я и торопил пестуна:
— Приведи его сюда, в спальный покой...
— Далее двора пленных не допускают... — вдруг зарадел о княжом достоинстве своего питомца Лев.
На самом деле он опасался, что, приведенный в спальный малый покой, пленник может улучить мгновение и повредить Андрею, ударить...
Андрей заупрямился:
— Приведи куда велено! Слышишь мои слова?..
Лев отказался перечить, но решил твердо: глаз не
спускать с этого нежеланного ему Андреева гостя. И чуть что — движение какое, намек на движение вперед, к Андрею, — и выхватит Лев из-за пояса острый нож...
Андрей волновался. Он с любопытством подметил за собой, что предстоящая встреча с первым его пленником и то, что впервые Андрей покажется с серьгою в ухе, как настоящий воин, вызывает в душе одинаков волнение. С проколотой мочки не сошла еще припухлая краснота; кожа, смазанная обильно жиром медвежьим, лоснилась. Конечно, сразу ясно, что ухо лишь недавно прокололи. Но, в конце концов, Андрей и не собирается выказывать себя опытным участником многих битв; это был бы слишком глупый обман...
Пленнику и вправду лет четырнадцать, должно быть, минуло. Он остановился в дверях, опустил голову и скрестил пальцы спрямленных, брошенных книзу рук. Теперь он был уже не железный человек, а совсем обыкновенный парнишка, голенастый, в рубахе и в длинных штанах, которые обтягивали ноги, словно чулки. А поверх этих чулок натянуты были рваные мягкие сапожки; ясно было, что кто-то раздел его и дал ему эту совсем худую обувь. Голова вошедшего мальчика обтянута была плотно прилегающей полотняной шапочкой темной, это был неведомый Андрею мужской чепец — бегуин.
Андрей сидел на застланной ковром лавке у стола. Лев остановился сбоку, словно бы отделяя незаметно, отдаляя своего питомца от пленника...
Андрей склонил голову набок, будто пытался увидеть глаза этого человека, первого своего пленного. Но и тот будто почувствовал и опустил голову совсем низко. Почему? Гордость или смущение? Андрей подумал, что если бы сказать заране Александру, тот сыскал бы толмача. В Новгороде торговом — не диво говорящие свободно на свейском, датском и немецком языках. Но это был бы излишний, чужой человек, при нем нельзя было бы говорить с пленным, как того хотелось Андрею. Впрочем, Андрей сам решил, на каком языке будет говорить. А если его пленник не знает?.. Какое будет обидное разочарование! Андрей едва сдерживал нетерпеливое желание заговорить... Ах да, ведь Лев не будет понимать... Разобидится, пожалуй... Но будто Андрей виновен в том, что люди говорят на разных языках!..
Андрей спросил пленника по-латыни, кто он, как его имя.
— Отвечай, если понимаешь мои слова.
Парнишка у двери вздрогнул приметно и заговорил, но не быстро, с запинками и подбирая слова. Он сказал, что его зовут Хайнрихом Изинбиргиром и что последнее означает — «тяжеловооруженный воин». Он был при отце, отец его убит...
Андрей прихмурил брови. Человека, лишившегося отца, надлежало пожалеть. Но ведь и этот человек, и отец его — противники Андреевы. Но первый пленник уже странным образом воспринимался им как близкий человек... Однако нелепа жалость подобная. И Андрей нахмурился еще более, брови словно бы нависли.
— Сколько тебе лет и каков твой род? — спросил сурово.
Хайнрих отвечал, что лет ему пятнадцать и род его незнатен, но и дед и отец его — храбрые воины.
— Имеешь ли ты старших братьев? Кто господин твой? Кто заплатит выкуп за тебя?
— В живых у меня — лишь старый дед, отец моего убитого отца, да младшая сестра. Отец мой служил ярлу Биргеру, и дед живет по милости ярла на его обширном дворе. Но ярл, правитель шведов, не станет выкупать меня. Таких, как я, молодых и неопытных воинов, у него немало... Вот если бы пленили моего отца...
Пленник впервые поднял голову. У него было чуть узковатое бледное лицо и глаза бледно-голубые и будто тронутые дыханием низкого холодного неба. Взгляд этих глаз вовсе не был холоден, но будто небо низкое северное легко дохнуло на них своим холодом, и побледнели эти глаза. Но взгляд был внимательным и чуть — Андрей углядел — молящим.
Андрей, стесняясь своей доброты, встал с лавки и чувствовал, что вид у него важный и хмурый.
«И пусть он полагает меня глупым; я это для себя сделаю, а не для него», — подумалось.
— Я без выкупа отпускаю тебя, — сказал. — Скоро лед растает и корабли поплывут. Меня уже не будет здесь, я возвращусь к отцу. Но брат мой Александр даст тебе в дорогу все, что нужно; я попрошу его. И на корабль тебя возьмут, поплывешь в свейскую землю... — Андрей сжал губы, удерживаясь от улыбки. Спросить бы, правда ли у правителя Биргера на лице шрам от Александрова удара... Да нет, зачем обижать этого парнишку!.. — Я велю дать тебе одежду и новые сапоги, — продолжил Андрей свою речь. — Ты обучен ремеслу или ты только воин?
— Я учился кузнечному ремеслу. — Пленный заговорил отчужденно, однако смотрел по-прежнему — как-то моляще...
— Тогда жить можешь покамест у Миши-кузнеца, — надумал Андрей, — будешь помогать ему в работе.
Пленник снова низко опустил голову и проговорил совсем тихо:
— Если позволишь, я останусь там, где другие...
Андрей подумал, что, пожалуй, слишком легко пытается решить многое. А как бы мог этот мальчик жить у Миши, воины которого, быть может, убили его отца... или и сам Миша... Это была, кажется, очень простая, но для Андрея внезапная мысль: добрый, внимательный к нему Миша мог быть жестоким и страшным в битве... Вот сейчас снова нахлынут самые разные мысли, заполонят сознание... Андрей мотнул головой сильно...
— Да, оставайся...
Андрей почувствовал нетерпение Льва; тот хочет, чтобы пленник ушел... Хорошо бы спросить о свейских землях, о рыцарях-крестоносцах... Но не след оскорблять живым любопытством своим человека, у которого совсем недавно убили отца...
Лев сделал быстрое движение, потому что пленный приподнял руки. Но мальчик всего лишь снял с пальца кольцо и шагнул к Андрею, держа кольцо в пальцах правой, вытянутой руки.
— Возьми это, — произнес он серьезно и отчужденно, — я не забуду тебя!..
Андрей повертел гладкое железное колечко, примерил — пришлось как раз. Снова снял. Надпись неровными буквами казалась процарапанной.
— Henricus... — прочел Андрей вполголоса и посмотрел на пленного, стоявшего теперь поближе к нему. — Это дорогое для тебя кольцо, на нем вырезано твое имя...
— Это имя всех мужчин нашего рода. Кольцо дал мне отец перед битвой. Оно дорого моей душе, это правда, и потому возьми его!..
У Андрея не было такой малой, но дорогой для души вещицы. И вдруг он вспомнил о недавно вдетой серебряной серьге.
— Вынь у меня серьгу из уха! — нетерпеливо и по-русски попросил он Льва.
— Сам вынешь, — отвечал пестун строптиво.
— Да не тронет он меня!
Лев не отвечал и не шел к Андрею.
Андрей повернул голову и досадливо принялся возиться с серьгой. Ухо было скользкое от медвежьего жира. Наконец вынул серьгу и положил на стол, на скатерть. Взял со скатерти отложенное на стол колечко, надел. Протянул серьгу Хайнриху:
— Возьми это от меня. Это мне дорого; это знак того, что я стал настоящим воином... — Но еще прежде, чем мальчик протянул к нему руку, Андрей подумал, что, быть может, рыцари-крестоносцы и вовсе не носят серег; кажется, у этого мальчика ухо не было проколото...
И правда...
— Я это буду носить на груди с крестом, — сказал мальчик. — Ты подарил мне свободу...
У Андрея чуть было не вырвался вопрос о том, носит ли Хайнрих нательный крест... Выходит, что носит. Да и как возможно, чтобы христианин не имел на себе нательного креста!.. Как можно было подумать, будто эти крестоносцы носят кресты лишь на своих белых плащах!.. Но ведь они еретики... Хотелось задать Хайнриху еще много вопросов, но Андрей понимал, что не время и не место заводить длинные беседы. Но как жаль, что не время и не место! И кто ведает, когда и с кем придется обо всем этом поговорить...
— Ступай с Богом! — произнес Андрей; и вышло с важностью и величием, хотя он никаких усилий для того не прилагал и даже и вовсе о том не помышлял... — Пусть будет хорошей твоя дорога домой, и пусть родные твои и близкие тебя увидят живым и здоровым!..
Хайнрих поклонился низко, с опущенными руками — по-русски — и тихо затворил за собой дверь.
Александр сказал, что положенный большой пир для дружинников будет устроен, когда Андрей хорошо поправится. Новгородцы уже сделали общее гулянье, но после выигранной битвы полагалось князю устроить большой пир, угощение и веселье для дружины.
Когда отец отдавал Андрея в князья новгородцам, это было как игра, но вот теперь на большом пиру Андрей должен был быть важным лицом, и это было серьезно.
Александр говорил, что храбрость Андрея внесла в битву некий вклад, увлекла воинов...
Трапезу сложили в палате с расписными сводами. Снова играли в трубы, стучали в накры. Длинные столы составили «покоем». Множество заскорузлых темных пальцев разрывало зажаренное крепко мясо — говядину, свинину, дичину. Блестели от жира большие желтые зубы, ножи сверкали над крутыми ковригами хлеба. Слуги — неучастники в пиру — караулили зорко штатолы со свечами — береглись пожара. Сидевшие за столами пили меды и заморское вино.
У отца Андрей видал пиры. Но этот пир был как бы им, Андреем, устроен, как бы принадлежал ему...
Для него озарялись улыбками скуластые лица
страшные. Александр искренне гордился им и повторял, захмелевший и ласковый:
— Чика!.. Ох и Чика!.. Ох и Андрейка!..
Андрей чувствовал себя счастливым, и хмельным, и возбужденным от этого ощущения счастья...
Александр усадил его во главе стола княжого, для самых ближних дружинников. Сказал торжественно:
— Вот победитель наш! Со славою воротится он к отцу!..
Андрей, как полагалось, осушил стоя большую золотую чашку с медом — княжую чару.
Но головокружение и онемение ног было даже и приятно. Наплывали знакомые лица. Он узнавал бывалых и любимых воинов Александра, которых тот почасту хвалил и то ли в насмешку дружескую, то ли серьезно звал «главорезами».