за ним и сшибались грудь на грудь с врагами и бились как Бог на душу положит... Но давние уроки Льва помнил Андрей. И вскидывал Полкан, вращал мечом, словно круг невидимый очерчивал вкруг себя. И чувствовал, как сила идет от врагов — к нему...
И в этом походе Андрей кое-что задумал. Свадьбу справлять Александр желает? Ну, так Хакону Хаконарсону будет не до свадьбы! Андрей постарается... И теперь всегда имел при себе аркан, плетенный из тонких прочных ремней, тяжелый, притороченный к седлу... Но покамест не удавалась Андреева задумка, слишком хорошо, зорко стерегли охранные воины, кого следовало им стеречь-беречь...
Сколько учился Андрей владеть арканом, и не так легко далось ему это искусство. И неужели понапрасну?..
Но нет, судьба на этот раз подарила Андрея веселым подарком... Рискуя жизнью, он уже не прикрывался щитом. Стрелы полетели в него. И давние уроки пестуна сказывались, будто самим телесным составом Андреевым впитанные. Так легко и верно поводил он головой, чуть склонялся на седле... И со стороны казалось, это стрелы — чудом каким-то — сами отклоняются от намеченной цели, пролетают мимо него... А он уже разматывал аркан и мгновенно и радостно ощутил силу своей руки... Засвистел, запел аркан... Захлестнулся скользкий ремень петлею, нет, не на горле — Андрей не убийца! — точно посередке тулова... И всадник с коня пал. И Андрей помчался, таща его за собою и выкрикивая певучее, округлое, с придыхом:
— А-а-а!..
Молодого Гаральда, сына Хакона, конунг Андерс пленил...
Когда возвратились из похода, Андрей пришел на тинг нищих и увечных воинов, и за ним несли многое из добычи, доставшейся на его долю. Нищих и увечных одарил он щедро. Заговорили о его щедрости...
Предстоял большой пир в замке, пир, где побежденные садились рядом с победителями и, признавая себя побежденными, победителей своих прощали... Полководцы и приближенные ярла должны были быть с женами и дочерьми. Андрей хотел привести свою Тину, как это у него уже в обычае сделалось. Он вернулся живой и здоровый, с подарками ей, и желал искренне доставить ей удовольствие и веселье. И еще причину имел баловать и радовать ее. Но совсем незадолго до назначенного дня позвали Андрея к ярлу, и тот сказал, что хотя ему и ведом уже Андреев обычай, но на этом торжественном парадном пиршестве Андрею надлежит быть с женою венчанной. Андрей подосадовал, но, конечно, не надо было супротивничать и упрямиться. К счастью, и Тина только посмеялась и сказала, что знает, как положено в пирах таких, и ничего уж не поделаешь!..
В сенях своего дома Андрей ждал выхода жены. Во дворе Петр уже держал оседланных парадно коней. К замку гости приглашенные съезжались верхами, выхваляясь друг перед другом убранством конским, дорогим и щеголеватым... Андрею думалось досадливо, что целый вечер придется ему терпеть эту ее терпеливость, и кротость, и эту жалобную тоску в ее глазах...
Но в тот день она вовсе не тосковала. Она только радовалась, что увидит его, вот сейчас выйдет к нему, увидит его... И целый вечер будет видеть его, своего любимого Андрея! И будет рядом с ним сидеть... Какая радость!.. Вдруг ей захотелось порадовать его собою... Она вспомнила, как впервые увидела его в галицком замке... Как давно это было... Какое детское восхищение ею было тогда в его чудесных глазах... Как переменились они оба с той поры... Зачем она тогда ничего не понимала — дитя малое... Дали бы ей ныне полную волю — она бы наглядеться, надышаться на него не могла!.. Хорошо хоть — осталось чем принарядиться... Накануне в бане с Маргаритой напарились, нахлестались березовыми вениками, теперь тело чистое, волосы гладкие, тяжелые... Жаль, тонка больно... а та, соперница, — не такова... Да что думать — печалить себя понапрасну... Голубое шелковое платье, изукрашенное шитьем золотным, соболья накидка с капюшоном брокатным, горностаевым мехом опушенным... На запястья — гривны серебряные, на пальцы — серебряные колечки — Андрей золота не любит... Волосы!.. Ее длинные светлые волосы, чуть огнистые... Пусть уберут, подколют их высоко, на маковку... И ни плата, ни шапки — пусть хоть что скажут о ней!.. Один венчик, тонкий, золотой, с бирюзой... Это золото в ее волосах потерпит Андрей...
Она вышла к нему такая радостная, с такой улыбкой, будто они и не расставались вовсе никогда. Пристально он на нее не глядел, но вся она была такая светлая и легкая. И невольно улыбнулся ей...
И когда ехали к замку, по темному мосту, среди других всадников и всадниц, и факелы вспыхнули; и он почувствовал, как дивятся ее тонкой светлой Красоте-прелести; и опустил глаза, увидел ее руку в перчатке тонкой кожи — на передней луке седла... И отчего-то сделалось радостно и тревожно...
Андрея и жену его усадили рядом с Гаральдом, пленным принцем норвежским. И девушку, сидевшую подле Гаральда, Андрей узнал, это была одна из младших дочерей ярла, едва четырнадцать лет ей минуло. Но и пленнику Андрееву, должно быть, еще не минуло и семнадцати. Одет он был нарядно, но рука его правая была на черной перевязи. И на лице еще не зажили глубокие царапины... Это когда Андрей тащил его по земле на аркане, лицом вниз... Андрей, по обычаю, подал побежденному руку, тоже левую, ведь у того левая была свободна. Андрей обнял юношу и сказал:
— Левая рука — ближе к сердцу!..
Гаральд недоумевал: неужели этот человек, с таким добрым лицом, с таким мягким голосом, пленил его, волочил столь свирепо...
Вот пошел пир... И поднялся норвежский певец в черной, как подобало в здешних краях певцам и сказителям, одежде, и запел-заговорил...
И скоро Андрей понял, что это — эта песня — о нем. И все поняли. Певец говорил о храбрости чужеземного конунга, который бился с врагами, словно орел; грудью налетал на врага в поединке честном, словно олень молодой гордый; и крепко стоял на земле, не давая себя повергнуть, словно дуб ветвистый, вросший в глубь земную корнями...
Андрей почувствовал краску на щеках. Вспомнился вечер в Сарае... ханский летописец... стихи... О чем было? О странствии дальнем... И вот... сбылось...
Между тем норвежский певец повел рукою, как бы показывая вкруг себя, и заговорил о приходе чужеземного конунга на пир; как увидал чужеземный конунг неведомые в его земле белые камни огромного очага и серебряные подсвечники на стенах...
Андрей понял, что его хотят оскорбить, выставляя невежественным дикарем. И все это поняли. И он уже улавливал взгляды любопытствующие, ждущие — что же сделает он... А он спокойно слушал... Наконец договорил сказитель описание пира... Биргер приказал слугам вновь наполнить кубки гостей. Андрей дождал, покамест его большой серебряный кубок наполнят заморским вином. Поднялся и выпил медленно все до последней капли, чуть запрокидывая голову. Поставил кубок опустелый на стол.
— Благодарю за слово похвальное! — сказал громко. — А теперь и я хочу сказать слово, слово, которое сложил король норвежский Гаральд, прозванный Храбрым и Жестоким, когда сватался к дочери моего предка, мудрого конунга Ярослава! То было знаменитое сватовство... — И Андрей заговорил не хуже сказителя- певца, и говорил звонко, увлеченно, и словно бы от себя, чудом очутившегося в мире песенном, где доблесть воинская блистала в прямоте победной, а жалости не было вовсе, но это не было жестоко, а так и должно было быть!.. — Я на земле и на море бился. Я повсюду славу снискал. Но девушка русская отвергает меня! Я одолел ромейских бойцов. Я италийские города поверг. Но девушка русская отвергает меня! На всех наречиях гремит мое имя. По всем королевствам сведали обо мне. А девушка русская отвергает меня!..
Пиршественная палата наполнилась одобрительным шумом. И многие голоса повторяли присловье о гордой девушке из далеких русских земель и поглядывали на гостей-пленников норвежских...
И Марину охватил восторг, потому что она знала: Андрей был — ее! Она знала, чувствовала: он ей принадлежал!..
Утро было темное, зимнее. Петр увел коней. Вдвоем шли по тропке протоптанной, шли к своему дому, и она опиралась на руку Андрееву... Но неужели сейчас, вот сейчас все кончится? И он уйдет! И он больше не будет — ее!.. И тогда она вдруг остановилась, повернулась лицом к нему и обняла его крепко-крепко, как только могла!..
— Я никому не отдам тебя! — сказала, подняв голову к его светлому лицу, к его чудесным глазам...
Он поднял ее на руки и пошел в дом...
...Так хорошо с ним... его запах... тепло... трогала, гладила... прижималась, прикладывалась губами...
И было в горнице тепло... на постели, крытой мехами... от объятий жарко, а хорошо!.. Целовала... губами нежно собирала, впитывала эту испарину нежную его тела... живот... плечо... целовала, гладила, охватывала пальцами... горстями... Не могла оторваться от него!.. и свое тело ощущала гладким и нежным, и тоже в этой любовной испарине... Ох, какая дрожь... такое мягкое ласковое тепло от него... резко поворачивался и целовал ее сильно... и на груди его открытой были волоски — много — темные — поросль... И золотистые колечки сияли вкруг черных крохотных провалов зрачков... Наслаждение чистое и радостное... Лежала рядом с ним. Приподнималась, опершись на локоть, склонялась, приближала лицо... и его лицо... черты его странно расплываются в ее глазах... чудный запах, единственный, его чистого тела... Прикладывать губы нежно, едва-едва, мягко, к уголкам его губ... его закрытые, затворенные глаза... улыбка его губ... Когда его тайный уд, сильный твердостью... в ее тело... и невольно она охватывает руками сильно-сильно его тело живое, увлажненное любовным потом... и — мало руками — охватывает согнутыми ногами... чувствует его сильные руки и ноги, охватившие ее тело... они оба — одно, единое желание, жажда — углублять, длить насладу эту... его дыхание ощущала и увлажненность своих грудей... Отдых — обмирание, бессилие... покрывали друг друга покрывалом голубым, тянули одновременно... и этой одновременности слабо смеялись... И снова... сам целовал ее и давал ей медленно — губами — его тело — со лба до самых ступней... запах — мягкость и теплота... нежно-нежно целовать шрамы на животе... лицом — в его спину, влажную от пота... От пота его запах делался нежный какой-то... становилась на колени, преклонялась, целовала внизу — нежная-нежная кожа — тайные его уды округлые... откидывался, обхватывал ее, она кричала... И на коленке у него был шрам от этого падения давнего на лед...