– Все нормально.
Администратор осторожно перевел дух. Похоже, Румын ни из какой засады не вырывался и о мщении не помышляет Просто зашел, как много раз заходил прежде. Поиграет немного и свалит по своим румынским делам. Может, попросит воспользоваться телефоном – это тоже случалось, Румын экономил и без нужды мобилой не пользовался.
Он и попросил:
– Позвонить можно?
Не чувствуя, как дрожат губы и дергаются глаза, Лемехов расплылся в улыбке:
– Конечно, о чем разговор? Пошли.
Впереди одноклассника он прошел в администраторскую, кивнул на стол с телефоном:
– Звони…
Румын схватил его за плечо, развернул, коленом ударил в пах и железными пальцами сдавил горло. Толкнул, прижимая к стене, и, страшно заглядывая в глаза Лемехову своим единственным бешеным глазом, тихо спросил:
– Говоришь, все нормально?
– Толя, ты чего? – прохрипел Лемехов, трясясь мелкой дрожью от пальцев ног до макушки.
– Думаешь, я не вижу? Кто меня спрашивал? Ну, говори быстро, а то…
Лемехов рассказал почти все. Утаил только про Александру. Утаил потому, что был твердо уверен: за выдачу адреса Румын его тут же убьет. Такая вера придала сил, и вранье проскочило.
Выслушав, Румын его отпустил. Сел за стол и задумался, время от времени глядя на мающегося у стены администратора.
Чувствуя, как одноклассника терзают сомнения, Лемехов приложил руку к груди:
– Они сказали позвонить, когда ты придешь, про детали для «мерса» спросить. Как я мог отказаться? Но я бы тебя предупредил, честное слово!
– Развели тебя, как лоха. Была бы это Контора – мне бы давно ласты крутили. А он тебе даже ксиву не показал. Правильно?
– Н-не показал, правильно…
– И ты перед случайным фраером в штаны наложил?
– Н-наложил. А кто это был, ты не знаешь случайно?
– Да мало ли кому я на пятки наступаю!
Лемехов согласно покивал головой и, замолчав, принялся ждать решения одноклассника. Но терпения хватило ненадолго, Румын молчал, и Лемехов осмелился задать вопрос:
– Толя! Толь, чего мы теперь делать-то будем?
Прозвучавший ответ вполне устроил администратора.
– Что я скажу, то ты и сделаешь.
– Опять подставил меня? – Вопреки прозвучавшим словам, Громов почему-то казался довольным и, подойдя к столу Шилова, положил только что полученную от группы наружного наблюдения справку.
– В смысле? – спросил Роман, не глядя на бумагу.
– Установил слежку за работником прокуратуры. Да за это схлопотать можно неслабо! Ты почитай, почитай, что там написано. А улыбаться будешь потом…
Шилов прочитал и вздохнул:
– Чем дальше в лес, тем злее партизаны.
– И что делать прикажешь?
– Приказывать начальству примета плохая, Юрий Сергеевич.
Скрипнула дверь, в кабинет заглянул Скрябин. Заглянул и хотел уйти, чтобы не мешать разговору, но Роман махнул рукой:
– Стас, заходи. Юрий Сергеевич, вы не против? Это он наводку дал.
Громов кивнул.
Роман протянул Скрябину справку:
– На, прочти.
Стас сел за приставной столик и недоуменно прочитал вслух:
– Панова Александра Сергеевна, восьмидесятого года рождения… Ну, есть такая. Стажируется в прокуратуре у Кожуриной. А что?
– Это подруга Румына.
– Что, та самая?!
– Нет, Стас, другая. Их у него много. И все в одной квартире живут.
Подозрительно глядя на них обоих, Громов сказал:
– Может, вы поделитесь с начальством, кто такой этот Румын?
Роман кивнул Стасу: докладывай.
Скрябин порылся в папке, с которой пришел, достал компьютерную распечатку и листок с рукописными записями:
– Оля «пробила» его по школе. Связалась с военкоматом. Военком в том районе знакомый, помог по старой дружбе без запросов. И вот что мы получили… Грибов Анатолий Николаевич, семидесятого года рождения, уроженец славного города Бухареста. Военно-учетная специальность – инструктор взрывного дела. Две командировки в Анголу, уволен в запас по ранению. Снят с учета в связи с переездом в Рязань. По той же причине выписан с адреса. Рязань мне еще не ответила, но готов спорить, что он там и не объявлялся.
– Вольному стрелку якорь не нужен, – прокомментировал Шилов. – Разве только хата на ночлег. Желательно – под прокурорской крышей.
– Хата у нас есть. – Стас убрал обратно в папку бумаги. – Но что дальше? «Наружку» за прокурорским не поставишь. Самим под адрес садится? А если он опять в Анголу укатил?
– А если с Пановой поговорить? – предложил Шилов. – Может быть, она не в теме. Женщине мозги запудрить – раз плюнуть.
– Мы ее плохо знаем. Может, с Кожуриной пообщаться?
– Кожурина тетка жесткая, но честная. И не дура. Но лучше поговори сначала с Голицыным, он их обеих лучше знает.
– Поговорю.
– Но деликатно! Про Бажанова – ни слова. Генерала мы сами слепим.
Глядя на увлекшихся подчиненных, Громов сначала пробормотал:
– Мне все чаще кажется, что я командую партизанским соединением, – а потом властным голосом прервал дискуссию: – Значит, так, товарищи офицеры! С этого момента никакой самодеятельности. Это приказ. План оперативных разработок мне на стол. Завтра я еду в Москву и провентилирую этот вопрос в Министерстве. Иначе все сгорим, как мотыльки…
Когда Громов ушел, Стас и Шилов переглянулись.
– Мотыльки – это он про кого, про нас что ли? – насмешливо спросил Шилов.
– Он хотел сказать, что мы слишком изящны в работе… Ну, я в прокуратуру погнал? – Давай.
На метро и пешком Егоров добрался до Благодатной и уже сел в оставленную Романом машину, когда на улице тормознулось такси, из которого вышел Бажанов. Он прошел под аркой и направился к подъезду, поглядывая вокруг взглядом цепким и рассеянным одновременно. Егоров пригнулся к рулю, но, в принципе, этого можно было не делать. Егоров Бажанова знал, а генерал его – нет, и, поскольку Егоров не целился из пистолета и не закрывал лицо дырявой газетой, как филер в дешевом кино, генерал не обратил на него внимания и скрылся в подъезде.
Когда десятью минутами позже нарисовался Кальян, Егоров уже был не в «девятке», а наблюдал за двором через мутное окошко третьего этажа из парадной, расположенной напротив той, в которую вошел генерал.
Егорову вспомнилось, как почти год назад они с Шиловым, будучи оба объявлены в розыск, конспиративно встречались на лестнице в доме у Ладожского вокзала. Сколько воды с тех пор утекло, сколько разного произошло… А история, начавшаяся тогда, до сих пор продолжается.
Егоров достал телефон, набрал номер Шилова:
– У нашего солнцеподобного коллеги свидание с курителем опиума. Так что я малость задержусь, подожду, когда они закончат.
Егоров отыскал взглядом окна бажановской хаты. От соседних они отличались новенькими стеклопакетами и плотно сдвинутыми шторами. Сидят, как кроты, в темноте, и гадости всякие говорят.
Егоров посмотрел на часы, закурил и стал ждать.
Квартира когда-то была обычной двухкомнатной «сталинкой», но после перепланировки стала представлять собой одну большую залу с коротким коридорчиком к железной входной двери. Обставлена квартира была строго функционально – кровать, несколько кресел, стойка с аппаратурой, – но дорого. Единственным излишеством выглядела огромная люстра «под старину», подвешенная к потолку на латунных цепях и заливавшая все уголки светом двенадцати ламп.
Перебирая четки, Кальян с ухмылкой смотрел, как Бажанов наливает виски в большую коньячную рюмку.
Спиной почувствовав взгляд, Бажанов сказал:
– Хватит лыбиться. Будешь?…
– На работе не пью. И тебе не советую.
– Я сегодня уже отработал свое.
– Ты не перетруждаешься. Зачем звал?
Они сели в глубокие кожаные кресла напротив друг друга. Бажанов жадно выпил половину налитой порции и пожалел, что отмерил так мало. Теперь придется вставать…
– Что за войны ты там замутил? Джихад какой-то, Арнаутова зачем-то сливаешь… Что, в самоделку потянуло? Засветимся!
– Все нормально. Чем я больше на виду, тем легче. Пусть копают.
Бажанов выпил и вторую половину. Встал, пошел налить. Пока ходил, пока наливал – обдумывал ответ Кальяна, и чем больше думал, тем сильней распалялся. Встав перед Кальяном, который сидел и невозмутимо перебирал четки, Бажанов почти закричал:
– Идиот! Они ведь так до груза могут докопаться. Ты этого хочешь? Башкой надо думать, понимаешь, башкой!
– Борисыч, не ори на меня. Я не в Афгане, а ты не мой командир. Шесть лет востока чему хочешь научат. Я знаю, что делаю.
Бажанов успокоился так же легко, как завелся. Какое-то время он еще продолжал нависать над сидящим Кальяном, но уже молча. Потом отхлебнул виски, сказал:
– Извини, нервы, – и сел в кресло. – Я же про груз не на базаре узнал. В Конторе. Если что, речь о тюрьме не пойдет.
– Это я лучше тебя знаю. Но, – Кальян оскалился и стал перебирать четки быстрее, – глаза боятся – руки делают.
– Степу Завьялова помнишь?
– А то!
– От Конторы груз он должен принять.
– Не обрадовал. – Движения пальцев замедлились, четки обвисли. – Его обыграть сложно. Он, поди, уже генерал?
– Да полковник, – Бажанов сделал пренебрежительный жест, – командир части. Хватка уже не та, так что обыграешь. Я до МВД ему пару заказиков подкинул. Мол, штаб приказал. Так он за свой полковничий паек сделал все в лучшем виде. И, насколько мне известно, не один я ему такие команды давал. А он, дурак, не догадывается. Все еще думает, что на державу работает.
– Бардак полный, – с искренним видом вздохнул Кальян.
– Меня когда в ментуру-то запихали, – продолжал Бажанов, – я сразу понял: надо свой капитал заработать и валить. У меня эта романтика разведки – вон, из ушей уже льется.
– На генеральские погоны? Не тебе жаловаться. – Надев четки на запястье, Кальян встал, подошел к бару, налил виски и залпом выпил. – Я с романтикой еще в пакистанской тюрьме завязал. Трахнуть контору – это святое. Вшивого полевого командира на обмен пожалели, сучары!