Ну, так вот, однажды…
В такой вот подменке, в порту Лас-Пальмас, что на Канарских островах, от случайной электросварочной искры сгорел наш малый рыболовный траулер. Без жертв, не утонул, но на длительное время стал непригодным для эксплуатации.
Мой сейнер в то время тоже стоял у причала в Лас-Пальмасе.
Экипаж погорельцев отправляли на самолёте в Союз, ребята перебирались через наш борт на катер, чтобы на нём добраться до берега, а там – в аэропорт. Нашлись общие знакомые. Разговорились. В том числе и о пожаре. Выяснили, что выгорели почти все жилые помещения, испорчены документы, личные вещи.
Одеты парни были кто в чём.
Их радист, молоденький паренёк, залатал прожжённую на спине, новую, в этом же рейсе купленную за валюту джинсовую куртку, куском синего рабочего комбинезона, чёрными сетевыми нитками, да так, чтобы угадать почти под цвет; на обгорелый бок своего рыжего кожаного чемодана механик приладил аккуратно выпиленную фанерку.…
Мы-то, естественно, поделились с бедолагами кто, чем может, брюками, рубашками, другим подручным барахлом. Только вот на матроса-камбузника, на здоровенного бобруйского дядьку, не нашлось ни у кого из наших ничего подходящего, поэтому и экипировали его всем миром со смехом, да с подколками.
Получился этот богатырь одетым в черные сатиновые рабочие штаны, на голое обширное пузо он натянул казенную майку, ну, представляешь, такую голубенькую, с лямочками, из набора стандартного нижнего белья; ещё кепочку шлёпнул на лысую макушку, летнюю, с пластмассовым козырьком и надписью сбоку – «Паланга».
В руках этот добродушный моряк загранзаплыва смущённо теребил самодельную авоську из капроновых ниток, а в ней болталась буханка черного хлеба, выпрошенная на всякий случай у коллег.
Лететь этим чудакам предстояло на роскошном испанском «Боинге», через Париж.…
Вот.
Капитан Глеб замолчал, выжидая для приличия и создания необходимого бодрого эффекта паузу.
– Ну и что?
Сашка по-прежнему смотрел на него тяжело и тускло.
– К чему ты эту историю…
– К тебе. Ты сейчас со своей прожжённой курткой очень мне того радиста молодого напоминаешь.
– Только и всего?
Сашка с шумом перевернулся на спину, уставившись в высокие, пока ещё различимые над костром, сосновые ветки.
– Па, ты не очень старайся меня развлекать, я же всё понимаю…. Ты вот свои старые истории рассказываешь, а я про нас постоянно думаю….
Снова шумнув комбинезоном по камышовой циновке Сашка присел, посмотрел на отца.
– Если наша схема не сработает, то ведь очень многое изменится, да? И в твоей жизни, и в моей…. Тебе уже не будет так легко и свободно, а я, меня.… Со мной… Мне трудно, наверно, будет, уже общаться с Евой…. Как ей всё это объяснять, даже если и по закону всё неправильно получится? Ну? Как?!
– Захочет – поймёт.
– А если не захочет?
– Тогда – позабудь. Если речь идёт о судьбе, а близкий тебе человек всего лишь чего-то не хочет…. Забывай. Мгновенно. Вырывай из сердца. Выбрасывай. Так легче – разделяет не пропасть, а разница уровней.
Не замечая себя, взволнованный внезапно возникшей темой разговора, капитан Глеб Никитин твёрдо стоял у огня и жёстко отвечал сыну.
Тот тоже вскинулся на него взглядом.
– Ты всегда так поступаешь?
– Да.
– И с мамой?
– Да….
– Но ведь вам обоим, наверно, тогда было плохо?
«Плохо…. Что он об этом знает….».
– Я не говорил ей, что хочу быть один, я только сказал, чтобы меня оставили в покое.
– А когда ты её в последний раз видел?
– Года два назад. А что?
– И не подошёл, не поговорили ни о чём?
– О чём?
– А другие?
– Что – «другие»?
– Кто-то же у тебя ещё после…, после всего этого, был? Ну, так, чтобы серьезно?
Отец отметил редкую, среди туч, звезду. Посмотрел в глаза сыну. Улыбнулся.
– Как-то я подарил одной чудесной женщине глобус звёздного неба, но она так и не научилась им пользоваться….
Вокруг костра стемнело уже по-настоящему, но многое в их жизни начинало становиться всё более ясным.
Капитан Глеб Никитин долго ждал такого разговора с сыном, почти все ответы у него были готовы уже давно. Странно только, что свои домашние дела они вдруг взялись обсуждать в такой обстановке, при таких тревожных обстоятельствах….
Но говорить было необходимо.
Глеб присел, обнял Сашку.
– Я привык трудными темами под кофе заниматься. Ты как, не против?
– С тобой – хоть керосин.
Трещали в ровном, привычном огне новые ветки.
Дрова они подкидывали по очереди, без лишних слов вставая к изобильным запасам.
– Когда-нибудь я приглашу тебя в мое логово….
– А где ты постоянно живёшь?
– На берегу этого же моря, километров триста отсюда. У меня там есть свой Дом, рядом с ним – старый парк, покажу обязательно.
– И ты там всегда один?
– Жду, пока ты вырастешь.
– Нет, я не про это…
– В этом отношении я старомоден, как ботфорт на палубе ракетоносца.
– Сам формулировку придумал?
– Нет. Поэт Поженян. Мы в чём-то похожи. А если тебя, уважаемый сын, в данный момент волнуют больше всего отношения мужчины и женщины, и твои личные перспективы в этом плане, то…., цитирую: «Потребности души рождают дружбу, потребность ума – уважение, потребности тела – желание. Все три вместе рождают любовь».
– Тоже этот поэт?
– Нет, журнал «Работница», рубрика для незамужних.
– Мы тогда с мамой купили в Дании, на острове Борнхольм, два стеклянных кольца. Приобрели их во время экскурсии на местную стеклодувную фабрику, спрятали в расселину прибрежной скалы – думали, что скоро вернёмся….
– У тебя по всему миру есть знакомые места.
– Почти…
– Может быть, я когда-нибудь тебя пойму.
«Слишком торопливо, малыш, слишком удобно….».
– Меня никогда никто не спрашивал, и я стал задавать себе вопросы.
– А почему ты так часто в разговорах упоминаешь кладбища, могилы маленьких девочек?
– У тебя ведь была сестра. Просто она не успела родиться…
– И вообще, если бы это касалось бы меня… Если бы кто при мне такое сказал о Еве.… Убил бы на месте.
– Я тоже…
Капитан Глеб усмехнулся, услышав долгожданный ответ.
Желая сохранить с таким трудом восстановленный жизненный тонус сына, Глеб заставил Сашку аккуратно перестелить их лежбище, подкинуть вниз, под циновки, нарезанного, приготовленного с утра камыша и все остатки мелкого хвойного мусора.
– Всё мягче спать будет. А я за водой на залив…
Уверенность в том, что хорошая колыбельная иногда может заменить вечерний бифштекс, была для отца с сыном весьма малокалорийным решением, но…
– …Мальчишки каким-то образом разведали, что в порту стоит старое, списанное судно, которое завтра на буксире потащат в Ригу.
Это был шанс!
Через дырку в дальнем заборе они проникли в порт, пробрались к причалу.
«Жертва» стояла третьими корпусом, вплотную к двум другим, живым пока ещё, действующим траулерам. Выклянчили у вахтенного первого борта разрешение посмотреть старый корабль, мол, никогда не были, не видели, интересно.…
Получилось.
Погуляли по пустому пароходу, полазали по трюмам, посмотрели; демонстративно, в расчёте на внимание доброго вахтенного, вышли на причал, поблагодарили и, выждав, пока дядька уберется с палубы в каюту спать, снова пробрались по швартовым, по ютам, на старое судно.
Шмыгнули вглубь, в железные внутренности.
Ждали долго, смеялись, выдумывали, вспоминали разные истории. Заскучали, стали по очереди играть в маленькие карманные шахматы. Внезапно загрохотали по ободранной палубе, по трапам кованые сапоги.
Матросы закрепили буксирный трос и ушли.
Солнечный лучик поник через дырку в проржавевшем борту, у подволока, пробежал по трюму.
«Поехали!»
Цель-то ставили такую: прокатиться чуть-чуть вдоль берега, выскочить на палубу, крикнуть на буксир: «Мы здесь!» и всё….
Объяснить, что гуляли, что заблудились, испугались чужих людей и всё такое, прочее.
Берег окончательно скрылся из виду только к вечеру.
«Ну, пора!».
На палубе принялись орать, махать руками.… Впустую.
В сумерках на деловито пыхтящем впереди буксире их стараний никто не замечал. Мальчишки испугались.
На трюм был наварен квадратный лист толстого железа, уголки, отрезанные сваркой, валялись рядом. Вот этими-то кусками и замолотили в шесть рук по гулкой крышке трюма, продолжали при этом истошно орать.
На буксире вскоре заходили вокруг рубки люди, светанули к ним маленьким ручным прожектором, что-то проговорили в мегафон. Но не остановились.
Стемнело. Холодная палуба покрылась росой. Стало действительно страшно…
Принялись искать ночлег. Аккумуляторы временных ходовых огней были укрыты ветошью и рваным брезентом. Мальчишки стащили всё тряпьё в одну кучу, зарылись общим клубком, для теплоты, в уголке палубы. Всё равно бил озноб: перепугались, да и вместо привычных домашних простыней оказались стальные корабельные листы. Ещё раз обшарили все закоулки старого парохода. Нашли в машинном отделении замызганную деревянную решетку. Улеглись на ней, стало теплее.
Наступило утро, взошло солнце, но почему-то не с той стороны.
Впереди по-прежнему пыхтел буксир.
Молчали, тоскливо выглядывали из тряпок, смотрели по сторонам.
Что-то стукнулось о борт, потом снова раздался гулкий удар.
Из причалившего военного катера к ним на палубу выскочили пограничники с автоматами наизготовку, офицеры с пистолетами.
Пришлось немного заплакать и поднять руки вверх.
Когда руководство разобралось с родителями, те, в свою очередь, рассказали им, мальчишкам, подробности. Оказывается, с буксира передали на берег по радио, что на буксируемом судне находятся посторонние лица, а услышав их гулкие удары металлом по трюму, тревожно добавили, что эти «лица» возможно вооружены, потом буксир плавно, очень незаметно развернулся…