Входит старый Ганди, и Гастон, не говоря ни слова и лишь горестно качая головой, театрально пожимает ему руку. Ганди подходит к мадам Берт и берет ее под руку. Оба они, не в пример младшим, держатся очень достойно.
Присев на лестницу возле багажа, оба юноши с некоторым смущением наблюдают за излияниями своих родственников. Теперь уже все говорят громко, много двигаются, свободно жестикулируют. Роз порхает, но нервы у нее на пределе. Альбер и Виктория примостились рядышком у стены. Люсьен запускает по полу свой грузовик. Юноши, отдохнув, принимаются таскать багаж в столовую.
Симона (мадам Берт). Ах, какое это было путешествие! Гастон гонит как сумасшедший, а он такой рассеянный, все думает о своих делах! Конечно, я не против, но ведь когда ведешь машину — надо все предвидеть?! Отчитайте его, мамочка.
В это же время Роз болтает без умолку.
Роз (скороговоркой, Виктории и Альберу). Гастон купил шоколадных конфет, но пока мы ехали, конечно, все и съели… Да разве это еда? (Смеется.) У меня кое-что было с собой в чемодане… но он был в багажнике, не достанешь! В Монтелимаре мне захотелось нуги… (смеется) я вспомнила папочку… Боже мой, боже мой, лапочка… (рыдая), кто бы мог подумать?! Я всего могла ждать, только не этого!.. Только не этого! (Заливается слезами.)
Ганди тоже говорит Гастону какие-то ничего не значащие фразы.
Ганди. Больше двадцати лет прошло… и вот… Времечко-то идет… Я еще помню, как ты уезжал из дому. А ты помнишь? Мне кажется, что это было вчера.
На этот раз Гастон действительно растроган, может быть, даже готов всплакнуть, но тотчас же берет себя в руки.
Гастон (приглушенно). Верно, верно, Ганди.
Важный, слегка тучноватый, в черном костюме безукоризненного покроя, весьма уверенный в себе, Гастон привычным жестом то и дело поправляет свой шелковый галстук. Ему представляется, что он по праву наследует авторитет старого Бертини: теперь он становится главой семьи.
И Альбер это чувствует, ему явно не по себе, он нервничает, напряжен, украдкой поглядывает на брата, который умеет держаться с достоинством. В таком костюме это, конечно, нетрудно! А вот он явился в своем старом, который Виктория спешно дала покрасить в черный цвет. И теперь пиджак стал совсем не впору, режет под мышками. Галстук тоже не шикарен, скрутился жалкой веревочкой. И то судорожное движение, которым бедняга его подтягивает, никак не похоже на гордый, уверенный и педантичный жест Гастона.
Рыдания Роз поутихли, и теперь все молча, не двигаясь, посматривают друг на друга. Наконец Гастон подходит к лестнице и, обернувшись к матери, протягивает ей руку.
Гастон. Я бы хотел посмотреть на него… (Обращаясь к другим.) Роз, Альбер, пойдемте и вместе преклоним колени перед прахом нашего отца.
Всеобщее молчание. Медленно подымается по лестнице Гастон, ведя мать под руку, остальные следуют за ними. Альбер, поддерживая Роз, идет вслед за двумя снохами. Слышны лишь шаги идущих.
Ночь. Все собрались на кухне. В эти долгие часы бдения словно бы восстанавливается прежняя жизнь семейства Бертини.
Все дети снова собрались вокруг мадам Берт, и к ней совершенно естественно возвращаются привычные жесты и движения ее повседневной трудовой жизни. Но усталость, желание уснуть, горе, а больше всего сознание того, что там наверху лежит мертвый старик, сказываются как на ее поведении, так и на поведении всех присутствующих. Идет тихий, приглушенный разговор, лишь изредка прерываемый громким возгласом, если вдруг кто-то забудется. Спохватившись, нарушивший тишину начинает говорить еще тише, чем раньше.
В кухню входит мадам Берт, держа в руках чистое полотенце, вешает его на спинку стула возле Симоны и выходит так же бесшумно, как вошла.
Симона (машинально). Спасибо, мамочка.
Она в халате расположилась перед раковиной, на которой расставила свои флаконы. Раскрытый несессер с туалетными принадлежностями стоит на стуле подле нее. Смотрясь в зеркало, Симона протирает лицо лосьоном.
Неподалеку от нее сидит Альбер. Он разложил на столе документы, вынутые из старой кожаной сумки, — нотариальные акты, старые счета, какие-то пожелтевшие бумажки — и просматривает толстую бухгалтерскую книгу, в которой видны записи, сделанные мелким почерком мадам Берт.
Галстук тоже не (раздраженно, Альберу). Говорю вам, Альбер, ничего не выйдет с этой типографией! Да и кто тут будет работать?! Ганди? Он собирается уезжать. Робер? Единственный из вас, кто работал с отцом и знал это дело? Но ведь это было сколько лет тому назад?! А сейчас кто же его удержит здесь?! Насколько я понимаю, Робер не собирается замуровывать себя здесь живьем!
Альбер пытается ей возразить, но она не дает ему слова сказать, подходит к столу, надевает очки и, порывшись в счетах, сует их ему под нос, не замолкая ни на минуту.
Симона. И к тому же, я вам уже говорила, у них долги! Типография в долгу как в шелку! Вот, можете полюбоваться! Счета велись очень аккуратно, мы с Гастоном уже успели их проверить!
Симона берет у него книгу, перелистывает несколько страниц, затем отбирает пачку счетов и, найдя в гроссбухе нужные строчки, показывает Альберу.
Симона. Ну, что я вам говорила? Видите, черным по белому написано! (Выхватывая другой счет.) А это?!.. Типография, как я вам и говорила, кругом в долгу!
Симона так и приплясывает перед Альбером, удрученно, мешком осевшим в кресле.
Альбер (безжизненным голосом). Выходит, они это скрывали от нас?!..
Симона. Ну да, мой бедный Альбер! Вот она, коммерция! Разве вы в ней разбираетесь, а?!..
Альбер (про себя). Она все это скрыла от меня!
Маленькая спальня в доме Бертини.
Дверь этой узкой комнатушки выходит на площадку лестницы. На полу вдоль стены положен матрас — импровизированная постель, у другой стены — железная детская кроватка. Мадам Берт кладет на матрас стопку простыней и одеял. Затем, склонившись над кроватью, она прилежно, добросовестно стелет постель, всецело поглощенная этой работой. Позади нее двое юношей ждут, пока она закончит. Пьер, еще в костюме, прислонился к стене. Шарль, в шелковой пижаме, ходит по комнате.
Лампа, поставленная на пол, освещает лицо мадам Берт и отбрасывает на потолок движущуюся тень Шарля, который, возбуждаясь все больше и больше, скороговоркой, не переставая, шепотом говорит.
Шарль. Они приехали из Италии больше пятидесяти лет тому назад. Там, у себя, с голоду помирали. (Указывая на мадам Берт.) У бабушки уже Роз была на руках. А то бы они могли и подальше проехать! Другие осели в Нью-Йорке… (закуривает), и ты мог бы уже быть американцем! Но наши через два поколения стали настоящими французами. Дед участвовал в войне четырнадцатого года, а его старший сын погиб в Дюнкерке! Выходит, это уже их родина, верно? Марсель был для них первым этапом…
Мадам Бертини закончила стелить постель, выпрямилась, поцеловала обоих. Шарль на минуту умолк с поднятым вверх указательным пальцем. Оба смотрят, как она, с трудом подняв кучу одеял и простыней, уходит из комнаты.
Небольшая пауза, после которой Шарль все еще шепотом продолжает свою речь, а Пьер растягивается на матрасе.
Шарль. Но это должно было быть только первым этапом! Тогда у них не было выбора!.. Но сейчас оставаться вам здесь — все равно как если бы старик и совсем никуда с места не трогался! Вы сидите здесь между двумя стульями!
Задетый за живое, Пьер вскакивает, но сразу берет себя в руки и начинает раздеваться, срывая злость на рубашке, которую с яростью отбрасывает.
Пьер. Черт подери!
С помощью Виктории мадам Берт превращает столовую в спальню. Они сняли с дивана матрас, положили его на пол. Стол с наваленными на него пальто и раскрытыми чемоданами отодвинут к стене.
В доме тишина, в полутьме слышится лишь хруст расстилаемых крахмальных простыней. Свет в столовую проникает из кухни. Роз с маленьким Люсьеном уже спят глубоким сном, сейчас чем-то похожие друг на друга. Над ними склоняется Виктория. Остановившись в двери, Альбер смотрит на мать.
Альбер (голос его вдруг зазвенел). Мама…
Виктория. Тише!
Мадам Берт (обернувшись в его сторону). Ну что ж, Альбер, продадим типографию. Все-таки помещение, материалы, машина…
Альбер (шепотом, но с горячностью). А меня возмущает одна только мысль продать оборудование, на котором работал мой отец! Я тебя не понимаю, Берт!.. Не понимаю!
Мадам Берт спокойно смотрит ему в глаза, и Альбер не выдерживает ее взгляда.
Но тут врывается Симона. Полы ее широкого халата развеваются, нос все еще оседлан очками.
Симона (громким шепотом, Альберу). А кто будет вести типографию? Вы, Альбер?
Альбер побежден.
Сидя у смертного одра отца, Гастон задремал. В комнате темно, и слышится лишь мерное дыхание, со свистом вылетающее из груди спящего.
Мадам Берт, тихонько войдя в комнату, грустно смотрит на покойного мужа и спящего сына.
Шарль и Пьер, в пижамах, сидят с Альбером в кухне за столом. Мадам Берт подает им только что поджаренную яичницу. Они молча начинают есть, а старуха хлопочет, предлагая то хлеб, то соль, то перец, то уксус. И, только уверившись наконец, что она все подала, мадам Берт подходит к раковине и принимается за стирку какой-то мелочи (скорей всего, это тонкое белье Симоны). Но тут в дверях появляется сонный, с помятым лицом Гастон. Шарль и Пьер подвигаются, освобождая ему место, и Гастон тоже присаживается к столу.
Мадам Берт, вытерев руки, подходит к шкафу, достает тарелки, нож и вилку и ставит перед Гастоном прибор. Потом берет сковороду, выливает на нее два яйца и ставит ее на плиту.
Вошедшая в эту минуту Симона подходит к раковине и, узнав свои вещички, направляется к плите, где мадам Бертини жарит яичницу.