— Эгей! — кричит Лев задорно. — За арчак не хватайся! Руки от седла прочь! Повод возьми!..
Но в голосе громком, зычном не слыхать досады. Потому что далась езда верховая Андрейке. Как влитой держится в седле! И шагом, и рысью!.. А как пустит коня прыжком!..
А хорошо-то как на водопое плыть вокруг золотистого коня, обмывать гладкую спину и дышащие бока... И всем своим существом ощущать беззаветную преданность этого чуда живого бессловесного...
Настает и счастливый день, когда Андрей получает свой настоящий меч Полкан. И кольчугу получает, и шлем. Только шлем и кольчуга — простые, некрасивые совсем. Но Лев настоял и на этом.
— Ты простым дружинником побывай, князем-то побыть успеешь еще!
И Андрей не спорит. В кольчуге и шлеме, с мечом настоящим — в семь раз все труднее. Но он выдержит, он всему выучится!..
И снова зима. Белизною все одето. Александр приехал. Андрею подарок поднес — попону для Злата — по синему полю расшито серебром.
Идут рядом через двор, и Андрей чувствует, что Александр — друг ему. О прежних своих мучительных размыслах об Александре и думать не хочется, такими давними кажутся...
— Женить меня хотят, — говорит Александр доверительно и как-то слишком уж беспечно.
Андрей невольно улыбается с насмешкой. Ему девять лет. Все, что он урывками успел узнать об отношениях близких мужчин и женщин, видится ему нечистым. Ведь и о святых говорится, что они этого не желали. Алексей Человек Божий ведь ушел от невесты своей... И Борис и Глеб — отроки чистые были... Но Андрей-то Боголюбский и жен и сыновей имел, и в походы ходил, а все равно — святой... Но отец сказал, что князю иная святость подобает, нежели простому мирянину... А вдруг не прав отец?.. А если святость — в смирении, тогда святость князя в том, чтобы сделаться простым мирянином... Но разве так бывает?! Собственные мысли кажутся Андрею странными, он снова улыбается... Спохватывается — надо ведь говорить с Александром, отвечать, спрашивать...
— А на ком тебя женят? — спрашивает. Хотя особого любопытства не чувствует...
— На дочери полоцкого князя Брячислава женят меня, — отвечает старший брат. И на этот раз в голосе его звучит бесшабашность, и тоже — странная какая-то. — Пропадает пропадом воля моя молодецкая! — произносит с этой бесшабашностью Александр и будто сам над собой насмехается.
Андрей не знает, как надо теперь говорить, что сказать. Только чувствует, что все его слова детские выходят, будто бы он — несмышленыш какой... Но помалкивает — неловко...
— А что она — красивая? — спрашивает.
— А что я — видал ее? — отвечает вопросом Александр.
Теперь Андрей чувствует, что Александру — горько. Андрей бы стал утешать его, да не ведает — как это утешение сотворить, чем брат его старший может утешиться. Разум настороженно подсказывает, что лучше оставить Александра, подальше держаться. Но что-то тянет Андрея к старшему брату. И это самое «что-то» — оно и есть, должно быть, извечная мальчишечья, мужская тяга к риску, к такому головокружительному чувству, что вот еще немного — и жизни лишишься... а может, и уцелеешь... И сердце замирает, и страшно, и больно, и весело... И с кем ведь играешь? С самою судьбой...
Красива ли невеста Александра — не так важно Андрею. Сам девятилетний Андрей сейчас презирает всех женщин, даже Анку. Всех, кроме своей неведомой матери, она святая была. А все другие женщины — просто глупые. Особенно девчонки невозрастные... Хотя порою Андрейка и Танас, и сами ведь не знают зачем, затаиваются в кустах и глядят на девчонок, своих сверстниц, как те становятся рядками друг против дружки, идут — рядок на рядок — и запевают стройно, тонкими голосами:
А мы просо сеяли, сеяли...
Распущенные по плечикам светлые волосы взметываются, и колечки височные взблескивают на солнышке...
— Чика мой! — вдруг обращается к мальчику Александр, и говорит до того тепло, и горечь прорывается, о себе он горюет... — Хочешь, — говорит, — пойдем к дружинникам?..
К дружинникам холостым, что живут в большой избе, ходить княжичам не велено. И у Андрейки еще не возникало желания нарушить этот запрет. Он не думает, чтобы занятное что-то было в той избе. И сейчас, когда Александр зовет, вовсе не хочется идти, запрет нарушать. Но почему-то неловко отказаться.
— Пойдем. — Андрей старается говорить спокойно, будто ничего запретного не предложил ему старший брат.
А тревожно...
Снег под валенками поскрипывает...
Из окошек слюдяных свет пробивается, из-за двери крепкой голоса грубые выплескиваются...
Александр пропускает его вперед и прихлопывает дверь с какою-то хищной быстрой ловкостью... В сенях темно. Александр будто исчез, и стыдно звать его, будто Андрей темноты испугался. Уж давно Андрей не боится темноты... А все же быстро движется на свет, в большую горницу.
Там светло и просторно. Горят сальные свечи в подсвечниках-штатолах. У стен — длинные лавки. По лавкам — страшные грубые лица, иные — молодые совсем, парнишечьи...
Чувство опасности от полной своей беззащитности охватывает мальчика. И прежде бывало такое чувство, но давно...
И нет, он не кинется бежать, он не трус!..
Да вроде и обижать его не сбираются. И что ему подумалось!
Большой парень в красной рубахе подает ковш сладкого сусла. Ковш большой. Глаза парня — озорно- светло-жестокие.
— Испей, княжич! — произносит он густым нарочно голосом. — Тебя дожидаем...
Андрей пьет и вдруг чувствует, что Александр тоже здесь. Его присутствие и тревожит и успокаивает.
— До донышка!.. До донышка! — шумят голоса.
Андрей вливает в себя сладкое питье. Опускает руку с пустым ковшом.
Голоса радуются, грубые лица светятся.
— Наш будет! Удатной!..
— Истинным воином желаешь стать, княжич? — спрашивает парень в красной рубахе.
Сразу хочется ответить «Да!», но нет ли здесь какого подвоха, ловушки какой... Но и медлить ответом нельзя...
— Желаю, — отвечает мальчик. А голова уже начала кружиться. Но надо, чтобы голос был спокойный.
— В игры-забавы наши желаешь научиться играть?
Андрей уже втянут в игру и отвечать должен, как положено.
— Желаю, — повторяет он.
— Тогда ты будь лисугером, а я тебя в кряж имать стану...
«Кряжи» Андрей видал, это такие капканы на зверье лесное, из расщепленного бревна творится такой капкан. Значит, страшного и дурного ничего не будет, а просто игра, в которой надо быть ловким. Но, должно быть, непросто играть с такими возрастными...
— Вот я кряж! — возглашает парень.
Другие укладывают его на бок, связывают ему ноги и руки, которые он поднял прямо над головой.
— Делай, как велим, — говорят Андрею,
Он еще не может понять, что же ему нужно делать, чтобы выиграть и показать свою ловкость. Ему велят сесть напротив «кряжа», просунуть свои ноги между его ног и рук. Теперь будто защемило Андреевы ноги.
— Нагнись-ка, — велят Андрею. — Вперед нагнись... Голову ему на бок положи...
Велят коротко, будто делу какому учат. И ничего не остается, как делать по-ихнему. Андрей захватывает руками свои ноги, там, где пальцы...
Что же теперь ему нужно сделать? Конечно, быстро освободиться! Но его «кряж» — возрастный, рослый парень... Так нечестно!..
Двое других парней чуть приподнимают мальчика. И вдруг резко опрокидывают его через голову на спину. «Кряж» в красной рубахе тотчас перекатывается на другой бок.
Теперь Андрей прижат намертво к доскам пола, шевельнуться не может. Но невольно пытается дергаться, а все смеются громко и грубо. Это над ним ведь они смеются! Никогда во всей жизни его не было ему так унизительно и противно...
Но оказывается, этого его унижения мало им! Грубые пальцы толкают его, больно щиплют... Но он не закричит, не закричит, пусть убивают!..
А все кружится и дробится перед глазами. И выпитое просится наружу... Ох, неужели и такой срам придется принять?! Он стискивает зубы... Очень больно... Штаны спускают... О!.. Щиплют самый тайный уд, смеются... Только не кричать, не кричать!.. Глаза у него жжет, но слез нет...
— Эй, довольно! — приказом звучит голос Александра.
Андрей закрывает глаза, сильно-сильно сжимает веки. Возятся с ним... Теперь он лежит на полу один... свободен...
Не раскрывая глаз, протягивает руки, прихватывает штаны... Лишь бы не остановили, не успели... Еще чуть- чуть полежать, пусть подумают, будто он встать не может...
Он вскакивает на ноги и, прижав обеими руками штаны, бежит к двери... Там... сени... Выбежали за ним в темные сени... Он круто забирает вбок и затаивается... Но терпеть уже невмоготу... Сильная струйка течет... Но они топают ногами и что-то кричат... Зовут его?.. Голова кружится, уже и непонятно, что они кричат... Ушли... Нет, наружу, на двор пошли... Надо, чтобы вернулись... Подтягивает штаны... Хорошо, что не мокрые... Перепоясывается... Долго ли ждать?.. Хлопнула дверь... Вернулись... Говорят что-то... А вдруг на дворе кто-то остался и ждет его для новых унижений?..
— Свечу давайте! — повелительный голос Александра.
Сейчас придет со свечой, увидит!.. Нет, нет, нет!.. Успеть выскочить, и чтобы дверь не хлопнула... Тяжелая дверь!.. Повернуться... обеими руками ее...
Свободен!..
Бежит не разбирая дороги... В темноту, подальше от огней оконных... Но чувство радости от освобождения тотчас сменяется отчаянием от пережитого унижения... Грешно убивать себя. Но если он просто пойдет в темноту, в холод и замерзнет, ведь это он не сам себя убьет, это просто сделается с ним такая смерть — и все...
Как хочется есть! Как будто сто лет не ел... И голова болит... И холодно... в одной рубахе, без шапки, без рукавичек...
У ворот — стража... Но он и в темноте знает, куда идти... В поле пустое, по узкой тропке, в овраг самый глубокий... После — наверх и снова — полем, и ветер будет со всех сторон дуть... Вон там кустарник, будто ниточка темная из-под снега... И гора большая снежная... На гору!.. И никто не найдет его... Снег повис, будто кровля узкая... И вдруг — с шумом — в обрыв... Он отшатнулся, упал... Нет, замерзнуть, а в обрыв нет!..