— Нашел бы управу на одного бугая из коттеджей за городом. Меня дважды вызывали туда: он говорил, что у Бриджит, его жены, какие-то головокружения. Один раз она упала с лестницы, второй — из машины. У нее были ушибы и переломы. Мне показалось, что он ее избивает. Он мне не нравился, но что я мог поделать? Жена клялась, что упала. На третий раз мои опасения подтвердились, но было слишком поздно. Она умерла.
— Боже мой… — выдохнула Никола.
— Да уж. Где был этот самый Бог, когда ублюдок набросился на нее в третий раз? Я не заявил в полицию, потому что у меня не было никаких доказательств, — только моя интуиция. Я не стал на нее полагаться и вот результат — Бриджит больше нет.
— Но потом вы дали делу ход? — в глазах у Николы стояли слезы.
— Я попытался, но семья Бриджит была против. Ее собственные братья и сестры сказали, что не допустят, чтобы имя покойной было опорочено. Пускай покоится в мире, как возлюбленная жена и счастливая мать, иначе получится, что ее жизнь не имела смысла. Я не мог этого понять. До сих пор не понимаю. Однако если вернуть все назад, я не стал бы молчать еще в первый раз.
— А что случилось с ним? С ее мужем?
— Он остался здесь и жил дальше. Пролил немного крокодиловых слез, пару раз вспомнил о своей «бедняжке Бриджит». А потом женился на другой, только она оказалась совсем не такой покладистой, и стоило ему раз поднять на нее руку, тут же заявила в полицию. Его судили за избиение. Он отсидел полгода и с позором уехал из Стоунбриджа. Семья Бриджит списала все на его скорбь по покойной жене. Такой вот результат. — Лицо у доктора стало мрачным.
— Вы часто вспоминаете о том случае? — спросила Никола.
— Раньше вспоминал чаще. Каждый день, проходя мимо кладбища, где похоронена Бриджит. Каждый, глядя на их дом, я видел ее словно наяву — как она клялась мне, что упала с лестницы. Но потом Энни сказала, что эти воспоминания мешают мне жить дальше, что я не смогу помогать другим людям, если их не преодолею. Так что я сделал над собой усилие и в каком-то смысле смог избавиться от них.
В ответ на его слова супруги кивнули, выражая истинное понимание и сочувствие, и доктору казалось, что они сами переживают нечто подобное.
Он осторожно добавил:
— Энни сказала, что я слишком много на себя беру. Считаю любые проблемы своими проблемами, любые события — результатом своего вмешательства. Или невмешательства. А ведь есть масса прочих обстоятельств: тот бугай, например, всю жизнь был жестоким ублюдком, скорым на расправу, но его жена все это терпела. Я что, ангел мщения, которому дано право судить? И я согласился с ней.
— Вы простили себя? — спросил Генри.
— Дело в том, что тогда случилось еще кое-что. Как-то раз я был у себя в кабинете, и тут ко мне доставили одного из ребятишек О’Хара. Мать сказала, что у него разболелся живот и началась рвота. Потом он стал сонливым, поднялась температура. Я сразу заподозрил менингит и позвонил в госпиталь. Они сказали, надо как можно быстрее привезти ребенка к ним. У нас не было времени дожидаться «скорой»; я спешно посадил мать с ребенком к себе в машину и помчался в город. Я гнал изо всех сил — в госпитале нас уже ждали. Ребенку сделали анализы, сразу же начали вводить антибиотики, и нам удалось его спасти. Сейчас это здоровенный парень и, кстати, не дурак выпить. Но очень славный. Он обожает своего младшего брата Шэя. Отлично заботится о нем. Каждый раз, когда я прохожу мимо, он говорит: «Вот идет человек, который спас мне жизнь», — а я прошу его назвать хоть одну причину, по которой это должно меня радовать. Но я знаю, что действительно его спас, и это все меняет.
— Я уверена, что этот случай не единственный, — сказала Никола.
— Может и нет, но то было искупление, в котором я так нуждался.
В тот вечер, сидя у себя в спальне в ожидании гонга к ужину, Генри и Никола вспоминали слова доктора Дэя.
— Искупление… Возможно, это именно то, чего ищем и мы с тобой, — сказала она.
— Что же, попросим его у Санта-Клауса.
В его словах не было цинизма. Генри искренне улыбнулся и взял жену за руку.
К ужину они спустились первыми.
Чикки и ее племянница Орла готовили для гостей поднос с напитками. Они говорили о чем-то серьезном.
— Но что они могут сделать, Чикки? Приковать его цепью к кровати?
— Нет, но они не должны позволять ему разгуливать по ночам.
— И как его остановить? Он все равно сбежит…
Заметив Генри и Николу, они сразу замолчали. Чикки строго придерживалась профессиональной этики: домашние вопросы никогда не обсуждались при гостях. Жизнь в отеле текла спокойно и плавно, но за этим стояли труд и тщательная подготовка. Чикки с Орлой поинтересовались, как супруги провели день. Они вынули с полки справочник по диким птицам, чтобы отыскать в нем гуся, попавшегося Генри с Николой во время прогулки по заболоченным лугам у озера. У гуся были розовые лапки и большой оранжевый клюв.
— Думаю, это серый гусь, — сказала Чикки, перелистывая страницы Птиц Ирландии. — Смотрите, такой?
— Да, — кивнули супруги.
— Они прилетают к нам из Исландии. Только представьте!
— Как здорово было бы знать о птицах столько, сколько знаете вы. — Никола немного завидовала Чикки и ее такому искреннему восхищению.
— О, я всего лишь любитель. Мы-то надеялись пригласить сюда настоящего знатока. Поблизости живет один парень, Шэй О’Хара; он каждую птицу, пролетающую по небу, знает до последнего перышка. Правда, у нас ничего не вышло.
— А ведь ему это могло бы пойти на пользу. — Орла печально покачала головой.
Чикки поняла, что должна дать гостям какое-то объяснение.
— Видите ли, Шэй в последнее время сам не свой. У него депрессия. Никто не может до него достучаться. Остается надеяться, что это пройдет само собой.
— Депрессия у молодых — это очень серьезно, — сказал Генри.
— Да-да, я знаю, и доктор Дэй тоже в курсе, но Шэй не хочет принимать лекарства или посещать психотерапевта. Он вообще никого не слушает, — вздохнула Чикки.
В кухне начали собираться остальные гости и беседа прервалась.
Никола сидела рядом с импозантным американцем, который по-прежнему называл себя Джоном; оказалось, он завел себе нового друга, местного чудака по имени Фрэнк Хэнратти. На своем ярко-розовом фургоне тот свозил Джона в горы, где жил один кинорежиссер, удалившийся от дел много лет назад. Им оказался очень симпатичный и приветливый джентльмен, угостивший их крапивной похлебкой.
— Он вас узнал? — неосторожно поинтересовалась Никола.
До сих пор за столом ни разу вслух не говорили о том, что Джон на самом деле киноактер — большая знаменитость.
Джон воспринял ее вопрос спокойно.
— Да, он был очень любезен. Сказал, что знает мои работы. Удивительный старик. Он держит кур, разводит пчел. И у него есть коза. А в доме полно книг; по-моему, это самый счастливый человек из всех, кого мне довелось знать.
— Потрясающе! — задумчиво отозвалась Никола. — Как, наверное, хорошо быть счастливым.
Джон бросил на нее острый взгляд, но ничего не сказал.
Перед тем как лечь в постель, супруги вышли на улицу подышать воздухом. Орла уже садилась на свой велосипед, чтобы ехать домой.
— Вам здесь не надоедает? — спросил ее Генри.
— Нет, я ужасно скучала по Стоунбриджу, когда жила в Дублине. Некоторым наши виды кажутся печальными. А мне — нет.
— Как насчет того юного любителя птиц, о котором вы говорили? Ему они тоже кажутся грустными?
— Шэю все кажется грустным, — ответила Орла и покатила домой.
В три часа утра Генри и Никола проснулись от птичьего крика. Однако было еще слишком рано для обычного рассветного хора или утренней переклички чаек. Может, какая-то больная птица попала к ним на балкон?
Они встали и подошли к окну.
На фоне залитого луной океана четко выделялся силуэт подростка в свитере, который стоял, обхватив себя руками за плечи, с запрокинутой головой, и громко рыдал.
Скорее всего, это и был Шэй. Шэй, которому все кажется грустным.
Не сговариваясь, они схватили свои куртки, сунули ноги в ботинки и вышли на лестницу. За дверью их встретил холодный ночной воздух.
Глаза юноши были крепко закрыты, лицо скривилось. Он рыдал, приговаривая что-то, но они не могли разобрать ни слова. Он весь дрожал, худенькие плечи поникли от отчаяния. Шэй стоял в опасной близости от края утеса.
Они осторожно двинулись в его сторону, разговаривая между собой, чтобы их появление не стало для него неожиданностью.
Юноша открыл глаза и увидел их.
— Вы все равно меня не отговорите, — сказал он.
— Знаю, — согласился Генри.
— Правда?
— Ну конечно. Я и не собираюсь тебя отговаривать. Если ты не сделаешь этого сейчас, то сделаешь завтра или на следующей неделе. Я это знаю.
— Тогда зачем вы пытаетесь меня остановить?
— Остановить? Мы об этом даже не думали. Правда, Никола?
— Само собой, нет. Каждый человек имеет право делать то, что хочет.
— А что вы тогда тут делаете?
Его широко распахнутые глаза были полны ужаса, по телу пробегала дрожь.
— Хотели спросить тебя про серого гуся. Мы видели его сегодня. В книге написано, они прилетают из Исландии.
— Нет ничего удивительного в том, чтобы увидеть серого гуся. Их тут полным-полно. Вот если вам повезет наткнуться на снежных гусей, это будет событие, — сказал Шэй.
— Снежных? Они тоже прилетают из Исландии? — Никола медленно обходила подростка сбоку, стараясь беззаботно глядеть вдаль, будто надеясь рассмотреть в свете луны снежного гуся.
— Нет, они из Арктической Канады, из Гренландии. Их можно посмотреть в Вексфорде, на восточном побережье. Сюда они залетают редко.
— А ты сам их видел? — поинтересовался Генри.
— Да, много раз, но, как я говорил, не здесь. А в прошлом году мне попался гуменник. Очень редкая разновидность гуся.
— Гуменник! — Генри постарался произнести это с изумлением и восторгом.