— Эти речи, они сумасбродные и ниспровергательные? — шепнул Бренд наконец.
— Вздорные, — заверила его Мошка. — Бестолковые, как пушка из тыквы.
— А ты… приехала из Манделиона? Хорошо знаешь этот город? Людей у власти? — Бренд осторожно подбирал слова, будто не хотел преждевременно выдать свои планы.
Вдали прозвонили Башенные часы. У Эплтона дернулась голова.
— Надо идти. Слушай, кто бы ты ни была, встретимся завтра ночью, в два часа, в «Страхе и Отвращении». Это в Беспросветной Бочке. Знаешь такое место? Напротив каменной чаши старого фонтана.
— Найду, — прошипела Мошка, удивляясь внезапному успеху своего странного плана. — Встретимся там. Захвати тетрадь. Поотрубаем головы королям быстрее, чем ты скажешь «ассоциация».
Эплтон в конце концов рискнул бросить взгляд через плечо на собеседницу. Мошка нырнула в тень, чтобы тот не разглядел ее лица.
— Эй, ты что, ходишь по траве?
— Это между нами, — шепнула Мошка. — Суть радикализма в том, чтобы ходить по траве.
ДОБРЯЧКА АДВЕЙН, ХРАНИТЕЛЬНИЦА ПЕСТИКА СУДЬБЫ
Вот он встает. Идет прочь. За ним! Бегом!
Мошка договорилась с Эплтоном на завтра, но почему бы не выследить его, если получится? С решительностью девочки с корзиной на голове она выбралась из-под настила и поскорее залезла на помостки, пока никто не понял, что она ходила по траве. Увы, пока она упражнялась в гимнастике, Бренд Эплтон успел скрыться с глаз.
На плечо Мошке легла рука. Девочка так высоко подскочила, что упала бы мимо, не удержи ее за руку госпожа Прыгуша.
— Вы заметили, куда он пошел?
Повитуха вообще не заметила Бренда Эплтона. Улицы Ночного Побора вновь поглотили его.
— Дорогуша, нам пора идти домой, — тихо, но твердо заявила госпожа Прыгуша. — Начался мороз. Ты не заметила? Дальше станет хуже.
Мошка ощутила, как ночной ветер кусает щеки, и увидела изморозь на мостовой. Чем холоднее, тем меньше людей на улицах. Кто не спрятался, тому некуда пойти или их держат нехорошие мотивы.
Никуда Эплтон от нее не денется. Она встретится с ним завтра или выследит в другой раз.
— Хорошо, пойдем домой, госпожа Прыгуша. Только сперва мне надо кое-куда заглянуть и написать письмо.
Они пошли искать место, где Мошка договорилась оставить записку дневным союзникам. Дорога вела мимо Часовой башни. Мошка заметила, что Парагон делает свое дело: фигурка Почтенного поменялась. На город снисходительно взирала Добрячка Адвейн с пестиком и ступкой в руках.
Все пройдет, будто говорила она. Все, что кажется таким громадным, таким неизбежным, я разотру в ступке, и через век оно превратится в незаметную пыль. Самое жуткое преступление, самую страшную боль время сотрет из воспоминаний.
Мошку эта мысль совсем не грела. Она поняла, что ее не радует мир, где любые события обращаются в прах, где с точки зрения веков любые действия лишены смысла. Она любила плотную, комковатую, мучительную жизнь.
Один из живых комочков как раз чинил часы. С крыши свисала корзина, а в ней шатко стоял человек. Циферблат часов был открыт, мастер ковырял в железных потрохах длинным ключом. А добрячка Адвейн улыбалась, и ей было плевать на этого человека.
Мошка добежала до уговоренного места в городской стене. Из кармана она вынула письмо, спешно нацарапанное при свете луны, сунула ресницу в складки бумаги и запихнула записку в щель меж камней.
На этом волоске повисла ее жизнь, причем другой его конец держал Эпонимий Клент. Мошка была вынуждена довериться ненадежному средству и ненадежному человеку.
Мошка Май и госпожа Прыгуша вернулись домой по крепкому морозу. Вскоре небо побледнело. В природе началась своя смена караула. Совы расселись по дуплам и заброшенным чердакам, как нахохленные урны. Взмыли в воздух грачи и вороны, кого ночью не перебила голодная ребятня с рогатками. Инстинкт подсказал, что их ждет роскошный завтрак: готовый к употреблению Полбеды Серый сплавляется по Длинноперу.
У них под крылом Ночной Побор складывался в себя, как паукообразный монстр — в шкаф. Жители расползались по грязным норам, по щелям, подвалам, чердакам.
Раздался горн. Серебристый перезвон окутал город. За людьми с плохой репутацией и плохими именами накрепко запирались двери.
Раздался второй горн. День вошел в город, как хозяин, не подозревающий, что он в гостях у Ночного Побора.
Когда ночью сидишь взаперти, разыгрывается клаустрофобия. Но это хотя бы знакомая ситуация. В любой таверне на ночь запирают двери, отгораживаясь от ночных опасностей.
Другое дело — торчать дома у Прыгуш, в нелепой узкой комнате, при свете тощей свечи, когда через стену долетают звуки дневной жизни. Несмотря на темноту и холод, Мошка нутром чуяла, что сейчас день.
За ночь девочка успела привыкнуть, что люди стараются не шуметь. Теперь ей странно было слышать громкий топот, зазывные крики торговцев, уличную суету. Почему-то Мошка думала, что дневная жизнь останется бесконечно далеко. Оказалось, до нее рукой подать.
Она прижалась спиной к двери. Когда сзади раздался резиновый удар, она чуть не выскочила из кожи. И лишь потом до нее дошло, что это ребенок стучит мячиком о дверь, точнее о панель на месте двери. Чтобы не постучать в ответ, девочка стиснула кулаки. Нельзя. Сейчас она — призрак в доме, которого не существует.
Осенью дни короткие. Мошка устроила себе гнездо из тряпок рядом с остывающим очагом. Каждую минуту взаперти надо использовать для сна. Но звуки дневной жизни долетали через трубу, просачивались под дверью, бередили ее чувства. Прыгуши тоже не упрощали ей задачу. Они будто вовсе не собирались ложиться. Мошкино чуткое ухо то и дело ловило скрип прялки, шелест страниц, стоны мебели и коробок, по которым с изумительной легкостью ползала чета, щелчки и хруст из мастерской Сумбура.
Они почти не разговаривали. Госпожа Прыгуша привлекала внимание мужа, дважды стукнув пальцем по мебели, а потом устраивала пантомиму, немало озадачивая Мошку. Сумбур же, услышав «тук-тук», каждый раз подпрыгивал как ужаленный, потом с морозной усталостью смотрел на жену и отворачивался от нее с унылой миной пожизненного заключенного.
Ситуацию усугублял и Сарацин, решивший взобраться Мошке на лицо. Неугомонный гусь оказался мокрым и зеленым. Судя по всему, ванну с краской после Мошки не вылили, и гусь с удовольствием поплавал в импровизированном пруду.
В голове бесконечно крутился разговор с Брендом Эплтоном, словно тележное колесо, попадающее во все ямы подозрений и страхов. Завтра они встретятся, и в этот раз он увидит Мошкино лицо. А что, если с ним придет Скеллоу? Сработает ли маскировка? Когда появятся люди сэра Фельдролла? Успеют ли они организовать засаду?
Обдумывая ночные планы, страдая от ночных тревог, Мошка перестала различать громыхание повозок и песенки дневных жителей. Звуки слились в монотонный фон. Дневная жизнь утратила реальность.
Пусть люди не догадываются, но в Дневном Поборе есть ростки ночной жизни. У всех жителей правильные имена, их никто не заподозрит. Мало ли, почему человек носит перчатки. Кто догадается, с их помощью прячут клеймо в форме ключа? Прямо сейчас эти перчатки занимались общим делом.
Одна пара тихо открыла дверь в кабинет мэра и осторожно пролистала письма. Ага, письмо от мэра Оттакота. Интересно. Левая перчатка взяла бумагу в плен, а правая отлепила печать. «Уважаемый господин, мы вновь призываем вас объединить усилия в Выпалывании Опасного Сорняка, коим является Радикальное Рвение. Пропустите наши войска через Побор, и мы вышвырнем Узурпаторов из Манделиона». Очаровательно. Письмо вернулось в конверт, перчатка подержала печать над свечой и прилепила нагретый воск на прежнее место.
В Комитете Часов другая пара перчаток опустила несколько монет в руку юного Кеннинга, и тот вспомнил про очень важное занятие в дальней комнате. Перчатки тем временем стали перелистывать журнал пропусков в дневной город. Указательный палец, ползущий по списку, замер напротив двух имен.
Третья пара перчаток барабанила пальцами по столу в постоялом дворе. С этого места открывался чудесный вид на определенный кусок городской стены. Ритм сбился только один раз, когда к стене привалился пухлый поэт, известный среди друзей, почитателей, врагов и кредиторов как Эпонимий Клент. Руки он держал сзади, будто защищал ягодицы от холодного камня. Глаза его вдохновенно разглядывали овсяную кашу облаков, заполонивших небо. Отдохнув, Клент пошел дальше, пряча нечто в карман жилета.
Перчатки бросили монетку на стол и отправились в погоню. Левая перчатка водрузила шляпу на лысеющую голову, пока правая помахивала тростью в такт шагам отполированных туфель. В столь уверенном господине сложно было заподозрить шпиона, ведущего слежку.
Клент вальяжно прогуливался по улице, будто шел под руку с музой. Временами он кивал встречным дамам. Лишь готовность оказывать знаки внимания низким деревьям, пустым паланкинам и привязанным собакам выдавала напряженную работу ума. А за ним следом шествовали перчатки, шляпа, трость и отполированные туфли.
Иногда Клент нырял в узкие проходы. Тогда перчатки срезали путь и на следующей улице вновь появлялись у него за спиной. Клент замер перед бродячим оратором, благосклонно рассуждавшим об опасности зловредных уравнителей. Перчатки смешались с толпой зевак и вежливо хлопали в нужных местах. Клент хмуро посмотрел на часы, ускорился, свернул за угол… Перчатки свернули за ним, но их поджидало грузное тело Эпонимия Клента.
Удар. Попытка удержаться на ногах. Восстанавливая равновесие, мужчины рефлекторно вцепились друг в друга.
— Тысяча извинений!
— Нет, что вы, это я виноват.
— Я случаем не порвал…
— Нет, смотрите, все в порядке.
Перчаткам пришлось обойти поэта и тем же уверенным, бойким шагом скрыться из виду. В первом попавшемся закутке они остановились. Их владелец осторожно выглянул на улицу. Пальцы, затянутые в перчатки из кожи крота, побарабанили по кирпичам.