в крепких руках, вертел, показывал Андрею:
— Видишь, как резаны! Испод я гладил ножом отточенным, ловки наладил...
Лыжи — сделалось для мальчика самое лучшее, самое желанное! Нестись на выструганных досках по снежным, всхолмленным полям... Но Льву лыжи не дались. И он ревниво поглядывал на парнишек постарше Андрейки его, которых Миша послал на княжеский двор. По целым дням Андрей гонял с ними на лыжах, учился ставить капканы на зайцев и лисиц; угощал своих новых служителей-сверстников в столовой палате... Но это нельзя было бы назвать дружбой, Андрей просто увлекся этими новыми для него занятиями, получил новых для этого служителей себе и всячески старался удовольствовать их — несколько раз жаловал одеждой со своего плеча, дарил привезенными из Владимира чарками и заморскими кубками... Маленькую чарочку подарил тому, кто лучше всех учил его ходить на лыжах... Вспомнил сына Анки, слезами наполнились глаза, тоска больная сжала сердце...
— Дареного не воротишь, другую такую добудем тебе, — сказала пестунья.
Но неужели она не поняла, почему он плачет? Или ей так легче, когда память живая саднящая погребена под грузом повседневных мелочей?..
Но некогда было задумываться. Каждый день — что- то новое, занятное... К обеду принесли холодное, очень вкусное сало.
— Догадайся, князь, что ешь? — спросил Темер.
Андрею тотчас сделалось занятно.
— Сало какое-то... Может, заячье или медвежье?..
— Это, князь, рыба сырая, строганина...
Чудесного вкуса была эта строганина, мальчик пристрастился к этой северной пище лакомой, она сделалась одним из удовольствий его новгородской жизни...
Казалось, навечно покрыто все снегом, пушистым и мягким, и утоптанным, твердым. Но пришла весна, оборотила снег ручьями журчащими. Рыба проснулась, птицы — дикие гуси — потянулись назад на Север, туда, где родились в гнездах родительских, и теперь возвращались, чтобы самим свить гнезда и вывести птенцов. Заголубела вода в Волхове...
— Скоро, скоро увидишь на Волхове корабли, — обещал Лев.
Но прежде кораблей пришла святая Пасха. И Андрей подумал о том, что пора сделаться правителем — жемчужной тучей.
— Надо бы к празднику святому отпустить посаженных в темницу, — сказал Михаилу и Льву.
— Благое дело, князь, — отвечал Михаил, — да только ты не ведаешь, за какие вины посажены эти люди в темницу новгородскую. Ежели ты в силах вины эти разобрать со вниманием, разбери и кого следует — отпусти...
Андрей нахмурился. Его всегда тяготил вид нищебродов у церквей. А сколько мучений примет его душа, покамест будет он разбирать дела осужденных, наверняка путаные и неясные... Но, признав правоту Михаила, он все же отворотился от него и сказал пестуну:
— От моего имени прикажи раздать в темнице пироги, рубахи холщовые и всего, в чем нужда у них. И у церквей пусть роздано будет...
— Тебе самому надлежит быть при этих раздачах, — сказал Михаил.
«Да что же он душу мою изводит!» — раздосадовался мальчик. Михаил сегодня будто нарочно не щадил его, показывал Андрею все Андреевы же слабости и неумения... А может, оно так и следует? Вот ведь и отец не любит лести...
— Я буду при раздачах! — сказал Андрей решительно.
В Новгороде-граде — не одна церковь. Пасхальный княжеский обход начали с церкви соборной — Святой Софии — воплощения Божественной мысли... Андрей шел пешком. Впереди и позади следовали дружинники и слуги с большими мешками...
Вот она, устремленность прямизны ввысь и шлемы куполов с простыми крестами...
Он заставил себя не думать ни о чем, и пусть замрет в сердце закаменевшем невольная жалость... Рубища и язвы окружили его, протягивались темные худые руки... Сколько нищих!.. Это потому, что Новгород — очень большой город... Но неужели и Симеон Эмесский и Андрей Константинопольский — такими были? И царица Онисима?..
Прошел недолго, а уж ноги устали. Но Андрей знает: это усталость измученной души пронзает его состав телесный. Это боль из души, из сердца переливается в тело...
Георгиевский собор Юрьева монастыря... Снова — прямоугольность стен и шлемообразность куполов... Снова рука творит крестные знамения...
Как смотрел на него апостол Петр, написанный на южной паперти собора Софийского... Чуть повернув голову, гордо вскинутую по-новгородски, и с такою обидою в глазах карих больших... Увидишь такое — и будто все тяготы земные, как на ладони, перед внутренним взором твоим, и будто надежда согреет душу твою!.. А когда от росписей стенных глаза отведешь, на нищих глянешь... О, как безысходно!.. А Страшный Суд в церкви Спаса Преображения на Нередице — не страшный вовсе, оттого что любуешься наложенными красками и фигурами, искусно написанными... О, кабы и жизнь в миру была красива даже в страшном!.. Тогда нестрашно было бы жить...
Одноглавая стройная церковь Спаса на Нередице особо мила была Андрею. Хорошо в таких церквах молиться раздумчиво...
А когда в темнице потянулись руки и понеслись благословения ему... Не слыхать бы этих благословений, отпустить бы всех, не разбирая, за что каждый наказан!..
Ах, как тяжело пришлась Пасха Андрею...
«Вот отец наделит меня уделом, все вины подданных разбирать стану, тогда не будет тяжело на душе при таких раздачах...»
Это было совсем просто, однако Андрей сомневался в том, что это будет исполнимо... Сам не знал почему, но было сомнение в душе...
Поехали верхами глядеть на корабли.
Спустили новгородцы на воду Волхова свои ушкуи — плоскодонные ладьи с парусом и гребцами. Запестрели красным и голубым, крестами и полосами паруса новгородские и чужеземные по Волхову...
Въехали на холм Андрей и Лев.
— Приплыл хоть один свейский корабль? — нетерпеливо спрашивал мальчик. — Покажи мне!..
Лев зорко вглядывался и наконец указал рукой.
— О! — Андрей смотрел из-под руки, уже без рукавицы и оттого покрасневшей на речном ветру. — И это полагаешь ты просмоленной колодой? И это, по-твоему, запросто потопить возможно? Да ведь это самый здесь красивый корабль! Дубовый, резной весь и стройный, вперед вытянутый! А парус прямой в клетку косую желтую!.. Нет, Мишины пешцы потрудились! Три таких корабля потопить!.. А хоть бы и не три, а хоть бы даже и один!..
Лев молча улыбался веселому возбуждению своего питомца.
— На таком кораблике поплыть бы! — протянул Андрей почти просительно.
— Жизнь долгая, поплывешь еще! — откликнулся пестун.
— А ты плыл?
— Плыл...
Но Андрей почувствовал, что Лев не хочет вспоминать и рассказывать о своих плаваниях...
Между тем Новгород самоуверенно сделал свой выбор, руководствуясь, как и полагал Ярослав, страстным желанием отстоять свою вольность. Посадишь к себе немцев — после не выставишь, а князей Рюриковичей сколько раз гоняли с новгородского стола! И новгородцы — в который раз — выбрали себе Рюриковича с дружиной. Послали вновь послов к великому князю. Послы заверили, что очень довольны княжением Андрея, он и умен и милостив, только вот не вошел еще в настоящий возраст, не управиться ему с войском. А ведь столкновение с тевтонскими рыцарями — неизбежно.
Ярослав делал вид, будто ничего не ведает о колебаниях новгородских — кого выбрать... И новгородцы держали себя так, будто всегда были горячими сторон- никами именно Рюриковичей и никогда и не помышляли о немцах и свеях.
И Ярослав пообещал, что пришлет снова в Новгород сына Александра с большою дружиной да с ордынской конницей и пехотинцами. Новгородцы со своей стороны выставляли ополчение — пешцов. Условия ряда-договора оставались прежними. И, оставшись наедине с собой, Ярослав прикидывал, удастся ли и на этот раз новгородцам выгнать Александра... Но чуял, что с Александрова правления конец пойдет воле новгородской!..
Весна уходила, и лето шло ей на смену. Летние дороги — ухабистые, пыльные, но дружина на конях движется...
Михаил сказал Андрею, что Александр едет в Новгород. Мальчик сам удивился раздражению, охватившему его. Конечно, он знал, что он здесь — всего лишь дитя-гость; но обидно обо всем узнавать последним, и унизительно — Александр приедет, когда Андрей еще будет здесь, в Новгороде, будто Александр Андрея сгоняет с новгородского стола... А самого-то Александра новгородцы гоняли как!..
Нет, нет, нет, не будет Андрей унижен! Льву приказал:
— Спешно готовьте отъезд! Повозки собирайте! Я покину город прежде, чем явится сюда брат!..
Лев обещался исполнить приказание.
Андрей сидел в спальном покое. На сердце будто камень лег — тяжко. Вот одно из первых решений, самостоятельно принятых им; вновь и вновь упорно повторяет он самому себе, что не будет унижен Александром, покинет город прежде, чем явится сюда брат... Но это гордое и открыто враждебное брату решение чуть пугает мальчика. Он чувствует себя одиноким, несчастным...
Лев тихо входит и садится рядом. Вдвоем молчат. Затем пестун встает, идет к двери и прикрывает ее еще плотнее. Возвращается к мальчику.
— Великий князь огорчен будет твоим решением, Андрей, — начинает Лев.
Отец!.. Да, отец будет огорчен. И ведь это по велению отца едет Александр! Зачем отцу Андреево унижение?!
— Великий князь не желает, чтобы ты открыто ссорился с братом, — продолжает Лев, будто читая мысли мальчика, и придвигается совсем близко. — Александр силен, ему возможно и убить тебя. Пожди! Войдешь в возраст, будет и у тебя своя дружина... Обмыслишь, как бороться с Александром... А сейчас для чего хочешь открыться перед ним? Испугает его открытая твоя гордость, погубит он тебя. А ты видишь ведь, и отец, великий князь Ярослав, желает жизнь твою сберечь, открытой твоей вражды с Александром не хочет!..
Душевная усталость вдруг овладела мальчиком.
— Поступай как знаешь... — с этими словами он склонил голову на подушку...
Александр ясно ощущал, что в кем довольно злой, прямолинейной, грубой силы для того, чтобы если и не сломить Новгород окончательно, то, по крайней мере, продержаться дольше всех бывавших здесь князей. Потому что за ним — огромная могучая власть, власть Орды!.. Еще малым был Александр, когда прозорливый отец назначил ему в судьбу это противостояние с вольностью русской. Но ему ли одному? Конечно, отец полагался и на Феодора; и быть может, даже на Феодора, первородного, более, нежели на Але