— Вы когда-нибудь видели кукушонка в гнезде? — отрывисто спросил Мордред.
— Нет.
— Дома их на болотах полным-полно. Едва вылупившись, кукушата выпихивают сородичей из гнезда и остаются… — Мордред собирался добавить «единовластными правителями», но вовремя прикусил язык. Он даже не осознал толком, что на ум ему пришли именно эти слова. И неловко докончил: — Я только хотел сказать, что законов природы не нарушаю, милорд.
Король улыбнулся.
— Я первый заявлю, что мой сын окажется не в пример лучше Лотовых. Так что последи для меня за Агравейном, Мордред, и привези их обоих сюда. А тогда, может статься, со временем мечи Оркнеев снова вернутся в ножны, — чуть устало докончил король.
Вскорости после этого, ясным днем в начале октября, Агравейн последовал за Мордредом, когда тот шел через рыночную площадь Камелота, и нагнал брата у фонтана.
— Король дал мне дозволение отбыть на север. Но одному ехать не велит. А ты единственный среди рыцарей, кого он готов отпустить. Поедешь со мной?
Мордред остановился и изобразил удивление.
— На острова? Нет, пожалуй.
— Не на острова, еще не хватало, в октябре-то! Нет. — Агравейн понизил голос, хотя рядом никого не было, кроме двух малышей, подставляющих ладошки под струю воды. — Король сказал мне, что помилует Гахериса. Позволит ему вернуться ко двору. Спросил меня, куда послать гонца, но я ответил, что связан словом и нарушить его не вправе. Так что Артур говорит, я могу сам за ним съездить, если ты составишь мне компанию. — Агравейн ухмыльнулся, издевки не скрывая. — Похоже, король тебе доверяет.
Мордред пропустил насмешку мимо ушей.
— То добрые вести. Хорошо же, я поеду с тобой, и охотно. Когда?
— Как можно скорее.
— А куда?
Агравейн рассмеялся.
— На месте и узнаешь. Говорю тебе, я связан словом.
— Так вы все это время общались?
— Конечно. Неужто не ожидал?
— Но как? Письмами обменивались?
— Да какие ж тут письма? Ведь писца-то при нем нет, прочесть-написать некому. Нет, время от времени я получал весточку через торговцев, вроде вон того купца, что ставит прилавок с тканями. Так что собирайся, братец, мы выезжаем поутру.
— А далеко ли ехать? Изволь сказать хоть это.
— Порядком.
Малыши тем временем вернулись к игре: мяч откатился прямо к ногам Мордреда. Тот подцепил его носком, подкинул вверх, поймал, перебросил детям. Отряхнул руки и улыбнулся.
— Хорошо. Я поехать не прочь. Славно будет снова прокатиться на север. Ты так и не скажешь, куда лежит наш путь?
— Покажу, когда доберемся, — повторил Агравейн.
На исходе пасмурного, туманного вечера всадники наконец-то доехали до небольшой полуразвалившейся башни на болотах Нортумбрии.
Глушь и запустение. Даже необитаемые топи самого большого из Оркнейских островов, где тут и там темнели озера, а особый отсвет напоминал о вездесущем море, казались живыми и яркими в сравнении с этим пейзажем.
По обе стороны раскинулись холмистые заболоченные пустоши, в туманных сумерках вереск отливал темным пурпуром. Небо затянули тучи, ни единого солнечного блика не пробивалось сквозь плотную пелену. Воздух застыл недвижно: ни ветерка, ни свежего дыхания моря. Тут и там холмы рассекали ручейки либо мелкие речушки, русло которых обозначили заросли ольхи и блеклых камышей. Неподалеку от одной такой речки, в лощине, и обнаружилась башня. Под ногами хлюпала вода, переход через топь отмечал ряд валунов. Башня, плотно затянутая плющом, в окружении мшистых обрубков фруктовых деревьев и самбука, казалось, некогда была довольно уютным обиталищем, а в солнечные дни оставалась таковым и до сих пор. Но мглистым осенним вечером место это наводило на мрачные мысли. В одном из окон мерцал слабый свет.
Гости привязали лошадей к терновнику и постучали в дверь. Открыл сам Гахерис.
С тех пор как он покинул двор, прошло каких-то несколько месяцев, однако по виду его казалось, будто в цивилизованном обществе Гахерис отродясь не бывал. Его морковно-рыжая борода изрядно отросла, нечесаные волосы в беспорядке падали на плечи. Кожаная куртка засалилась и потемнела от грязи. Но при виде гостей лицо его просияло от удовольствия, и обнял он Мордреда тепло, как никогда.
— Привет вам! Вот уж не надеялся, что ты, Агравейн, выберешься от двора навестить меня! Да еще с Мордредом! А король знает? Впрочем, ты слово сдержишь, мне можно и не спрашивать. Сколько воды утекло! Ну же, заходите, отдыхайте. Держу пари, вам есть чего порассказать, так что добро пожаловать, ступайте в дом!
Гахерис ввел их в тесную комнатушку в изгибе башенной стены, где в очаге горел торф и мерцала лампа. У огня примостилась молодая женщина с шитьем в руках. Она подняла глаза — смущенная и испуганная нежданным вторжением. Лицо ее, удлиненное, бледное, в обрамлении мягких темных волос, было не лишено приятности. Всю ее одежду составляло жалкое платье из красновато-бурой домотканой материи; грубые складки не скрывали явных признаков беременности.
— Это мои братья, — сообщил Гахерис. — Дай им поесть-попить, а потом займись лошадьми.
О том, чтобы представить женщину гостям, Гахерис и не подумал. Она встала, пробормотала что-то невразумительное, поспешно и неловко присела в реверансе. Затем, отложив шитье, тяжело побрела к чулану в противоположном конце комнаты и достала вино и снедь.
За едой, пока молодая женщина прислуживала, мужчины разговаривали на общие темы: о смуте во франкских королевствах, о бедственном положении Бретани, о посольстве к саксам, о разъездах Артуровых странствующих рыцарей и о придворных сплетнях, тех, что не касались короля и королевы. Широко раскрытые глаза хозяйки, то и дело мешкавшей у стола, служили достаточным предостережением против такого рода разговоров.
Наконец Гахерис резко напомнил ей о лошадях, и молодая женщина ушла.
Едва за нею звякнула щеколда, Агравейн, что так и рвался к делу, точно сосворенная гончая, коротко сообщил:
— Добрые вести, брат.
Гахерис отставил кубок. С брезгливым отвращением Мордред отметил, что под ногтями у него черная грязь. Изгнанник подался вперед.
— Да говори же! Гавейн хочет меня видеть? Он понял, что выбора у меня не было? Или… — Гахерис искоса глянул на брата, и глаза его ярко вспыхнули. — Он отыскал Ламорака и думает объединить силы?
— Нет, ничего подобного. Гавейн все еще в Дунпелдире, и о Ламораке ни слуху ни духу. — Агравейн, тонким ухищрениям чуждый, явно пересказывал то, что почитал за правду. — Но вести все равно добрые. Король прислал меня отвезти тебя назад, ко двору. Ты оправдан, Гахерис, во всяком случае в его глазах. Ты вернешься в Камелот вместе с нами.
Пауза, затем Гахерис, залившись румянцем до бровей, издал ликующий вопль, подбросил в воздух пустой кубок и снова поймал его. Свободной рукою ухватил кувшин и снова налил всем вина.
— Кто эта девица? — полюбопытствовал Мордред.
— Бриджит? А, ее отец был здешним мажордомом. Башню вроде как осадила парочка каких-то головорезов, а я их убил. Так что жилище в полном моем распоряжении.
— Вижу, — усмехнулся Агравейн, отхлебывая вина. — А отец что на это говорит? Или тебе пришлось жениться?
— Сказано же: отец был мажордомом, — сдержанно напомнил Мордред, делая легкий акцент на слове «был».
Агравейн недоуменно уставился на собеседника, затем коротко кивнул.
— А, ну да. Стало быть, никакой свадьбы?
— Никакой, — Гахерис со стуком опустил кубок. — Так что забудь об этом. Меня ничего не связывает. Ну же, а теперь выкладывай все подробности.
И, воспользовавшись отсутствием молодой женщины, близнецы принялись толковать о прощении короля, о его предполагаемых намерениях и о замыслах Гавейна. Мордред слушал, потягивая вино, и в разговор почти не вмешивался. Но подметил, что, как ни странно, имя Ламорака больше не упоминалось.
Вскоре возвратилась Бриджит, снова присела у очага и взялась за шитье. То была маленькая, простенькая рубашонка; возможно, для будущего ребенка, подумал Мордред. Молодая женщина молчала, но напряженно наблюдала и прислушивалась; взгляд ее скользил от одного близнеца к другому. Теперь в глазах ее отражалась тревога и даже тень страха. Близнецы и не пытались скрыть восторга по поводу возвращения Гахериса в Камелот.
Со временем свеча оплыла и начала коптить, и мужчины собрались укладываться. Гахерис с любовницей спали на постели у очага; к ним же, похоже, предстояло присоседиться и Агравейну. Мордреда, к вящему его облегчению и легкому изумлению, проводили наружу, в свежую ночную прохладу, и указали на каменную лестницу, что огибала башню с внешней стороны. Ступени вели к небольшой верхней комнате, где воздух, хотя и холодный, был чист и свеж, а охапка вереска и покрывал оказалась ложем вполне сносным: Мордреду доводилось спать на постелях и похуже. Утомленный дорогой и разговором, он стянул с себя одежду и тут же крепко заснул.
Пробудился он поутру. Снаружи пели петухи, холодный серый свет просачивался сквозь затянутое паутиной узкое окно. Из нижней комнаты не доносилось ни звука.
Мордред отбросил покрывала, босиком подбежал к окну и выглянул наружу. Оттуда виднелся полуразвалившийся сарай, служивший одновременно и стойлом, и курятником. Рядом стояла Бриджит, подле нее на земле — корзинка с яйцами. Молодая женщина бросала курам остатки вчерашней еды, а те с кудахтаньем поклевывали и рылись в земле у ее ног.
Стойло представляло собою открытое сооружение, состоящее из задней и боковых стен, каменных яслей и покатой крыши на столбах из тесаных сосновых стволов. Из окна Мордред отлично рассмотрел все внутреннее помещение. И то, что он увидел, заставило его опрометью броситься назад к постели. Он схватил одежду и лихорадочно принялся одеваться.
В стойле стоял один-единственный конь. Его собственный. Веревки, которыми были привязаны братние лошади, валялись в соломе, среди вальяжно вышагивающих кур.
Мордред поспешно оделся. Ругать себя не имело смысла.
Что бы ни заставило братьев прибегнуть к обману и уехать без него, предугадать случившееся он никак не мог. Он подхватил перевязь и, на ходу застегивая пряжку, сбежал вниз по каменным ступеням.