Вошла Назима с подносом. При обычном визите она попросила бы отнести поднос Люси, их бразильскую служанку, однако Назиме очень хотелось взглянуть на выдающегося деятеля литературы.
— Дорогая, это мистер Трантер. Моя жена, Назима.
На миг Трантера и Назиму охватила неловкость, оба не понимали, следует ли им пожать друг дружке руки, однако это прошло, как только Молоток обнял жену за плечи и подвел ее к столу.
— Мистер Трантер говорит, что я зря трачу время на этих авторов, — сообщил он. — Что ни в одном из них нет ничего хорошего.
— Но что, если они нравятся ее величеству? — спросила Назима. — Тебе стоит прочитать их, чтобы ты мог поговорить с ней о ее любимцах.
Молоток улыбнулся:
— Моя жена — очень умная женщина, не правда ли? Возможно, эти писатели и впрямь так дурны, как вы говорите, и все-таки, мистер Трантер, мне необходимо иметь о них какое-то представление. Даже если все они — мошенники.
— Ну, общее представление я вам дать могу, — ответил Трантер. — Составить своего рода путеводитель по жульническим трюкам, если угодно.
— Хорошо бы также выяснить, каких писателей она любит, — сказала Назима.
Молоток взглянул на Трантера. Тот снова поскреб подбородок:
— Помнится, ей нравится Дик Фрэнсис.
— А кто это?
— Автор беговых триллеров. Знаете, конские бега.
— Завтра попрошу миссис Хайн купить несколько его книг. Он много их написал?
— Несколько тысяч.
— Хорошо. А еще я хотел бы почитать и кого-то из великих авторов. Узнать их для себя, не только ради ее величества. Мне очень хочется, чтобы чтение стало для меня жизненной привычкой.
— В таком случае, думаю, нам стоит заняться викторианцами, — сказал Трантер. — Диккенсом, Теккереем, Троллопом. Джорджем Элиотом.
— И вы не назовете их пустозвонами, не скажете, что они писали километрами?
— Нет-нет. Во всяком случае, не Теккерей.
— Я об этих писателях слышала, — сказала Назима.
— Моя жена очень начитанна, — пояснил Молоток. — Скажи ему, кого ты прочитала.
— Для нашего экзамена, — сказала Назима, — нам предложили выбрать между книгой Айрис Мердок…
— Ну еще бы, — перебил ее Трантер, — великолепный образчик возвышенной подделки.
— «Говардс Эндом»…
— Ммм… — промычал Трантер. — Это какой же из Говардсов? Чей именно «энд», мы, я думаю, знаем.
— Произведением Вирджинии Вульф…
— О боже. Гибрид литературной девицы с психопаткой. И на чем же вы в итоге остановились?
— На «Портрете художника в юности».
Трантер рассмеялся.
— Если затрудняетесь с выбором, берите ирландца, — сказал он. — Образчики ПМ всегда пользуются спросом.
Назима сникла. Даже покраснела немножко.
— Есть еще один викторианский романист, которого я ценю очень высоко, — поспешил сообщить Трантер, понявший, видимо, что зашел слишком далеко. — Собственно, я даже написал его биографию.
— Как интересно, — сказала, воспрянув духом, Назима. — Ее напечатали?
— В общем и целом, — ответил Трантер. — Вообще-то она — одна из финалисток премии «Пицца-Палас», именуемой «Книга года на Рождество».
— Поздравляю. А что это за писатель?
— Альфред Хантли Эджертон.
— Никогда о нем не слышала, — сказала Назима.
— Он не так известен, как остальные. Но очень хорош.
— Я бы, пожалуй, почитал его, — сказал Молоток.
— Это даст тебе преимущество перед королевой, — согласилась Назима. — Я хочу сказать, благодаря мистеру Трантеру ты получишь подробные сведения о… Как, вы сказали, его зовут?
— Эджертон.
Через полчаса Трантер ушел, оставив Молотку аль-Рашиду домашнее задание: прочитать «Шропширские башни» Альфреда Хантли Эджертона и «Твердую руку» Дика Фрэнсиса. Решено было, что чрезмерно захваленные «современные» авторы могут и подождать до времени, когда Трантер приступит к составлению путеводителя по жульническим трюкам.
В Пфеффиконе Киран Даффи потихоньку продвигался вперед. Каким именно способом намеревался Джон Вилс вдохнуть хоть какую-то жизнь в рынок акций АКБ, Даффи не интересовало, ему полагалось, ожидая, когда это случится, заняться той стороной операции, что была связана с курсами валют.
Поскольку британский банковский кризис, даже если он ударит только по одному банку, дурно скажется на фунте стерлингов, ибо правительству придется занимать деньги за границей, Даффи намеревался продать 10 миллиардов фунтов, обратив их в евро, швейцарские франки и доллары США. Всего лишь двадцать лет назад столь крупная продажа стала бы предметом разговоров во всех барах Лондона, Нью-Йорка и Парижа, еще остававшегося тогда одним из финансовых центров мира. Ныне Даффи мог произвести ее без всякого шума, связавшись через стоявший на его столе компьютер с прайм-брокером «Высокого уровня».
Операции с иностранной валютой требовали от ее покупателя внесения залога, составляющего два процента от приобретаемой суммы, однако «Высокий уровень» имел возможность в любой момент занять первые 400 миллионов фунтов, необходимых для внесения гарантийного депозита, — таким было одно из многих удобств, предложенных прайм-брокером, когда тот добивался права вести дела «Высокого уровня». На практике это означало, что Даффи мог, не раскошелившись, продать и 20 миллиардов фунтов, однако он предпочел ограничиться пока что половиной этой суммы.
Он завершил ввод послания прайм-брокеру с меньшим, чем это сделала бы Виктория, изяществом, — вызывающе ткнув пальцем в последнюю клавишу. Используемый им настольный компьютер упорядочивал, работая круглые сутки и по шесть дней в неделю, все предложения, поступавшие от всех торговых систем мира. И, откидываясь на спинку своего кресла, Даффи знал, что разбросанные по земному шару системы регистрации и оценки рисков приступают в этот миг к обработке произведенной им операции.
Ну что же, шутки закончились. Когда-то типичный, работавший с иностранной валютой лондонский маклер осваивал свое ремесло на рыбном или мясном оптовом рынке, производя быстрые подсчеты, пока люди вокруг него наперебой выкрикивали поступавшие к ним сведения. Даффи был достаточно стар, чтобы успеть, приехав в Лондон из Нью-Йорка, увидеть этих маклеров, выросших на рынках Леденхолл и Смитфилд, в деле. Его сводили тогда на ланч в заведение, называвшееся «Парижский гриль» — официантки, которые подавали там стейки и жареную картошку, были в черном неглиже. В тот раз Даффи поразили количества спиртного, которые британцы оказались способными выдувать за ланчем, перед тем как вернуться на свои рабочие места, где они, если в валютной торговле наступало затишье, заключали друг с другом пари на огромные суммы — относительно того, долго ли еще протянет папа римский или император Хирохито.
Получив подтверждение покупки валюты, Даффи обратился к тому, что происходило с Ассоциированным королевским. Цена его акций начала расти — не стремительно и даже с одним или двумя недолгими спадами, однако рост этот выглядел как подтверждение устойчивого доверия к банку. Ближе к вечеру эта активность приобрела очертания, которые дали Даффи возможность сделать несколько звонков, позволивших выяснить точные курсы двойных опционов по акциям банка. Какую роль мог сыграть в этом оживлении Вилс, он не знал и спрашивать ни за что не стал бы, однако, когда дневные торги закончились, Даффи смог послать на черный мобильник Вилса сообщение: «Ревматизм определенно проходит. Полагаю, звтр подвижность полностью восстановится».
Такси, в котором ехала Софи Топпинг, свернуло на Дувр-стрит в семь. С Лансом она договорилась о встрече на 6.30, с женщинами из книжного клуба — на 6.45, стало быть, время было ею рассчитано верно, решила Софи.
В главной штаб-квартире аукционистов бывать ей прежде не доводилось, хотя однажды Софи видела ее в выпуске телевизионных новостей: обходительный джентльмен в двубортном костюме получал там чек на 10 миллионов фунтов от скучающего покупателя, приобретшего размазанное на импрессионистский манер изображение горшка с цветами.
Однако сегодня должно было состояться торжество особого рода, и голова Софи слегка кружилась от приятных предвкушений. Речь шла не о Ван Гогах или Моне, не о Старых Мастерах или кубистах; сегодня предстояло совершиться «уникальному художественному событию» — так, во всяком случае, говорилось в каталоге. Сорокадвухлетний Лайэм Хогг получил в свое распоряжение весь второй этаж аукционного здания. С благословения расположенной в Сток-Ньюингтоне галереи «Пустая доска», которой он во все годы обрушившейся на него славы хранил опрометчивую верность, Хогг решил «поставить условности мира искусств с ног на голову».
Софи пересекла длинный вестибюль, миновала гардероб и начала подниматься по мраморной лестнице. На середине ее Ланс разговаривал с Ванессой Вилс и Амандой Мальпассе.
— Рад, что ты все же добралась сюда, Соф, — сказал он, взглянув на часы. Софи его не услышала, она с головой погрузилась в разглядывание нарядов двух женщин. Обе потратили на них значительные усилия. Наряд Ванессы стоил, надо полагать, не одну тысячу — впрочем, деньги для Вилсов значения не имели; Софи узнала платье от дорогого модельера, которое видела в журнале мод, и туфельки от другого модельера, чьи творения она считала слишком хрупкими для своих крепких лодыжек. Медного цвета сумочка, с которой Ванесса появится на людях хорошо если два раза за всю жизнь, стоила еще тысячи три-четыре.
Официант предложил им коктейли буйно синего цвета, однако Софи предпочла ограничиться безопасным шампанским. Аманда тоже пришла сюда в новом платье, купленном в одном из лучших магазинов Найтсбриджа, а вот прическа ее наводила на мысль о самой рядовой парикмахерской. От расставленных по плексигласовому подносу крошечных закусок — сырого акульего мяса, карпаччо из молочного поросенка или из чего-то еще, столь же, на взгляд Софи, жутковатого, — обе дамы отказались.
Поднявшись по лестнице, все четверо вошли в переполненный выставочный зал. Софи окинула взглядом органди и деворе, синтетический и лисий мех, тафту и кашемир, скромные черные короткие платьица, украшенные горделиво простенькими жемчужными ожерельями; незамысловатые красные и золотистые платья с расшитыми лифами, на которые спадали подвитые локоны; доходящие до колен платья атласные с разрезами и две или три пары аккуратно продранных джинсов. Мужчины были одеты в костюмы ручной выделки — кто при галстуках, кто без, однако лоска, которым отличается одежда, купленная в магазинах готового платья, вокруг не замечалось. Произведенный Софи быстрый