Решив, что молчащий Сашка уже плавно дремлет, капитан Глеб Никитин очень осторожно перевернулся на правый бок, лицом от костра.
– Самое трудное на войне – ждать, понимаешь? Совсем как в сказках, у моря – ждать погоды…
«Это наша последняя ночь. Хотя, вполне возможно, уже наступило завтра…».
Сашка действительно засыпал, блестела на его испачканной щеке последняя, то ли от холода возникшая, то ли, наоборот, оттаявшая от близкого отцовского спокойствия слеза; в первоначальном сне он несколько раз вздрагивал и тут же улыбался. На секунду всё-таки открыл внимательные глаза, сонно прошептал необходимые, как ему показалось, слова.
– Говорил же я тебе за ужином – не ешь больше пяти котлет подряд! А ты всё жадничал.
– Сейчас бы и шестая не помешала…
Невидимое небо дышало на них небольшим добрым снегом.
Зависть
Зря он всё-таки оставил верхнюю тёплую куртку в машине.
У тяжёлой калитки пришлось долго ждать, и почти сразу же неприятно посыпались за воротник острые снежинки.
Ещё два охранника играли в карты в душном предбаннике.
Он знакомо кивнул им, но верзила всё равно подошёл, заставил поднять руки, быстро провел ладонями по бокам. Так же молча полез к нему в сумку.
– Там только веник. И полотенце….
– Проходи.
Баня была натоплена предусмотрительно хорошо.
– Добрый день.
– А-а…, вот и бухгалтер наш умный наконец-то пришёл! Привет, Кирюха! Давай, присоединяйся!
За прочным деревянным столом сидели трое.
С братьями Утюжниковыми, Давидом и Михаилом, он был знаком уже почти год, а вот третьего человека, гораздо старше их, в чёрных непроницаемых очках, видел впервые.
Пока Кирилл расстёгивал спортивный костюм, снимал кроссовки, трусы, и набрасывал на себя тёплую простыню, он всё пытался угадать, кто же этот третий. Было немного неприятно, ведь договаривались-то они совсем о другом…
– Проходи, садись. Вот сюда, сюда, не стесняйся. Знакомься, – старший из братьев вытер руку о полотенце, пожал протянутую руку Кирилла. – Привет ещё раз. Знакомься. Это батяня наш с Мишкой. Напросился сегодня с нами. Говори при нём о делах смело, не молчи.
Старик высоко повернул голову в сторону Кирилла.
– Парнишка, как там, на улице, погода-то сейчас?
– Ветер очень сильный, снег начался, заметает.
– Непогода, значит, какая-то серьёзная к нам собирается! Наверно, бешеный повесился. Мести будет, пока не похоронят.
Кирилл промолчал, взялся открывать себе бутылку пива.
Судя по всему, братья заходили в парную уже не один раз. Их одинаковые, мощные, мускулистые тела бугрились кругло, блестели прозрачным по́том и банной влагой. Старик тоже сверкал мелкой лысинкой под седыми мокрыми волосами.
Да и выпито по-семейному было уже немало.
Папаша-Утюг посмеивался, раздёргивая к пиву жёсткого вяленого леща и облизывая наугад сухонькие пальцы.
«Да он же слепой!».
Конечно! Как же сразу не удалось это заметить. Хорошо, что вовремя.
– Кирилл! Ну, чего ты?! Смущаешься всё, молчишь! Наливай себе, давай, махнём за встречу!
Давид подбодрил его, протягивая бутылку водки и стакан.
– Может, я тоже сначала в парную.… А потом уже и выпьем, и поговорим. А?
Он попытался встать, направляясь в дальней двери, но Мишаня, не поднимая плотного зада со скамейки, остановил его рукой.
– Погоди малешко.
– Там ещё кто-то есть?
– Да так, товарищ тут наш хороший как раз сегодня объявился. Попариться любит, но вот, представляешь, посторонних стесняется.
Давид прищурился.
– Пока….
И братья сочно, в голос загоготали.
Тощее тело старшего Утюжникова выглядело уж очень неприятно.
Дряхлое, морщинистое…. Татуированные пальцы рук. Старые голубоватые рисунки расплылись на бледной коже.
«Грибка заразного с этим кадром подхватить можно….».
По сравнению с ним сыновья, обширно разукрашенные точными и тонкими цветными изображениями, выглядели гораздо опрятнее.
Старик тоже хихикал, смущённо прикрывая ладошкой щербатый рот.
– Давай, парнишка, догоняй-ка нас. Выпей, уважь. А то голосок у тебя какой-то чаморошный, неправильный. Додик, наливай мужчине!
Из закусок на столе присутствовали только две глубокие эмалированные миски. В одной ещё оставалось много остро пахнущей и сочной квашеной капусты, а во второй плавали в коричневом соусе четыре большие котлеты.
Выпили. Старичок поспешил занюхать хлебом и опять первым заговорить.
– Дед мой, Елизар, прадедушка-то ваш, сынки, много мне чего в детстве про Челябу рассказывал, как они там, в неволе, металлургический завод строили. Говорил всегда, что без водочки-то они с корешами и обедать не садились….
С запозданием бодро крякнул, опустив стакан на стол, Мишаня.
– Эх, хорошо!
– Хорошо-то хорошо, когда выпьешь, да ишшо…
– Батя, так времена-то раньше у вас какие были!
– Какие, какие… Люди были тогда другие, вот что я тебе, Додик, скажу! Отец мой после войны как на тракторе работал! Он один любил пахать. Главное тогда было – гектары по норме выбрать! Привяжет он бинтик к гусенице – это чтобы поле для первого раза смерить – и пошёл! Сам в валенках худых на работу бегал, а гектары для колхоза исправно выдавал.
Роняя изо рта длинную капусту, захохотал Мишаня.
– Скажи ещё, что и ты, батя, тоже героизмом на полях отличался!
– Не скажу, обманывать не буду! Раньше люди и работать по совести могли, и разбойничать по понятиям. У кого что и как тогда получалось, а сейчас какой фраерок мелкий зашибёт случайно немного гро́шей – и всё, воняет от него разными одеколонами, сразу же в депутаты такой человек лезет! Депутат из него…
Старик разволновался, бросил на стол вилку.
– Депутат.… А самому по-хорошему срок корячится.
– Всё, хорош! Забыл, что тебе так нельзя переживать? Особенно после парилки.
Давид приобнял отца и сделал серьёзное лицо.
– Не слушай ты этого придурка.
Даже и не стараясь прожевывать закуску до конца, Мишаня продолжал весело фыркать в притиснутые ко рту волосатые кулаки.
– А ты, Кирилл, чего притих?! Расскажи, как там дела продвигаются, чего с документами? Пивка холодненького не хочешь?
Давид внимательно посмотрел на него, потом – на брата.
– …И просвети нас, где это Вадимка Лукин так долго от своих лучших друзей скрывается? Машину говорят, вроде, он свою разбил? Из-за этого, что ли, на глаза людям-то не показывается?
Мишаня опустил голову на стол и подрагивал плечами.
– Или это ты его куда спрятал, чтобы перспективы себе очистить?
– Да брось ты, Давид, несерьёзно это…
– Согласен, не в масть. И всё-таки, что с Вадимом-то будем решать? Ты же гарантировал вроде, что придумаешь, как его из дела выключить, как нам долю Вадимкину через его отца купить? Не получается? Или джентльмены эти, в пиджаках-то которые, успели наобещать тебе чего другого?
– Нет, что ты…
– Как эти москвачи-то себя ведут? Не просекли ещё, что ты с нами дела делаешь?
В эти мгновения нужно было обязательно улыбнуться. Кирилл широко раздвинул твёрдые губы.
– Понты гонят. Говорят они много, но всё не по делу.
Мишаня наконец-то вытер рот.
– А классно ты, Кирилл, придумал, как этого придурка сделать холодным! А где закопал-то его? Покажешь? Ну, даёт мужик! Во, батя, какие бухгалтеры у нас есть решительные!
«От столичных хамов хоть пахнет приятно…».
Кирилл имел все основания считать себя умным, тонким, образованным. И было обидно, что многие их тех, с кем ему приходилось вести дела, не хотели замечать и ценить в нём таких особенных качеств.
Поведение москвичей оскорбляло, но уровень местных бандитов был изначально ниже, и здесь он надеялся на бо́льший успех, на собственную хитрость и чутьё.
«А, может, это Утюги что-то с Вадимом сделали? Потом и меня так же… Если про всё узнают».
Давид отвлёкся на телефонный звонок. Отвернулся от стола, резко что-то ответил и, продолжая разговаривать в стороне, подозвал к себе брата.
Оставшись в одиночестве Утюжников-старший поёрзал по скамейке, подсел очень близко к Кириллу.
– Парнишка, ты не обращай внимания особо-то на слепоту мою. Я привык, и ты, в случае чего, помалень привыкнешь. Люди только вот по-разному к слеподырам-то относятся. Ну, бабы, те вообще.… Вот уже много лет как я такой, сколько раз женщины на меня натыкались, чуть с ног не сбивали. «Не видите, что ли?» – говорю. «Ой, извините!». А мужики, даже поддатые, ни разу меня не толкнули.
Слепота не глухота, не такое уж это и плохое дело. Вот у меня, когда мы в бараке ещё жили, на левом берегу, сосед был глухой – вот это беда, действительно! Не слышал мужик даже, как чайник на плите кипит! Представляешь, ему пять чайников на год еле хватало!
– И про людей тоже вот…, про судьбы людские.
Старик погонял пальцем по доскам стола сухую хлебную крошку.
– Нехорошо людей без причины губить. Я вот сынкам-то своим с малолетства так и говорил – не губите, ребята, зазря человека! Только если уж без этого никак не обойтись… Ты-то вот парень с образованием, повезло, значит. А мои сынки в детстве горевали много, не всегда у них и хлебушка-то досыта без папки было, вот ведь как…
Завидуют они тебе и всем таким парнишкам, как ты. Говорили мне сынки много раз про это… Додик-то, он вообще смышлёный, больших верхов мог достичь, да только простым людям не всегда всё так легко даётся. Вот ребята и обижаются на других ребят, на особенно везучих… Душегубят они иногда от обиды-то.
Губы старика хитро и ехидно сжались.
«И глаза, наверно, у него такие же….».
Кирилл неправильно потел, голова уже страшно чесалась от жары и влаги, но разрешения зайти в парилку ещё не было.
Вокруг всё понемногу становилось тоскливым и противным.
Мокрые простыни на жирных спинах братьев беспорядочно сбились, у старика из-под полотенца на поясе выглядывали длинные голубые кальсоны.