на языке.
– Нет, я написала, что у подружки останусь, и выключила телефон. Хватит в папашу со мной играть. Ему о своей семье заботиться пора, у него скоро… – Она осекается, но я уже понял, что хотела сказать. – Ты не проговорись только пока, это секрет. Вика хочет ему на свадьбе сказать. Она парится, чтобы никто не подумал, что он по залету на ней женится.
«Вот девки», – думаю про себя.
– Женщины, – выдаю вслух, а Ева смеется, будто точно знает, о чем подумал.
– Мне нравится театр в Москве. Не Большой, конечно, но тоже хороший. Меня туда лично художественный руководитель пригласил после смотров, – выдает с напускной важностью, будто я должен что-то понять. Но я вновь напрягаюсь всем существом. Явно же намекает, в лоб. – И девочек знакомых в труппу взяли.
А я в один миг чувствую себя загнанным в угол. Ненавижу это ощущение. Если она ждет предложения мчаться за мной в неизвестность, то я его ей предоставить не могу.
– Слушай, – начинаю со вздохом, и она подскакивает в моих руках, заглядывает в глаза, разбивая в пыль всю настойчивость, с которой собирался ей отказать. С ходу. – Я признаю, что не нырял бы в это девственно чистое море, если бы ты мне…