сочли евреем. Евреем Боб не был, однако спросить его об этом американцы не могли, поскольку даже попытка задать такой вопрос считается у них проявлением расизма. Джон Вилс любил эту историю — она действительно говорила ему о чем-то, хоть никто и не ведал — о чем.
Насколько знала Ванесса, Джон за всю жизнь не прочитал ни одного романа. Любая музыка его раздражала, и, садясь в такси, он первым делом требовал, чтобы водитель выключил радио. Художественных галерей он не любил, хотя финансовые аспекты современного британского искусства и вызывали у него вялый интерес; ему очень нравилось, как коллекционеры сначала создавали рынок для художника наподобие Лайэма Хогга, а затем скупали всё по спекулятивным ценам — Вилс говорил, что ни для какого другого товара, кроме произведений искусства, УФР такого фокуса не допустило бы. В лошадиных бегах Вилс разбирался не хуже любого другого британца, однако на ипподром никогда не заглядывал и ставок не делал; животных же он не любил, потому что от них у него разыгрывалась астма. С людьми, находившимися за пределами его офиса, Джон практически не общался, и Ванесса знала, что своего ближайшего «друга» Стивена Годли он втайне недолюбливает.
Единственным видом деятельности, единственной стороной человеческой жизни, какая привлекала Джона Вилса, было зарабатывание денег. Главная странность заключалась в том, думала, закуривая новую сигарету, Ванесса, что уже заработанного им хватило бы на тысячу жизней, а при его способности кормиться одними сосисками, существовать без хобби, выпивки, развлечений — глядишь, и на две, причем ему даже из постели вылезать больше не пришлось бы. Иногда она представляла себе деньги мужа: миллионы, десятки миллионов, сотни миллионов, опрятные пачки в банковских упаковках, лица Джорджа Вашингтона и королевы Елизаветы, глядящие в пустоту, покоясь в каком-то хранилище и занимаясь… Да ничем они там не занимаются, просто лежат, обещая выплатить по требованию предъявителя… Какого предъявителя? По какому требованию? И в какой, собственно говоря, жизни на этой или на другой, пока еще не открытой планете?
Малышка Софи Топпинг как-то рассказала Ванессе, страшно волнуясь, о том, как ее мужу, Лансу, доверили однажды некую банковскую тайну — не «инсайдерскую информацию», поспешила подчеркнуть Софи, но что-то совершенно секретное и очень опасное. И прежде чем открыть ее Лансу, его заставили поклясться, что он не скажет об этой тайне ни одной живой душе, поклясться жизнью его жены и детей, — и он это сделал. Софи даже заалела от потрясения, от безрадостного волнения. «Так у них принято, — сказала она, — когда дело касается чего-то очень, очень опасного, секретного и важного. Они клянутся жизнью своих детей».
И Ванесса рассмеялась. Для Джона по-настоящему торжественной была бы клятва отдать за жизнь детей все свое богатство — и при ее произнесении на него стоило бы посмотреть.
— Почему вы смеетесь, Ванесса? — спросила Софи.
— О Джоне подумала. Вот представьте, Софи, вы потеряли все деньги, приходите домой, а Ланс говорит: «Послушай, по крайней мере, мы живы-здоровы, мы вместе и можем начать все сначала», — вряд ли вы просияете от счастья, но его слова все-таки будут для вас некоторым утешением, не так ли?
— Наверное. Но почему вы засмеялись?
— Потому что Джона они не утешили бы. Лишиться денег для него хуже, чем лишиться всей семьи. Так что поклясться ею для него труда не составит.
Ванесса поднялась с софы, прошла на кухню. Макс спал в своей корзинке, Белла отсутствовала, Финн сидел у себя в комнате, Джон работал. Plus ça change.[61] Среди дня она съела салат, значит, можно было не обедать, — Ванесса извлекла из холодильника две бутылки мерсо, взяла штопор и чистый бокал. А вернувшись в гостиную, сдвинула доходившие до пола шторы, разожгла камин, налила в бокал немного вина и отыскала на жестком диске телевизора запись очередной серии «Шропширских башен». После чего прилегла и поднесла к губам бокал, чувствуя, как одиночество понемногу отпускает ее.
Наверху, в своей прекрасной комнате, Финн скрутил под пристальными взглядами «Беспроводных ребят» и Эвелины Белле косячок из «Авроры / Плана-два» и еще раз проверил, все ли у него готово для предстоящего — решающего — вечера в «Собачьем бунгало». Он позвонил по сотовому в доставку пиццы и сделал обычный свой заказ. А затем, внезапно проникшись чувством ответственности перед собой, добавил к нему запеченные в тесте и посыпанные сахарной пудрой ломтики яблок. Травка травкой, говаривал Кен, но надо же и о здоровье подумать.
Пока по экрану катились титры, Финн раскурил косячок, глубоко затянулся. В студии царило возбуждение. Обычная декорация — званый обед знаменитостей, сидящих вокруг покрытого камчатной скатертью стола, — отсутствовала; для сегодняшнего эпизода Терри О’Мэлли и Барри Ливайн вошли «в логово льва», как они выразились: на сцену в наполненном публикой зале.
— Сегодня здесь настоящий Бедлам, — сообщил Терри. — Все на нервах. Однако, леди и джентльмены, прежде чем начнется прямая трансляция из «Собачьего бунгало», давайте поприветствуем нашу специальную гостью, женщину, которая знает о живом телевидении больше, чем едва ли не любой из живущих на этой планете людей, — да, прелестную, неотразимую Агнету Кинг!
Решено было, что, пока Лиза торчит в «Бунгало», в студии ее должно подменять какое-то гламурное существо, а Агнета Кинг, поднявшаяся от «метеодевушки» до дикторши, подходила для этой роли в самый раз.
— Хорошо, любовь моя, — сказал ей Терри, — на кого ты сегодня ставишь? Не забывай, получить приз может только один из участников игры. И давай-ка я напомню тебе, что это за приз — на случай, если ты вдруг забыла! Бесплатное годовое лечение от болезни, которой страдает победитель, в отдельной палате «Парк-Вью», лучшей из клиник Англии, плюс сказочный четырехприводный «шерман-патфайндер», стоящий больше пятидесяти тысяч фунтов стерлингов!
— Ну, я думаю, победителем должен стать Алан, верно? — сказала Агнета.
— То же самое говорят и букмекеры, — сообщил Барри Ливайн. — Хотя некоторые ставят и на Сандру. И кстати, о девушках, я бы тоже потратился на… Впрочем, давайте посмотрим прямую трансляцию из «Собачьего бунгало», присоединимся там к нашей прелестной… Лизе!
На экране появилась одетая в тяжелую меховую шубу Лиза: она стояла рядом с «Бунгало», держа у рта микрофон.
— Господи, мальчики, знали бы вы, какая тут холодрррррыга! У меня ладони в ледышки обратились!
— Да, Лиззи, судя по тому, как подрагивают холмики под твоим свитером, холод там и вправду немалый, — сказал Терри О’Мэлли. — Итак, прежде чем мы перейдем к делу, давайте узнаем, как наши игроки справились с последней терапевтической задачей. Да, пришло время огласить результаты ТЗ. Вперед, ребята! Выкладывайте!
Финн глубоко затянулся «планом». Происходившее на экране постепенно складывалось в классический эпизод передачи. Пятеро финалистов имели, на его взгляд, равные шансы, и исход игры мог определиться тем, у кого из них сильнее воля к победе. Первыми были оглашены результаты страдавшего слабоумием старика Престона. Когда ему удавалось сосредоточиться на призе, Престон обращался в соперника довольно сильного, однако временами он, как выразилась Агнета, «зажимался». «Какой-то он несексуальный, верно?» Руководство Седьмого канала уже пожалело о своем решении поэкспериментировать со стариком.
Следующей шла измученная хронической депрессией Сандра. Похоже было, что сути своей терапевтической задачи, состоявшей в том, чтобы попробовать два дня обходиться без лекарств, она просто не поняла. Однако Сандра настаивала на том, что «страстно жаждет» победы. Валери, биполярную больную, жизнь в «Бунгало» привела, судя по всему, в состояние эйфорическое. Она безостановочно говорила, и егозила, и то и дело перебивала сама себя, перескакивая с одной мысли на другую. Остальные игроки, увидев, что Валери направляется к ним, старались уклониться от встречи с ней.
Наиболее сильным бойцом выглядел шизофреник Алан. Правда, несмотря на постоянные понукания судей, он не выказывал воли к победе, демонстрации коей они от него добивались. Теперь Алан большую часть времени разговаривал с людьми, которых никто, кроме него, не видел. Разговаривал громко, рассудительно, а на поступавшие к нему из реального мира указания Лизы и иных судей явно злился. И все же, несмотря на такую его несговорчивость, в Алане ощущалась личность, способная внушать уважение.
— Да, надо отдать ему должное, — сказал Барри Ливайн, — что-то в нем есть, в нашем Алане.
Агнета Кинг с ним согласилась:
— И этого у него не отнимешь, Барри.
Тут в двери дома позвонили, и Финн спустился вниз, за пиццей. Дверь в кабинет отца стояла открытой, однако кабинет пустовал. За стеклянной филенкой другой двери, ведшей в гостиную первого этажа, Финн различил мать — она лежала, сбросив туфли, на софе. Рядом с ней стояла пустая винная бутылка, глаза были закрыты. Финн дал доставщику пиццы 5 фунтов на чай (за пиццу платить не нужно было — он имел в пиццерии открытый счет) и бегом вернулся наверх.
Откусив кусок неизменной «Маргериты», он быстро прокрутил вперед рекламу. При всей его личной преданности программе «Это безумие», ее популярность не переставала удивлять Финна. Нескольких людей невеликого ума, не способных толком вести беседу и страдавших серьезными личностными расстройствами, запирали в одном доме, и телекамеры наблюдали за их бессмысленными препирательствами. Они делили друг с другом гостиные и спальни, где веселого было мало: и освещение дома, и сделанные там зернистые видеозаписи ничем порадовать глаз не могли. Правда, в происходившем присутствовал элемент соревнования, которое могло бы придать всему большую драматичность, но Финну так и не удалось понять, в чем одному из соперников следовало превзойти всех прочих. Временами ему казалось, что победу обеспечивает игроку не что-то сказанное или сделанное им, а просто-напросто то, насколько сильно он стремится к победе — или уверенно говорит об этом: убеди судей в том, что тебе страх как хочется победить, и ты победишь.